Осторожный коп плюнул бы на представившийся шанс.
Если пассажир чист, надо убедиться, что с ним не произойдет ничего дурного.
Если пассажир – сообщник, можно взять обоих.
Бульвар рапирой пронзал порочное сердце Голливуда. Все сомнения касательно цели Перната развеялись, когда у Хайленда он свернул налево.
Джейкоб выехал на Кауэнга и погнал параллельно 101-му шоссе. Перед Барэм-бульваром взял вправо и, миновав водохранилище, тряскими проселками во тьме двинул к холмам.
Скорость держал умеренную. Он понимал, что объект доберется на место раньше, чем он, но выбора не было: в ясную ночь, на темной пустынной дороге фары вмиг его выдадут. Джейкоб оставил только габариты – квелые янтарные огоньки. Случись встречная машина, он станет сюрпризом для водителя. Но риск невелик, игра стоит свеч.
Телефон выплюнул эсэмэску.
Джейкоб его вырубил.
Постройки, предсмертные вдохи цивилизации, встречались все реже. Джейкоб в одиночку пробирался сквозь ночь. Помощи ждать неоткуда. Далеко внизу дрожало желтушное марево города. Наконец долготерпение и муторная езда украдкой были вознаграждены: вписавшись в дорожную шпильку, в полумиле впереди Джейкоб увидел две вишнево-красные точки. Они качнулись влево, потом вправо, снова влево и пропали в серых складках холмов.
Джейкоб непроизвольно придавил газ, но тотчас сбросил скорость. Ни к чему устраивать слалом. Скоро будем на месте. Уж точно. Знакомые места. Он подъезжал к Касл-корту.
Всю дорогу до шула ее преследует видение рослых незнакомцев – их жуткая безмятежность.
Взбираются на чердак. Короб с глиной она ставит возле гончарного круга. Перел достает инструменты, закатывает рукава.
– Ах, чтоб меня! Воды-то нет.
Очумелая, она машинально берет ведро и шагает к лестнице.
– Стой! – кричит Перел.
Она замирает.
– Тебе нельзя на улицу, – объясняет Перел. – А сюда им вход заказан. Понимаешь, Янкель? Здесь тебе ничто не грозит, я ручаюсь.
Она кивает. Воистину, ребецин непредсказуема.
– Их-то можно не опасаться. Юдль не знает, что ты здесь бываешь, верно? Он тебя не спрашивал про чердак?
Она качает головой.
– Хорошо. – Перел спускает рукава и берется за ведро. – Я быстро.
Она расхаживает по чердаку, под ногами стонут половицы.
Я говорил, что он к ней прикипит, и нате вам.
Их-то можно не опасаться.
Вновь видения: кивающий трибунал, черно-белое пламя.
Одно дело за раз.
Смысл ясен и сокрушителен.
Рослая троица не опасна.
Опасен ребе.
Тот, кто был ей вместо отца, кто благословил ее как сына.
Что у них за власть над ним, раз они могут обратить его против нее? Точно кающийся грешник, она рвет на себе волосы и бьет себя в грудь, подавляя желание бежать куда глаза глядят.
Темнеет абрис чердачной двери, из багрового превращаясь в угольно-черный. Перел слишком долго ходит за водой.
Она представляет, как ребецин, надрываясь, тащит тяжелое ведро. Мерещатся ужасы: рослые незнакомцы схватили Перел. Ей уготована страшная судьба? Ребе вступится? Наверняка. Он добрый, он любит жену.
Но ведь и ее он любит. По крайней мере, так говорил.
Но вот скрипит и хлопает входная дверь, сбивчивые шаги по каменному полу коридора, затем в женской половине. Словно кто-то несет неподъемную тяжесть. Задевает стулья. Взбирается на чердак. Все ближе.
– Янкель, это я.
Она выглядывает в люк. Появляется Перел. Втаскивает до краев полное ведро и сгибается пополам, упершись руками в колени. Отдувается.
– Уф, руки прямо отваливаются. Возьми ведро, а я пойду окунусь.
Вскоре Перел вновь появляется на чердаке, мокрые волосы облепили голову.
– Извини, что долго. Я надеюсь выиграть время.
Перел достает из кармана ключ от синагоги. Это ключ ребе. Потом достает второй, точно такой же.
– Я уговорила Хану Вихс отдать мне ключ ее мужа. На всякий случай. Велела молчать. Посмотрим, на сколько ее хватит. Никто не любит врать ребе, а наша Хана не шибко молчальница. Бедняга Юдль решит, что спятил, пока будет искать свой ключ… Ладно. – Перел хлопает в ладоши. – Соображаем, соображаем, соображаем. Все должно быть точнехонько, ошибаться нет времени. Так, надо освободить место. Помоги-ка.
По указке ребецин она сдвигает шкафы.
– Убери гончарный круг, он не понадобится. – Перед вновь закатывает рукава и подтыкает подол. Присев перед коробом, зачерпывает пригоршню глины, вываливает ее на пол и добавляет к куче еще четыре пригоршни. – Это мне, а это… – Перед шлепает по оставшейся глине, – тебе. Уйдет все, что есть. Знаешь, что делать?
Она неуверенно кивает.
– Ну? Чего ждем?
Доверившись ребецин, она переворачивает короб. Глина вываливается на пол.
Перед покусывает губу:
– Надеюсь, этого хватит. Ну давай, давай. Некогда рассусоливать.
Она повторяет то, что всякую ночь делала Перед: собирает глину в ком, выдавливая лишнюю воду, а потом шмякает комом об пол, удаляя воздушные пузыри. Жалобно похрустывают жуки, застрявшие в глине; наваливаясь всем весом, она мнет лепешку, складывает, переворачивает и снова мнет. Перед то же самое делает со своей лепешкой поменьше. Перекатывается серебрящаяся кожа, под ней волнуются мышцы. Время от времени Перед проверяет упругость глины.
– Помни: перемять так же плохо, как недомять.
Она тупо исполняет работу, стараясь не вспоминать слова ребе.
Да будет так.
– Ладно, хорошо. Теперь поделим на две кучи, сюда примерно столько… Ой, Янкель. Тебя трясет.
Перед берет ее дрожащие руки. Теплая глина сочится меж ладоней.
Она смотрит в блестящие зеленые глаза ребецин.
– Сам он не хочет, – говорит Перед. – Но у него нет выбора. Однако я этого не допущу. Верь мне, Янкель.
Она верит. Приходится. У нее больше никого не осталось.
Вновь за работу.
– Эту кучу раздели напополам. Одну половину сладь в прямоугольник, вот так. Из другой нарежь четыре полена. Два вот такой толщины, еще два чуть толще. Постарайся, чтоб вышли равной длины – примерно, не обязательно тютелька в тютельку.
Тем временем свою глиняную лепешку Перел скатывает в шар.
– Чудненько. Теперь клади полешки по углам прямоугольника. Вот-вот. Ничего, ничего, говорю же, точность пока не требуется. Я потом подправлю. Ну? Ты понял?
Она кивает. Накатывает восторг. И ужас.
Они лепят человека.
Перел ползает на четвереньках, сочленяя суставы, формируя впадины, кончиком ножа прорисовывая жилы, волосы, складки. Аура то полыхает на весь чердак, то меркнет. Как по волшебству, корявый прямоугольник преобразился в торс, неровные поленья превратились в изящные руки и длинные ноги – оплетенные мышцами, они напоминают витые свечи. Возникли холмы грудей, равнина живота, долина лона в густой поросли – изумительное женское тело.
