Впрочем, все в конце концов утряслось. Понедельник был настоящей пыткой.
Во вторник – в тот самый день, когда Пикси одолела колика, – наши синяки проявились, и я обнаружила, что внутренняя поверхность моих ног вся черна от колен до лодыжек и где-то с неделю мне нельзя носить прозрачные чулки. К среде, однако, все мы снова были в форме. И начали ездить на длительные экскурсии по окрестностям. По-прежнему шел дождь, но мы разжигали костры и, сидя вокруг них, съедали свой обед и наслаждались испытанным ощущением аллюра. Раскрасневшиеся, с обветренными лицами, давно позабыв об одышке, возвращались мы к чаю, мимо слабаков простых смертных и обсуждали достоинства наших лошадей, как если бы владели ими годами.
Чарльз особенно проникновенно отзывался о своем Воителе. Однажды утром мы ехали по вересковой пустоши, где на целые мили вокруг не было видно ни души, как вдруг в тот момент, когда Чарльз наклонился, чтобы открыть ворота изгороди, по другую сторону стены возник пастух. Воитель, который никогда прежде не видел никого в этом конкретном месте, немедленно понес, и Чарльз, застигнутый в тот момент, когда он сильно отклонился от седла, испытал пару неприятных минут, пока вновь не овладел ситуацией. Это было очень похоже на казацкую езду – то, как он, поднявшись в стременах и натягивая вожжи, постепенно осадил Воителя, а затем, описывая круги, заставил его вернуться задним ходом к нам, остальным. Инструктор привел нам это в качестве примера: как не потерять голову и удержать жесткий контроль над лошадью с помощью рук и колен. Но Чарльз приписал всю заслугу Воителю. Он был не прочь забрать его к нам домой.
Когда Чарльз использует это выражение, у меня замирает сердце. Я тоже люблю животных, но мне никогда не приходило в голову рассмотреть возможность сооружения пруда на парадной лужайке, чтобы держать там королевского пингвина (такое было после посещения зоопарка, когда Чарльз три четверти времени восторженно наблюдал, как один из пингвинов обманом отбирает всю рыбу у своих меньших собратьев). Меня никогда не посещала светлая мысль, что верблюд мог бы стать идеальным товарищем для Аннабель – на тех основаниях, что верблюды и ослы сопутствуют друг другу на Востоке и что Чарльз когда-то знавал в Египте одного очень умного верблюда. При этом он совершенно сбрасывал со счетов тот факт, что Аннабель – ослица скандинавской породы. Но у меня есть опыт отговаривания Чарльза от этой и разнообразных подобных идей, хотя в некоторых случаях мне это удается с трудом.
В случае с лошадьми, должна признаться, было другое дело. Я бы не возражала взять себе Пикси. Приближался конец спортивного сезона; лошадей раздавали желающим в аренду на зиму в обмен на их содержание; и несмотря на своеволие Пикси и ее привычку флегматично ковылять на обратном пути, говоря, что она устала (до тех пор, пока я, по совету инструктора, не помахала задумчиво хлыстом во время езды, после чего Пикси немедленно пустилась рысью, говоря, батюшки, она почти уснула, что же я ее не разбудила?), ее кивающая маленькая головка и крепкое толстенькое серое тело начинали нравиться мне все больше и больше.
Загвоздка – которую видела я, но которую Чарльз, в своей неожиданной привязанности к Воителю, упрямо отказывался признавать – состояла в том, что хотя людям, живущим по соседству, возможно, было совсем нетрудно забрать Воителя или Пикси или Морвена, кормить их и тренировать на протяжении всей зимы, но мы-то жили в четырехстах милях.
«Как мы доставим их к себе домой?» – спросила я. «Поедем прямо на них», – отвечал Чарльз, и я тут же представляла себе, как мы решительно скачем на них верхом через Поттериз и Бирмингем и добираемся до дома как раз к Рождеству. «Посадим их на поезд», – беззаботно говорил он, когда я сказала, что если мы поедем на них, то как переправим машину домой? Несмотря на мой настойчивый довод, что это будет стоить нам целое состояние, а еще придется в мае отсылать их обратно, и это тоже будет стоить целое состояние, не говоря уже о том, что к тому времени мы решим, как сильно к ним привязались и не сможем расстаться, поэтому придется их купить, и где, черт побери, мы будем их постоянно держать? Несмотря на все эти аргументы, Чарльз продолжал разглагольствовать о том, чтобы забрать Воителя домой, и рассказывал Воителю, как ему будет хорошо жить в Юго-Западной Англии, кормясь сухим кормом, который Чарльз будет для него покупать… Но тут вмешалась сама судьба, как это обычно бывает, если у человека хватает терпения ее дождаться.
