Наконец одна пуля угодила мужчине в голову, из затылка выплеснулись мозги, мужчина упал.
И тут кто-то схватил водителя сзади. Это был Чатфилд, сосед в сползающем с плеч синем халате.
– Нет! – крикнул Роджер, но опоздал.
Хал развернул водителя лицом к себе. Точно такая же хреновина вылезла у него изо рта и вонзилась в шею таксиста. Тот завопил.
Еще кто-то появился в свете фар. Нет, не еще кто-то, а тот самый мужчина, который получил пулю в голову. Из раны текло что-то белое, он опирался на капот, но шел к водителю.
Роджер хотел бы убежать, но попал в западню. Справа, за Франко-садовником, он увидел мужчину в коричневых шортах и рубашке посыльного «Ю-пи-эс», который вышел из гаража соседнего дома, неся на плече штыковую лопату. Совсем как бэттер, направляющийся к «дому».
Раненный в голову мужчина обогнул открытую водительскую дверцу, забрался на переднее сиденье, через пластмассовую перегородку уставился на Роджера. Из раны по щеке и челюсти стекала белая жижа.
Роджер повернулся вовремя, чтобы увидеть, как парень из «Ю-пи-эс» взмахнул лопатой. Она со звоном отскочила от заднего окна, оставив длинную царапину на армированном стекле.
Роджер услышал поскребывание со стороны перегородки. «Язык» раненого пытался пролезть в прорезь, через которую передавали плату за проезд.
Мясистый кончик все же пролез и прямо-таки обнюхивал воздух, выискивая возможность добраться до Роджера.
Бам-м!
Лопата вновь врезалась в стекло за головой Роджера. Стекло треснуло, прогнулось, но не разбилось.
Пок-пок-пок.
Шаги по крыше оставляли вмятины.
Трое стояли на тротуаре, четверо – со стороны улицы, другие подходили в свете фар. Оглянувшись, Роджер увидел, как невменяемый посыльный вновь замахивается лопатой, чтобы добить заднее окно. Теперь или никогда!
Роджер схватился за ручку, изо всей силы распахнул дверцу со стороны улицы. Лопата обрушилась на заднее окно, оно разлетелось дождем осколков. Штык едва разминулся с головой Роджера, когда он выскакивал на мостовую. Кто-то – Хал Чатфилд с горящими красным огнем глазами – схватил его за рукав, развернул, но Роджер выскользнул из пиджака, как змея выскальзывает из кожи, и побежал по улице, не оглядываясь, пока не добрался до угла.
Некоторые бежали неуклюже, как маленькие дети, другие – быстрее, с лучшей координацией. Он видел стариков, трех лыбящихся детей. Эти лица он видел на железнодорожной станции, на вечеринках, в церкви. Его соседи и друзья.
И все они бежали за ним.
Эф нажал кнопку звонка в доме Барбуров. Улица была тихой, хотя соседние дома подавали признаки жизни: работали телевизоры, светились окна, на тротуаре стояли мешки с мусором. Эф держал в руке лампу черного света, на плече висел модифицированный гвоздезабивной пистолет Сетракяна.
Нора стояла позади Эфа на нижней ступеньке небольшой кирпичной лестницы, со своей ультрафиолетовой лампой в руке. Сетракян замыкал эту маленькую вереницу; он опирался на посох, серебряный набалдашник которого поблескивал в лунном свете.
Два звонка – никакого ответа. Не столь уж неожиданно. Эф взялся за ручку, прежде чем поискать другой вход. Она повернулась.
Дверь открылась.
Эф вошел первым, включил свет. В гостиной он не заметил ничего необычного: чисто, на мебели чехлы, все на своих местах.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, когда остальные переступали порог.
Заходя в чужой дом, Эф чувствовал себя не в своей тарелке. Ступал мягко, как вор или убийца. Ему по-прежнему хотелось считать себя целителем, но с каждым часом верить себе становилось все труднее.
Нора поднялась по лестнице, Сетракян последовал за Эфом на кухню.
– Думаете, мы тут что-то узнаем? Вы же сказали, выжившие – отвлекающий маневр…
– Я лишь указал цель, которой они послужили. Что же касается намерений Владыки… мне они неизвестны. Может, чем-то они ему приглянулись. В любом случае нужно с чего-то начинать. Эти выжившие – наша единственная ниточка.
В раковине они увидели миску и ложку. Семейная Библия лежала на столе, с множеством засунутых в нее банковских карточек и фотографий. Она была раскрыта на последней книге. Кто-то трясущейся рукой отчеркнул красным несколько строк. Откровение святого Иоанна Богослова. Глава 11, стихи 7–8:
«…зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их,
и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом…»
Рядом с раскрытой Библией, словно на алтаре, лежал крест и стояла стеклянная бутылочка, как предположил Эф, со святой водой.
Сетракян кивнул на религиозные атрибуты:
– Ничем не лучше изоляционной ленты или ципро[52]. Эффект такой же.
Они прошли в кладовую.
– Жена, должно быть, понимала, что он болен, – заметил Эф. – Но почему не вызвала врача?
Сетракян простучал стены в поисках тайника:
– За мою жизнь наука много чего добилась, но до сих пор не сделала четкого анализа взаимоотношений мужа и жены.
Они вышли из кладовой. Новых дверей, за которые следовало бы заглянуть, не обнаружили.
– Получается, подвала нет, – заметил Эф.
– Обследовать подпол в сто раз хуже, – вздохнул Сетракян.
– Идите сюда! – позвала Нора, ее голос звенел от волнения.
Анна Мария сидела на полу у кровати, привалившись спиной к тумбочке. Между ногами лежало настенное зеркало, которое она разбила об пол. Самым длинным, похожим на кинжал, осколком она перерезала лучевую и локтевую артерии на левой руке. Вскрытие вен на запястье – один из самых неудачных способов самоубийства, успешных только в пяти процентах случаев. Это медленная смерть, учитывая узость артерий на запястье, и резать надо глубоко, перерезая и нервы, после чего кисть теряет все свои функции. Способ этот еще и очень болезненный, поэтому задуманного добиваются только люди, пребывающие в глубокой депрессии, или безумцы.
Анна Мария Барбур разрезала запястье до самых костей. В скрюченных пальцах обездвиженной руки остался окровавленный шнурок с ключом от висячего замка.
Кровь из нее вылилась красная. Однако Сетракян достал зеркало с серебряной амальгамой и посмотрел на отражение ее лица, на всякий случай. Отражение не размывалось. Анна Мария не стала вампиром.
Сетракян медленно поднялся, озадаченный таким развитием событий.
– Странно, – вырвалось у него.
Эф стоял так, что в осколках разбитого зеркала видел лицо женщины. На тумбочке он заметил фотографии маленьких мальчика и девочки и сложенный листок бумаги, прижатый рамкой. Потянулся, вытащил листок, развернул.
Писала она красными чернилами, рука дрожала, как в тот момент, когда она отчеркивала абзацы в Библии.
