Нора сделала молниеносный выпад, целясь в того, кто был слева, и рубанула тварь, прежде чем та успела прыгнуть. Неистовый вой еще звенел в ушах, когда Нора юлой крутанулась на месте и предстала перед вторым монстром – тот, припав к земле, пожирал взглядом сидевшую на полу Норину маму. Не меняя позы, вампир обернулся и распахнул пасть, готовясь выметнуть жало.
Всплеск чистого белого цвета залил поле зрения монокуляра – словно сама ярость, пылавшая в голове, прорвалась наружу. Своим ножом Нора буквально развалила врага, так и не успевшего напасть, – грудь ее вздымалась, в глазах щипало от слез.
Она посмотрела в ту сторону, откуда они с мамой пришли. Эти двое – могло ли так случиться, что в погоне за нею с мамой они не заметили Зака? Вампиры не раскраснелись, как бывает после сытного обеда, хотя в приборе ночного видения распознать истинный цвет их кожи было довольно трудно.
Нора схватила ультрафиолетовую лампу и направила ее свет на трупы, поджаривая червей, не давая извивающимся меж камней паразитам добраться до ее мамы. Затем она облучила нож, выключила лампу и помогла Мариеле подняться на ноги.
– Твой отец пришел? – спросила женщина.
– Скоро придет, мама, – сказала Нора.
Девушка подтолкнула мать в обратном направлении, туда, где остался Зак. По щекам Норы струились слезы.
– Совсем скоро.
* * *Сетракян ничем не проявил свое желание поторговаться за «Окцидо люмен», пока цена не превысила отметку в десять миллионов долларов. Быстрый рост цены подогревался не только исключительной редкостью книги, но и обстоятельствами проведения аукциона – здесь царило ощущение, что еще немного, и весь город провалится в тартарары, а мир изменится так, что пути назад не будет.
На пятнадцати миллионах шаг возрос до трехсот тысяч.
На двадцати миллионах – до пятисот тысяч.
Сетракян прекрасно понимал, кто с ним соперничает. Прочие покупатели, привлеченные «дьявольской» природой книги, вступили в борьбу на раннем этапе, но отпали, едва лишь началось восьмизначное безумие.
На отметке в двадцать пять миллионов аукционист объявил короткий перерыв и потянулся к стакану с водой – это простое движение не охладило пыл присутствующих, а наоборот, еще больше накалило драматическую обстановку. Аукционист воспользовался моментом, чтобы напомнить публике о самой дорогой из когда-либо проданных на аукционе книг: 30,8 миллиона долларов. Именно по такой цене в 1994 году ушел «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи.
Сетракян почувствовал, что весь зал не сводит с него глаз. Он же сконцентрировал внимание на «Люмене» – тяжелой, окованной серебром книге, выставленной под стеклом в ярко освещенной витрине. «Люмен» был раскрыт – разворот демонстрировался на двух больших видеоэкранах. Одна страница была заполнена рукописным текстом, другая являла изображение человеческой фигуры, нанесенной серебряной краской, с широкими белыми крыльями. Фигура взирала на расположенный в отдалении город, гибнущий в буйстве желтого и красного пламени.
Торг возобновился, цифры стали расти еще быстрее. Сетракяна полностью поглотил этот ритм: поднял табличку, опустил, снова поднял…
Когда цена перевалила за тридцать миллионов долларов, публика, как один человек, с шумом втянула в себя воздух, а затем судорожно выпустила его.
Аукционист указал на того, кто сидел позади Сетракяна в другой половине зала: тридцать с половиной миллионов. Сетракян парировал предложение суммой в тридцать один миллион. Теперь уже можно было говорить о «Люмене» как о самой дорогой книге в истории, как о символической вехе – но Сетракян не придал этому ни малейшего значения. А уж человечеству сейчас и вовсе было не до вех.
Аукционист назвал цифру в тридцать один с половиной миллион и тут же получил согласие с заднего ряда.
Сетракян, даже не дожидаясь приглашения, дал тридцать два миллиона.
Аукционист снова взглянул на Айххорста, однако, едва открыл рот, чтобы провозгласить следующую надбавку, на сцене появилась ассистентка и прервала его. Изобразив приличествующую случаю кислую гримасу, ведущий сошел с подиума, чтобы посовещаться с помощницей.
Выслушав новость, он втянул голову в плечи и словно бы даже окаменел, затем коротко кивнул.
Сетракяну оставалось только теряться в догадках, что бы все это значило.
Помощница спустилась со сцены по боковым ступенькам и направилась к Сетракяну. Профессор в замешательстве следил за ее приближением, а затем с еще большим недоумением проводил ее взглядом, ибо ассистентка прошла мимо, миновала еще три ряда, остановилась возле Айххорста и, склонившись к самому его уху, стала что-то шептать покупателю.
– Вы можете сказать мне это прямо здесь, – произнес Айххорст, мастерски имитируя губами человеческую мимику.
Помощница прошептала еще несколько фраз, прилагая все силы, чтобы сохранить конфиденциальность.
– Это смешно! – рявкнул Айххорст. – Здесь какая-то ошибка.
Помощница извинилась, но не отступала.
– Это невероятно. – Айххорст поднялся на ноги. – Вы должны приостановить аукцион, пока я не проясню ситуацию.
Помощница, обернувшись, бросила быстрый взгляд на ведущего, потом посмотрела наверх, на застекленный балкон – оттуда, с высоты, за аукционом следили главы «Сотбис», подобно тому как гости клиники наблюдают за ходом операции.
– Боюсь, сэр, что это невозможно, – сказала помощница, снова повернувшись к Айххорсту.
– Я вынужден настаивать.
– Сэр…
Айххорст обратился к аукционисту, тыча в него табличкой:
– Не смей стучать своим молотком, пока мне не позволят связаться с моим благожелателем.
Аукционист вернулся к своему микрофону.
– Правила аукциона совершенно определенны на этот счет, сэр, – сказал он. – Боюсь, ваша кредитоспособность…
– Я более чем кредитоспособен!
– Сэр, по нашей информации, ваша кредитная линия только что аннулирована. Мне очень жаль. Вам следует выяснить отношения с вашим банком…
– С моим банком?! Поступим наоборот. Прежде всего закончим торги здесь и сейчас, а уж потом я улажу всю эту неразбериху.
– Мне очень жаль, сэр. Правила наших аукционов не менялись многие десятилетия. Их нельзя изменить. Ни для кого. – Аукционист оглядел аудиторию и продолжил торги: – Последнее предложение – тридцать два миллиона.
Айххорст поднял табличку:
– Тридцать пять миллионов.
– Извините, сэр. Последняя заявка тридцать два миллиона. Кто-нибудь предложит тридцать два с половиной?
Сетракян сидел в полной готовности, положив свою табличку на колено.
