Телефон? Возможно, на линии все-таки был обрыв, а теперь ее починили. Я схватил трубку.
— Да... Джон Воллистер. Кто говорит?
Шок, вызванный звуком собственного голоса, такого гортанного, чуть не заставил меня выронить трубку. Должно быть, изменения, происходящие во мне, пошли много быстрее... Я потерял столько времени! Мой кабинет заливал солнечный свет, а отсутствие теней за балконной дверью показывало, что время приближается к полудню.
— Джон, это ты? — раздался в трубке голос Сары, более грудной и хриплый, чем тот, к которому я привык. И еще через миг до меня донесся какой-то звук, источник которого я сначала не совсем понял. Плач? Она плакала! — Джон... Джон... Зачем ты это сделал? Все шло так хорошо для нас обоих, а теперь...
— Зачем я это сделал? — просипел я, перебивая ее, чувствуя, как при мысли о ее вероломстве во мне вскипает ярость. — Зачем, черт побери, ты сделала это, Сара? Ты знала, что они со мной творили, и все-таки все это время ты лгала мне, лгала с самого начала. "Посол глубоководных",— сказала ты, но ты не говорила, что меня перекроят, превратив в рыбу!
— Ты про изменение? — всхлипнула она. — Ты это имеешь в виду? Но оно и так могло произойти с тобой, Джон!
— А могло и не произойти! — выкрикнул я.
— Но что случилось бы, если бы оно произошло? Что бы ты стал делать тогда, как... как недоделок, как Сарджент? Да такой человек, как ты... просто сошел бы с ума!
— Да? Неужели? — прошипел я сквозь сжатые зубы, страстно желая, чтобы она оказалась рядом со мной. Тогда я мог бы сдавить ее горло с той же ненавистью и силой, с какой сейчас сжимал безликий пластик трубки, говорившей сейчас со мной ее голосом. — Я стал бы, как Сарджент, неужели? Ах да, помню. Он говорил мне, что я один из тех, кому повезло... А я не понимал, что он имеет в виду. Повезло... Боже мой!
— Послушай, Джон, — ее голос стал спокойней. — Еще не поздно все уладить. Конечно, тебя накажут, но...
Я не стал даже слушать, а просто швырнул трубку, обрывая разговор. Я подумал, нашли ли они уже обгоревшую машину Хэдли. К тому же они не знали, что я не получил полный курс метаморфозных препаратов. «Еще не поздно», как же! Много же она знала! И все же я до сих пор осмеливался надеяться, что... вред... нанесенный мне, можно исправить.
Потом я принялся на все лады клясть глубоководных и все то, что они символизировали. «Где же они были, когда изменение затронуло моего отца? — думал я. — В нем-то, несомненно, было куда больше испорченной крови, чем во мне».
Теперь все обрело смысл. Все генеалогические аномалии в истории моей семьи, которые всегда озадачивали меня, — летопись странных болезней, самоубийств и внезапных помешательств. Возможно, что именно эта летопись в первую очередь и вывела их на меня. Бедняга Белтон говорил, что они вербовали врачей, а через них, несомненно, было нетрудно получить доступ к архивам. Это могло случиться лишь недавно, ведь они только-только возобновили свою деятельность после большой операции, проведенной против них в Иннсмуте в 1928 году.
Да и для меня тоже это началось именно там, в Новой Англии...
Именно после поездки в Америку, в гости к дальней родственнице, моя бабка, молодая женщина, «стала затворницей». Она так и не вышла замуж, а когда родился мой отец, умерла при родах. Вот и все, что я успел узнать о ней из рассказов моей матери, прежде чем ей самой стало хуже. Что же до моего отца, то я его не помню. Он убил себя, когда я был еще совсем малышом, это последовало за коротким периодом серьезного психического и физического ухудшения — «изменения», разумеется. Неудивительно, что моя бедная мать, которая никогда не отличалась здоровьем, через несколько лет последовала за ним в могилу. Должно быть, она стала свидетельницей всех тех ужасов, которые с ним происходили.
Но черт бы побрал их всех! Кровь глубоководных не была особенно сильна во мне! Я мог бы спокойно прожить всю жизнь, ничего о ней не зная, если бы не их вмешательство. А теперь я сидел здесь, запертый, как крыса в ловушке, в собственном доме, ощущая, как рвутся к жизни те жуткие семена, которые они во мне пробудили. Да, запертый здесь, как в ловушке. Выйдя на балкон, я увидел, что они ждут меня: большая американская машина, стоявшая у дорожки, ведущей к прибрежному шоссе; небольшая кучка людей, устроивших пикник на вершине утеса; молчаливый наблюдатель, поджидавший на лестнице, ведущей на пляж.
Теперь отважиться выйти наружу означало отдаться им в руки, а уж они непременно убьют меня, чтобы не дать мне донести информацию до властей. И все же я каким-то образом должен был оповестить мир о том, что тут происходит. Понемногу, мой план обрел форму, и я начал работу над этой рукописью, работу, которая постоянно прерывалась, но которую, тем не менее, мне теперь все-таки почти удалось закончить. Еще несколько страниц, и... Но не буду забегать вперед.
Я писал весь день, не заботясь о разборчивости почерка, и первый раз прервался в шесть часов вечера, чтобы немного перекусить и позаботиться о своей лодыжке, которая теперь постоянно причиняла боль и отравляла каждое мое движение. Я не хотел оказаться полностью беспомощным, когда настанет ночь.
Именно тогда, разыскивая бинт, я услышал доносящиеся из-под окон громкие и сердитые голоса. Я намеренно оставил окна приоткрытыми в слабой надежде, что кто-нибудь — какой-нибудь человек — может пройти мимо. Поскольку мой дом находится на отшибе, это казалось почти невероятным, но шанс существовал, пусть и очень маленький. Теперь мне показалось, что ко мне вернулась удача. Мужской голос, доносившийся снизу, принадлежал юноше, доставлявшему мне газеты, Грэму Лэйну, и я мог предположить, что второй голос, женский, был голосом его невесты.
Я прокрался на балкон, пригибаясь и держась так, чтобы меня не заметили те, кто мог следить за домом, и склонил голову, чтобы посмотреть вниз. Там стоял Грэм — с поникшими плечами, печально глядящий вслед надменно удаляющейся фигуре молодой женщины, спешившей по тропинке, которая вела к главной дороге. Он дважды окликнул ее, и дважды ее голова поднялась чуть выше, но она продолжала высокомерно шагать прочь. Очевидно, они вышли на прогулку, произошла ссора — обычная размолвка между влюбленными, — и теперь она уходила в гордом одиночестве.
— Грэм! — позвал я.
И добавил, когда он начал поднимать голову:
— Нет, не смотри вверх. Это я, мистер Воллистер. А теперь слушай! Не смотри по сторонам. Просто стой здесь и смотри вслед своей девушке. За мной следят, Грэм, и мне нужна помощь. Нет! Ради всего святого, не смотри по сторонам! Кивни головой, совсем чуть-чуть, если ты слышишь и понимаешь. Хорошо. А теперь слушай... У меня большие неприятности, Грэм. Дело государственной важности. Видишь людей на дорожке? В большой американской машине? На вершине утесов тоже сидят наблюдатели, изображают, что они на пикнике... Только это не пикник. И еще один человек на лестнице. Ни с кем не разговаривай, если получится. Могут быть еще и другие. Ты меня слышишь?
