— Я же говорил, — в ужасе взвыл солдатик, выпуская из автомата длинную очередь. На выстрелы волк обратил внимания не больше, чем генерал, ведущий армию в наступление. Происходило нечто уже совершенно противоестественное.
— Чёрт, — Штернберг прицелился. На весь лес грохнул выстрел. Мимо. Рядом надрывно трещал автомат — почему же проклятая тварь до сих пор не покатилась по снегу с пулей в брюхе? Второй выстрел Штернберг сделал почти в упор.
В следующее мгновение взбесившаяся зверюга длинным прыжком швырнула себя точно между ними, и Штернберг едва не был убит ошалевшим солдатом, расстрелявшим последние в обойме патроны прямо ему под ноги. Штернберг только успел отгородиться карабином, как палкой, когда волк, вблизи оказавшийся ненормально огромным, сшиб его с ног мощным скачком. Падая, Штернберг увидел перед собой оскаленную пасть, полную сахарно-белых зубов в тягучей прозрачной слюне, и больше уже не видел ничего, потому что кувырком покатился в овраг, потеряв в яростно хлеставших его кустах карабин и фуражку, и только каким-то чудом не выколол себе глаза о ветки и не свернул шею. Плюхнувшись в глубокий снег на дне, Штернберг долго не мог понять, где верх и где низ, пока, встав на четвереньки, не выбрался из заснеженной кучи прелых листьев, застрявших в волосах и набившихся за шиворот.
Ругаясь и отплёвываясь, он придал сидевшим наискось очкам более-менее горизонтальное положение, ощупал глубокую жгучую царапину на скуле и, окончательно придя в себя, схватился за кобуру, дико озираясь по сторонам. Волка нигде поблизости видно не было. В овраг тяжело сползала вязкая тишина, вызывавшая самые скверные подозрения о том, что могло произойти там, наверху, с нелепым солдатиком.
— Рихтер! — загорланил он, размахивая пистолетом. — Рихтер, отзовись! Хайнц!!! Сопляк чёртов, только попробуй сдохни!
В горле что-то болезненно оборвалось, и Штернберг яростно закашлялся, пятернёй придерживая очки. На краю оврага не было заметно ни малейшего движения. Снежная тишина рушилась сквозь редкую сеть сосновых ветвей со свинцового неба.
— С-санкта Мария… В бога и в фюрера… Святую деву через всю дивизию… — Тщетно пошарив по снегу в поисках карабина, Штернберг полез по почти отвесному склону, сжимая в раненой руке пистолет, а здоровой цепляясь за ветви кустов.
Выбравшись наверх, он понял, что оказался на другой стороне оврага. Он так боялся увидеть на противоположном краю пятна крови и безжизненное тело, и невольно у него вырвался стон облегчения, когда он заметил цепочку человеческих следов, уходивших вверх по склону. Значит, мальчишка всё-таки успел убежать… При этом глаз нигде не различал волчьих следов. Штернберг впечатал в переносицу очки и сощурился. Ну ни черта похожего на звериные следы.
И тут он вновь увидел волка. Серебристый зверь появился откуда-то незаметно, словно нарисовался остро заточенным грифелем на мятом листе истоптанного снега. Волк злобно ощерился, развернув в сторону Штернберга треугольные уши.
— Гад, сам напросился, — пробормотал Штернберг, беря зверя на мушку. — Ну и подыхай, раз ты такая скотина.
Упругое сопротивление спускового крючка сорвалось в выстрел, оружие толкнулось в руку. Волк не шелохнулся. Прямо за ним пуля чиркнула по сосновому стволу, выбив брызги трухи.
— Вот оно что, — прошептал Штернберг, холодеющей рукой заталкивая «парабеллум» в кобуру. О пистолете можно было забыть. У зверя не было ауры, он не оставлял следов, его не пугали выстрелы, пули пролетали сквозь него, не причиняя никакого вреда. Это был обитатель Тонкого мира, но весьма странный, видимый обычным человеческим зрением, с чем Штернберг сталкивался впервые.
В легендах о Зонненштайне говорится, что капище охраняют два чёрных волка. А волк только один. И к тому же белый, как снег.
— Отчего ты, тварь, раньше-то не показывался? — заговорил Штернберг, туго заводя себе пружину нервов злобой, чтобы заглушить страх. — И зачем сейчас припёрся? Ведь дело уже почти завершено. Или раньше боялся? Ты, шавка, только на раненых да на беспомощных сопляков нападаешь, да? А ну иди сюда, псина драная! Я тебя хоть трижды раненный голыми руками напополам порву, понял?!
Волк издевательски скалился.
— Ты, болонка паршивая, похоже, не понимаешь, с кем связываешься, — продолжал накручивать себя Штернберг. Бешенство было сейчас его силой, эта сила покалывала в пальцах напряжённо вытянутой вперёд руки, стекаясь в невидимый жгучий шар, дрожащий над верхней фалангой указательного пальца, в плотный сгусток злобы, энергетический снаряд — который, вырвавшись на свободу, нанесёт по этой твари, кем бы она ни была, удар такой мощности, что все оставшиеся в округе деревья улягутся веером, как при падении метеорита.
Волк внезапно стронулся с места и почти без разбега перемахнул через овраг.
Не отводя от зверя взгляда, Штернберг махнул рукой, будто швырнул гранату. Энергетический удар на мгновение словно вынул из него душу, задействуя все силы его существа. Такой атакой можно было в пыль раскрошить железобетонную стену. Отражению она из-за своей избыточной мощи не подлежала в принципе — но всё же каким-то образом была отражена. Как?.. Это было последнее, о чём успел подумать Штернберг, когда его же собственный энергетический удар швырнул его об землю, и небо взорвалось густой кровавой пеной, чёрные сосны склонились шатром и сознание разнесло на клочья боли, далеко разлетевшиеся по бездне абсолютного ничто.
* * *
В лицо ему тихо падал снег.
— Г-господи. — Штернберг с трудом расклеил губы.
В белом мареве вокруг начинала угадываться какая-то определённость: лицо щекотали лёгкие холодные поцелуи снежных хлопьев, торжественной толпой двигавшихся из бесконечной вышины, отчего казалось, что само небо движется навстречу. Он навзничь лежал в снегу.
— С-санкта Ма… — Не договорив, Штернберг чихнул, уделав кровавыми брызгами воротник шинели. — …И двадцать тысяч арийских шлюх, — внятно закончил он, вытирая подбородок. Руки были на месте, ноги тоже. Боль сковывала всё тело, но её природа была понятна: последствия энергетического удара. «Как из меня дух-то не вышибло», — подивился Штернберг.
Шмыгая кровоточащим носом, он приподнялся на локтях — и тут же от изумления повалился обратно. Прямо на него смотрела молодая женщина. Она стояла поодаль, обеими руками держась за длинную, выше её роста, крепкую палку, и глядела на Штернберга с таким гадливым презрением, словно он был не офицер и экстрасенс, приходящий в сознание после сокрушительного энергетического удара, а пьянчуга, валяющийся в грязной луже рядом со свиньями.
