На 23 октября 1964 года была назначена премьера «Моей прекрасной леди» в Нью-Йорке. То, что песни Одри исполняет Марни Никсон, в Голливуде было известно всем. Этим не замедлила воспользоваться кинопресса. Руководство студии «Уорнер Бразерс» вынуждено было сделать заявление, которое – по ошибке или намеренно – создавало впечатление, что голос Одри звучит в половине песенных номеров Элизы. Это было возмутительное преувеличение. Оно вызвало негодующий отклик мужа Марни Никсон. Он заявил, что его жена исполняет «практически 99 процентов всех музыкальных номеров Элизы».
Премьера «Моей прекрасной леди» собрала избранную аудиторию со всех концов света, страстно желающую увидеть собственными глазами, насколько экранизация выдерживает сравнение со спектаклем (а Одри Хепберн – с Джулией Эндрюс). От этой элиты зависели громадные вложения студии «Уорнер Бразерс» – 15-16 миллионов долларов – в этот фильм, делавшие «Мою прекрасную леди» самым дорогим мюзиклом в истории кино. Начальные сцены фильма, где Элиза, «растоптанный капустный лист», как называет eё профессор Хиггинс, воркует на своем диалекте «кокни», «словно зобатый голубь», настолько противоречили привычному образу Хепберн, что в зрительном зале возникла неприятная напряженная тишина. Характерная для Одри романтичность здесь сменилась неопрятным видом, грязным лицом, вульгарными гримасами и необычными лающими интонациями Элизы. Эту девушку можно было пожалеть, но не воспользоваться eё слабостью. Ист-эндский акцент Одри был груб, но не убедителен. По сравнению с «книжным червем» из Гринич Виллидж, который без особого усилия вызывает любовь и симпатии своим жалобным видом в «Смешной мордашке», Элиза в исполнении Одри создавала неприятное впечатление куклы, которую дергают за нитки. И только когда Элиза отбрасывает свой простонародный акцент, фильм преображается, словно по мановению волшебной палочки, и вместе с ним преображается Элиза. Автор этих строк помнит почти физически ощутимый восторг, прошедший по залу. и взрыв аплодисментов почти со всеобщим вздохом облегчения – когда Элиза порхает по дому Хиггинса, как только что вылупившаяся из куколки бабочка, которая нежится в лучах восхищения своего наставника. Но всё-таки на глубинном уровне это преображение воплощено пением Марни Никсон, что действует, возможно, сильнее, чем та зримая радость, которую Одри излучает с такой энергией и силой. С этого момента и фильм, и Одри становятся все лучше и лучше.
Лернер и Лоу не ввели в сценарий те сцены, которые показали бы, как постепенно шлифуется личность Элизы. Зато собственная личность Одри заполняет этот сюжетный пробел. И делает это с истинным совершенством. Именно здесь мы понимаем, что Одри Хепберн, исполняющая главную роль в фильме, действительно заслужила свой миллионный гонорар до последнего цента. После своего триумфального вечера Элиза ощущает духовную пустоту. Она понимает, что не сумела завоевать любви и уважения своего зануды-преподавателя, который думает только о выигранном пари, а не о женщине, сделавшей этот выигрыш возможным. Одри великолепно и безупречно передает это сложное сочетание гордости, чувства собственного достоинства, глубокого разочарования и уязвленного самолюбия. Это одна из лучших сцен, когда-либо ею сыгранных.
Зрители премьерного показа, отправляясь на организованные студией «Уорнер Бразерс» приемы и вечеринки, были полны уверенности, что фильм получит целую охапку «Оскаров».
Действительно, он получил двенадцать номинаций. Но среди награжденных не было Одри. Ее отвергли актеры в Академии Киноискусства, выразив свое коллективное неудовольствие, направленное не столько против нее, сколько против Джека Л. Уорнера и студии, которые не взяли на роль Элизы Джулию Эндрюс.
До Одри эта новость дошла в феврале 1965 года. Она никак не выказала своей обиды, поздравила Джулию Эндрюс с номинацией за «Мэри Поппинс» и пожелала ей удачи в соревновании за «Оскара».
Однофамилица Одри, Кэтрин Хепберн, восемь раз выдвигавшаяся на «Оскара» (и получившая его один раз), прислала ей утешительную телеграмму: «Не печалься. Когда-нибудь ты получишь второго за роль, которая не стоит того».
А «за кулисами» в Бургенштоке разворачивалась мучительная драма, определенным образом связанная и с тем, что Одри не оказалась в числе претендентов на «Оскара». Ее сотрудничество с Генри Роджерсом, ответственным за связь Одри с прессой и общественностью, завершилось через несколько месяцев после того, как она закончила работу над «Моей прекрасной леди» и вернулась в Швейцарию. В ссору оказался вовлечен и eё старый друг Юбер де Живанши.
