Дорин Тови - Кошачьи проделки (сборник)

Doreen Tovey

RAINING CATS AND DONKEYS

A COMFORT OF CATS

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Intercontinental Literary Agency Limited of Centric House и Andrew Nurnberg.

© Doreen Tovey, 1967, 1980

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014

Чарльз сказал, что люди, написавшие в газетах всю эту чушь о том, будто ослы являются символами высокого социального статуса своих хозяев, ненормальные.

В тот момент мы находились в паддоке[1] нашей ослицы, пытаясь разобраться с тем фактом, что она объелась яблок, и я всем сердцем согласилась с мужем.

Взять, к примеру, хоть сам паддок. Он у нас не был сочной зеленой делянкой, обнесенной аккуратной живой изгородью, либо нарядной проволочной сеткой вроде тех, в которых многие из наших соседей держали своих пони. Этот прямоугольник был настолько беден растительностью, что казалось, будто мы подверглись нашествию саранчи, а вдоль и поперек его пересекали еще более голые тропинки, ведущие к многочисленным сторожевым пунктам, с которых Аннабель шпионила за прохожими. С трех сторон паддок был окружен живыми изгородями, создающими впечатление, что их подстригли под горшок (поскольку были объедены до уровня роста Аннабель в виде сплошной, ровной линии). С четвертой же стороны паддок действительно отделялся от нашего сада проволочной изгородью.

Такой изгородью, которая обычно ассоциируется с цыганским биваком.

Проволока провисла там, где Аннабель опиралась на нее, как на гамак, или терлась животом в мечтательной задумчивости. Первоначальные проволочные пряди были усилены новыми в тех местах, где Аннабель не раз пыталась проползти под ними на четвереньках. Плетеная калитка отклонилась наружу под пьяным углом, потому что она, когда приходила такая охота, использовала внутреннюю сторону калитки для того, чтобы опирать на нее свой зад. В данный же момент в паддоке находилась Аннабель, у которой болел живот.

Перед этим сосед попросил одолжить ее на время, чтобы подстричь траву в его саду.

Зачем люди одалживали нашу ослицу, которую, при ее репутации и послужном списке, вполне можно было бы отправить в Ботани-Бей[2], это загадка, но факт есть факт. Люди всегда спрашивали, не могли бы они пригласить ее погостить на несколько дней, чтобы составить компанию их пони. Или же к ним приезжали внуки, и не могла бы Аннабель прийти к ним на лужайку и побыть до вечера. Или у них был славный пятачок травы за огородом, и если бы Аннабель могла эту траву съесть, им не пришлось бы ее косить.

Зная Аннабель, разумнее всего было бы сказать всем им «Нет». Но как могли мы это сделать? В тех нескольких случаях, когда мы ожесточали наши сердца, просители смотрели на нас так, словно мы дискриминировали их при раздаче призов. Поэтому обычно мы говорили: «Что ж, если вы считаете, что сможете с ней справиться…» И Аннабель отправлялась туда, как картинка с открытки – со своей битловской челкой, в своем косматом кожаном пальто и со своим круглым белым животиком. (Аннабель – ослица скандинавской породы, вот почему три квартала в году у нее шубка как у яка, и ее постоянно ошибочно принимают то за шетландского пони[3], то за переросшую овчарку.) А мы принимались за какие-нибудь садовые работы с чувствами родителей, которые вопреки здравому смыслу позволили маленькому мальчику пойти на праздник и теперь совершенно уверены, что он захватил с собой свое игрушечное духовое ружье.

Раньше или позже, с неотвратимостью бумеранга, соседи приходили жаловаться. Аннабель гоняла пони. Аннабель съела у детей мороженое. Аннабель (в случае травы за огородом) бродила на своей привязи вокруг клетки для кроликов, опрокинула ее и таскала за собой как цепную борону по всей делянке. Тут, в виде исключения, она не съела ничего запретного, но от таскания по земле дверца клетки отворилась, и кролики от души попаслись на зеленом салате.

В случае с подстриганием травы в саду Аннабель на первый взгляд вела себя очень хорошо. «Просто иногда подберет яблочко-другое, – нежно сказал владелец сада. – Но разве бы кто пожалел яблок для скотинки?»

И с этими словами сосед неспешно удалился навстречу своему субботнему ужину, потрепав на прощание скотинку по крупу. А полчаса спустя мы обнаружили ее катающейся на спине, стонущей, с мокрой от пота шкурой.

