той поре поднабрался, знаний – все казалось по плечу. А ведь каких-то десять лет назад я во всем этом ни черта не смыслил.
В двадцать третьем году у нашей конторы выдался клиент, интересовавшийся одним финским лесным наделом. Торговлю он вел с размахом, держал в Ист-Энде конторы – но хотел, чтоб сынок его поднабрался деловой хватки, для чего и решил снять в Финляндии дом и полгода пожить там с наследником и женой – а та сама была родом с той северной стороны, стоит сказать. Звали его Данцигер – наверное, сам какой-нибудь экзот, прусак. Ну да все одно – старших Данцигеров мне повидать не довелось, обычно не они приезжали к мистеру Парвису, а он сам отправлялся к ним; зато я несколько раз встречался с их сыном. Уже позднее подумал – а парень-то воплощенная северная суровость. С виду. По характеру же – ни выдержки, ни усердия. В годы Зимней войны он если и отличился бы, то только в глубоком тылу. Но война та случилась намного позже, и юный Данцигер, по правде говоря, до нее не дожил.
Ближайший к тому лесному наделу город назывался Юнилинна. Мистер Парвис туда отправился присмотреть подходящий дом – и заключить сделку, если таковой найдется. Он мне предложил проехаться с ним, но тут же предупредил – клерку с моим стажем фирма не станет расходы возмещать. А я до того обрадовался, что у отца средства на поездку вытряс – по-моему, из-за того Парвис меня и выбрал, понимал – что по карману моему родителю, не обязательно под силу отцам других мелких служащих. Кому как не ему знать – этакая дальновидная бережливость зачастую и решает успешный исход дела. В Финляндии ему нужен был сговорчивый помощник – такой, чтоб все заметки и замеры за него вел. Позднее-то все переменилось – я в глазах мистера Парвиса сильно вырос, и он меня потом уже безо всяких условий с собой брал.
Прежде я ни разу не бывал за границей. Для вас, наверное, чудная весть – в наше-то время студенты только и делают, что куда-то за гранты катаются. Но тогда-то, подумайте, еще порох с Первой мировой до конца не остыл – шастать туда-сюда было куда сложнее, чем до убийства эрцгерцога, когда и бумаги с тебя бы никто не спросил. От такого поворота люди вроде моего отца махнули на путешествия рукой – да и не хотелось им, думаю, своими глазами смотреть, как мир переменился.
Мы с Парвисом сели на двухтрубный пароход компании «Swedish-Lloyd», что отплывал из Тилбери в Гётеборг. Он себе выкупил каюту первого класса, а мне выпало соседствовать с юным шведом, «миссионером» – так он сам себя отрекомендовал. Две ночи напролет он молился вслух, то и дело приставал ко мне – хватал прямо за плечи и, чеканя каждое слово, расписывал ужасы ада и пользу раскаяния. Всякий раз по возвращении в каюту я находил английские религиозные брошюрки – то под подушкой, то напиханными в туфли.
В Гётеборге мистер Парвис посетил вместе со мной Лисберг, чудный увеселительный парк. Тогда-то я и смог взглянуть на образ жизни шведов по-новому. Как ни странно, мистер Парвис любил такие места – часами просиживал на лавочке, глядя на миленьких шведок и расписывая вслух их достоинства, будто мы о лошадях на скачках говорили. И в Стокгольме он этой манере не изменил – мы засели в парке Грёналунд. Не таким помпезным, как Лисберг, но Парвису и такой вариант сгодился. Забавно было смотреть, как он силится сохранить личину образцового английского джентльмена в чужих краях. Я-то сам скорее в одиночестве хотел побыть, но начальник, казалось, до того радовался моему обществу, что отказать ему в совместном времяпрепровождении я не смел.
После Гётеборга и еще одной ночи в Стокгольме мы отплыли на финском пароходе через Балтику, из Норртелье, в Турку. Наш путь лежал через Аланды – плеяды островов, по большей части незаселенных; в 1918 году финны отбили их у большевиков, многие мили пройдя по тонкому льду. От пристани в Турку мы на поезде добрались до Хельсинки, где провели нашу пятую ночь. Прибыли мы поздно, а уехать должны были рано утром, так что Хельсинки я почти и не видел; и все-таки поразительно, как много, при желании, можно успеть даже за пару часов. Нипочем не забыть мне силуэт Собора на фоне звездного неба или вид, открывающийся с Кауппатори на крепостной остров по ту сторону пролива. Была в этих местах какая-то магия – ни с чем подобным я нигде более не сталкивался. Стоял не то июль, не то август – как раз то время, когда в Финляндии даже солнце не садится, – и от этого впечатления были еще ярче. Хотя сам-то я, честно сказать, не горел желанием испытать на себе действие белых ночей – когда зависаешь между сном и явью, проглядывая глаза в обманчивый день. Как по мне, стоит дважды подумать, что хуже – незаходящее солнце или непреходящая тьма. Так вот, я разок уговорил мистера Парвиса постоять в полночный час на площади, поглядеть на море – не в его характере досуг, но он отнесся к моей причуде милостиво, понимая, что я впервые за границей. Помню, он угостил меня финской настойкой из куманики.
На следующее утро мы отправились в Юнилинну, и уже к обеду были на месте. Мы провели там четыре ночи. Городок крошечный – осматривая дома, мы обошли его от первой до последней версты, – но красивый, и я к нему даже успел прикипеть душой. Многие финские села стоят на этакой узкой полоске суши меж двух озер, занимая еще и несколько соседних озерных островков, пришивая их к себе мостами – и Юнилинна не стала исключением. Сбивала она этой своей озерностью с толку – иной раз и не поймешь, на большой ты земле или окружен со всех сторон водой; а в Финляндии между этими понятиями и нет особой разницы. Озер там, конечно, не тысяча, а десяток тысяч, и много меж собой сообщенных, как те два, что соседствуют с Юнилинной. Кроме того, там много рек и каналов. Морской берег – и тот будто на островки распадается. Это меня и поразило в Финляндии – куда ни глянь, везде вода, сама жизнь будто бы растворена в воде. Меж тех озер – сплошь холмы и насыпи, поросшие хвоей, каждый под сотню-другую футов в высоту, редко где выше. Глянь отсюда – угрюмые места, уродливые даже, но