«Одри всегда взирала на Живанши как на Бога, – вспоминает Генри Роджерс. – Он создал eё стиль одежды. Она ходила на все демонстрации его моделей. Она фотографировалась в туалетах из его коллекции. Он создал духи специально для нее, а особую их концентрацию – только для нее. Но Одри никогда не получала денег за свою рекламу моделей Живанши. Ей даже пришлось за собственные деньги покупать посвященные ей духи. Мел Феррер разделял мою точку зрения, что эти отношения носят несколько односторонний характер, и он как-то сказал: „Мне кажется, вам следует поговорить с Живанши – но устройте встречу с его братом Клодом, управляющим его делами“. Я ответил, что постараюсь что-нибудь сделать».
Роджерс посетил дом моды Живанши, и, по его словам, Клод де Живанши согласился, что Одри имеет права на некоторое финансовое вознаграждение. «Все было решено самым сердечным и дружеским образом», – говорит Роджерс. Он же подбросил президенту Каннского фестиваля Роберу Фавру Ле Бре идею пригласить Одри. Это же будет настоящим потрясением на фестивале, если в качестве его «патрона» предстанет Одри Хепберн. Более того, фестиваль должен взять на вооружение эту идею и каждый год отмечать праздник мирового кино под эгидой той или иной знаменитости. Роджерс уезжал от Фавра Ле Бре вполне удовлетворенный разговором.
«Вслед за этим я получаю послание от Одри, в котором она просит меня приехать и встретиться с нею как можно скорее. Я сел на самолет, вылетавший в Женеву, и вскоре был в Бургенштоке. Нас было только двое, что само по себе мне показалось странным. Обычно всегда присутствовал Мел. Мы выпили и приступили к обеду. Одри выглядела очень расстроенной. За столом она расплакалась. Это меня крайне озадачило. Я спросил: „Одри, что же всё-таки случилось?“ Она взглянула на меня и сказала: „Как же вы могли встать между мной и моим лучшим другом?“ Живанши рассказал ей о моем визите в его салон и о моем коммерческом предложении. Я ответил Одри, что это было сделано с согласия Мела. Но это eё не убедило. Актриса была возмущена тем, что близкие, дружеские отношения превратились в финансовую сделку. Она этого не допустит! И ей также не по душе переговоры в Каннах. Фавр Ле Бре представил все в таком виде, будто мы пытаемся оказать давление на организаторов фестиваля».
В этих обстоятельствах Роджерс счел необходимым прервать их деловые отношения. «Мы тем не менее остались друзьями, и позднее я возвращался, чтобы давать Одри советы». Роджерс принял на себя негодование Одри, но вскоре произошли события, которые заставили его думать, что она уволила его, поскольку не хватило духу «уволить» собственного мужа.
Одри присутствовала на церемонии вручения «Оскаров» в Санта Монике 5 апреля 1965 года, понимая, что eё отсутствие будет превратно истолковано. Не таящий зла проигравший лучше, чем отсутствующий завистник. Патриция Нил должна была вручить статуэтку «Оскара» «Лучшему актеру» этого года, но из-за инсульта была наполовину парализована и утратила способность говорить. Одри согласилась заменить ее. Ей пришлось вручать «Оскара» в номинации «Лучший актер» своему партнеру по фильму – Рексу Харрисону.
Рекс проявил несвойственное ему великодушие, шутливо предложив расколоть статуэтку на две половины – для нeё и для него. Затем, повернувшись к Джулии Эндрюс, державшей в руках статуэтку «Оскара», полученную в номинации «Лучшая актриса», Рекс объединил театральную и экранную Элизу, поблагодарив «… э, вас обеих». Замешательства удалось избежать до тех пор, пока Одри, раздираемая противоречивыми чувствами, не забыла упомянуть о Патриции Нил. «Муж Пэт, Роальд Даль, не поверил, что Одри сделала это ненамеренно, – вспоминает Генри Роджерс, – хотя трудно представить себе поступок, который менее вязался бы с характером Одри Хепберн».
Роальд Даль заявлял газетчикам: «Пэт издала булькающие звуки, означавшие возмущение… Одри позвонила мне из аэропорта им. Кеннеди, откуда она улетала в Париж. Я сказал ей, чтобы она убиралась ко всем чертям».
Позднее, к громадному облегчению Одри, у Патриции Нил речь восстановилась, и она успокоила Одри, сказав, что не держит на нeё никакого зла и понимает, как напряжены были eё нервы. Но инцидент и неприятная шумиха долго преследовали Одри. Все это заставило eё построить прочную стену вокруг своего маленького мирка. И она сделала это в буквальном смысле слова. Впервые за двенадцать лет, прошедшие со дня eё свадьбы – более того, впервые в жизни, – у Одри появился собственный дом.