В ту пятницу мы проехали двадцать миль, и на последнем перегоне к дому пошел дождь. Солидный ливень шотландского нагорья, который превратил дороги в реки, промочил насквозь наши седла и банным па2ром вздымался от спин лошадей. Мы добрались до конюшен. Чарльз, мокрый, но решительный, приготовился вскочить на Воителя без седла, чтобы отвести его на ночь к речному пастбищу…
Воитель был таким большим жеребцом, что даже Чарльз, в котором шесть футов росту, не мог взобраться на него, неоседланного, прямо с земли. Поэтому Чарльз использовал в качестве мостика для посадки удобное земляное возвышение во дворе конюшни. И поскольку Воитель, сознательно или нет, немедленно отодвигался на всю длину поводьев, Чарльзу приходилось вскакивать на него оттуда по косой.
На сей же раз (это было просто, как дважды два), когда Чарльз приготовился вскочить на коня, его каблуки поскользнулись на пропитанном дождем земляном валу, и он приземлился на спину. Нет, он не слетел с коня. Он не успел еще даже на него забраться. Тем не менее он растянул себе спину, и было очевидно, что некоторое время он не сможет ездить верхом. Поэтому в конечном счете мы вернулись из Шотландии без Пикси и без друга Чарли, Воителя.
Ничто, когда мы возвратились, не могло поколебать уверенности старика Адамса, что Чарльз упал с лошади. Он то и дело припоминал, как Лоренс слетел со своего верблюда, когда учился на нем ездить. Мисс Веллингтон без конца спрашивала Чарльза, как его спина. А именно о том – я не против, что она это говорит, – не староват ли он для подобных занятий? Сам Чарльз то сообщал, что покажет им через недельку-другую, умеет ли он ездить верхом, то, согнувшись после пилки дров, словно старец-время, объявлял, что покалечен на всю жизнь.
Он доказал, что это не так, через три дня по возвращении из Шотландии, когда ему пришлось спешно взобраться на дерево, чтобы спасти Соломона.
Глава четвертая
Соломон и лох-несское чудовище
Случилось так, что мы поздно вернулись домой из города. Зажгли все наружные огни и выпустили кошек, чтобы те размялись, пока мы будем кормить Аннабель и ставить машину в гараж.
Мы строго приглядывали за ними во время этих рутинных работ, зная фантастические способности Соломона. Вот только что он выглядел так, словно навсегда приклеен к бортику пруда с рыбками, а в следующий момент оказывался уже на середине переулка, очевидно, на пути в Сиам.
Поэтому когда через десять минут после того, как они вышли, мы отправились загонять их обратно и обнаружили, что Соломона, который пять секунд назад с подозрением пялился на мышиную норку в альпинарии, теперь нигде не видно, то поначалу не отнеслись к этому серьезно.
Мы выглянули за парадную калитку, за боковую калитку, в угольный сарай… в сарайчик для хранения садового инвентаря, где была куча песка, которую Соломон порой считал приятным разнообразием своему туалетному лотку. В слежавшемся песке имелась крысиная нора. Когда-то мы видели, как Соломон с надеждой сидел возле нее некоторое время, а затем, заскучав и решив, что никто сегодня оттуда не вылезет, выкопал свою собственную нору перед первой и сел на нее, к тому времени явно обратив свой ум на другие предметы и подставив свою невинную маленькую задницу под удар. Мы похолодели при одной мысли об этом, но в этом весь Соломон.
Впрочем, сейчас его на куче песка не было. Не было его также дальше по переулку, в разрушенном коттедже. Не сидел он, задумчиво размышляя, и на стене домика Аннабель. Как и не был – к тому времени мы уже начали впадать в отчаяние – заперт по ошибке в наружной уборной старика Адамса, что тоже проверили, прокравшись на цыпочках по тропинке и заглянув внутрь.
«Толиволиволи!» – звала я его на тирольский лад по всей Долине, хотя и понимала, что это заставит соседей стучать пальцем по лбу и говорить, как им жаль Чарльза. По крайней мере этот призыв всегда приносил ответный вопль Соломона, который таким образом давал мне знать, где он находится, и не могла бы я, дескать, поторопиться и забрать его.
Но на сей раз это не сработало. Ответом мне было полное молчание, и после того как мы почти два часа прочесывали Долину с фонарями и сорвали себе глотки, пришло ужасное убеждение, что его, должно быть, утащила лиса. Как это случилось, мы не могли себе представить. Огни были включены, двери открыты, он был перед глазами почти каждую минуту, и то, что Соломона, который всегда так любил поговорить, утаскивают у нас из-под носа без единого звука этого поразительного голоса, казалось невероятным.