Сначала мы не подумали, что это колика. Не от пары же яблок. Мы страшились худшего. После нескольких лет содержания сиамских кошек и двух лет содержания осла это вошло у нас в привычку, а потому мысли наши устремились к пластиковым пакетам. Такой пакет, будучи съеден животным, с неизбежностью приводит к роковым последствиям.

Только несколько дней назад мы читали об этом в нашей книжке про пони. Пакет полностью затыкает кишечник, и поскольку нет никаких указаний, в какой именно его части он находится, сделать ничего нельзя.

Мы озвучили эти страхи нашему соседу старику Адамсу, который, как всегда в кризисный момент, оказался поблизости. «Ничуть бы не удивился, – был его ответ. – Сад старины Фреда как раз возле автобусной остановки, и туристы, дожидаясь автобуса, заправляются там жратвой, будто собираются в Сахару (старик Адамс незадолго перед этим посмотрел «Лоуренса Аравийского», и ссылки на этот фильм расцвечивали в тот период каждое его высказывание). Просто чудеса, что такого не случилось прежде». С этими словами утешения (поразмыслив впоследствии, мы пришли к убеждению, что сосед говорил не всерьез, а иначе остался бы и помогал нам до последнего) он также отправился на ужин, а я побежала к телефону.

Услышав о пластиковом пакете, ветеринар приехал так быстро, что забыл взять с собой в машину рабочие ботинки. Было большим облегчением узнать, что это всего лишь колика, но мы чувствовали себя порядком виноватыми, наблюдая, как он отбывает полчаса спустя: вечер испорчен, замшевые туфли покрыты грязью, а легкие выходные брюки отмечены следами молотящих копыт Аннабель.

Он сделал ей укол морфия, чтобы облегчить боль, и велел нам держать ее на ногах и прогуливать по паддоку. Опасность колики, сказал он, в вероятности того, что кишки перекрутятся, пока она катается по земле. В ином же случае, к тому времени, как действие морфия закончится, приступ пройдет, и она будет здорова.

Так и случилось. Единственная беда заключалась в том, что у нас не получилось держать ее на ногах. Когда морфий начал действовать, Аннабель обвисла на конце своего недоуздка, как якорь, и уснула прямо посреди паддока. Мы не смогли поднять ее обратно. Мы, конечно, не могли ее оставить – а вдруг ее кишки все-таки перекрутились, или она не сможет очнуться после морфия, или случится еще какая-нибудь из дюжины катастроф, которые приходили нам на ум. Ну и вот, извольте радоваться. Я сижу в поле, положив ее голову к себе на колени. Чарльз через каждые пять минут осведомляется, нормально ли она дышит. Вот какая морока бывает с ослами. И при этом, учитывая обветшалое состояние паддока и видя проходящих мимо людей, которые с любопытством разглядывали Аннабель, распростертую у меня на коленях, точно в сцене из «Сна в летнюю ночь», да еще учитывая, что мы уже в который раз в панике вытащили к себе ветеринара, когда на самом деле ничего серьезного не было, – мы постоянно осознавали, что наша ослица вряд ли повышает наш социальный статус. Даже несмотря на то, что мы не расстались бы с ней ни за что на свете.

За несколько недель до этого мы тоже напугались, когда Аннабель захромала. На первый взгляд вроде бы никаких повреждений на ее ноге не обнаружилось, но находящаяся позади твердого ободка копыта кожистая его часть, известная как стрелка копыта, показалась нам мягкой и ноздреватой. На одной ноге кусочка стрелки как будто бы не хватало. Копытная гниль, диагностировали мы в смятении, вспомнив, что однажды сказал нам на взморье один ослозаводчик: нельзя позволять ослам топтаться по влажной земле. В Ирландии, говорил он, где ослы живут на болотистой почве, у них часто на нижней поверхности копыт образуются пористые участки, которые невозможно вылечить. Копыто просто отгнивает, и осел уже ни на что не годен, остается только усыпить.

Полные дурных предчувствий (в поле у Аннабель был влажный пятачок, и Чарльз напомнил, что часто говорил мне, что надо бы уводить ее в стойло, когда идет дождь), мы посоветовались со стариком Адамсом, который тоже сказал, что это, несомненно, копытная гниль, и я кинулась звонить ветеринару. Было большим облегчением выяснить, что это всего лишь растяжение скакательного сустава. Как уж она его растянула, если весь день не выходила из паддока, было тайной, ведомой одной лишь Аннабель. Но мистер Харлер, примчавшийся после моего звонка, рисуя в воображении картины ее разваливающихся на ходу копыт, был несколько резок.