С нашим обычным оптимизмом мы решили, что, возможно, так оно и есть. Диагноз «колика» мы поставили сами. Она не была нашей лошадью. Мы находились за многие мили от ветеринара. Мы никогда не были мокрее в своей жизни…
Не приходило ли мне в голову, пыхтел Чарльз, решительно борясь с Пикси, которая столь же решительно старалась осесть на землю и перекрутить себе кишки… Не приходило ли мне в голову, что все это результат нашего владения той ослицей?
Глава третья
По коням! По коням!
По правде говоря, это приходило мне в голову с тех самых пор, как мы прибыли в конноспортивный центр в предыдущие выходные. Началось это после ужина в субботу вечером, когда вместо выпивки в каком-нибудь маленьком континентальном кафе, которой мы обычно отмечали первый вечер нашего отпуска, мы сидели в помещении для упряжи, в кружок с дюжиной других таких же энтузиастов и усердно вязали узлы.
То есть путы для лошадей. Возможно, мы не слышали о них в тех маленьких увеселительных конных прогулках, что практиковали в дни нашей юности, сказал нам инструктор. Но если сейчас мы не научимся правильно их вязать, то рано или поздно нам придется пешком возвращаться с двадцатимильной конной прогулки, на которой мы потеряли наших лошадей, сойдя с них, чтобы купить сандвичей.
Чарльз, который на той стадии был очень увлечен и энергичен, так этим загорелся, что когда я уже давно пошла спать, он все еще вязал эти лошадиные узлы из своих шнурков на ножке стула в спальне. Не в силах дождаться, когда, наскакавшись по холмам, он привяжет свою лошадь к дереву, чтобы перекусить из переметной сумы, Чарльз весьма удивил принесшую нам чай горничную, которая в седьмом часу утра застала его на ногах, практикующего эти узлы.
То был последний раз, когда наша спальня в башенке старого шотландского замка видела Чарльза горделиво резвящимся в такое время суток. Держащимся за спину и стонущим – да. Жалующимся, потому что настала его очередь до завтрака натаскать в конюшню воды в ведрах, – тоже да. По словам Чарльза, даже если бы он смог спуститься по башенной лестнице, не беспокоя позвоночник, его ноги все равно не вынесли бы нагрузки в виде ведер… Так вот, никогда больше он не полнился такой беззаботной радостью, как в первый вечер и первое утро. Через два часа после того, как он лихо развязал свой последний тренировочный узел и заверил меня, что это проще пареной репы и что старые навыки к нему возвращаются, Чарльз вскочил на Воителя и обнаружил, что перерыв в двадцать лет – это не такие уж пустяки. Особенно непросто приподниматься в седле во время езды.
Конечно, при езде рысью ритм нелегко утратить. Пять минут на той утренней дороге – и вся кавалькада, извлекши этот ритм из туманных глубин своей памяти, уже приподнималась и опускалась автоматически, под звенящий клич инструктора: «Оп-па! Оп-па! Оп-па! Оп-па». Еще пять минут – и все мы, увы, опять стали болтаться, как мешки с картошкой. Что мы действительно утратили, так это способность наших ножных мышц приподнимать нас и опускать, следуя типично английскому стилю верховой езды, который для тех, кто никогда его не испытал, лучше всего можно сравнить с припаданием на скамеечку с раскинутыми в стороны ногами. Человек привстает в ритме метронома, настроенного на шестьдесят ударов в минуту. А если опустишься в неподходящий момент, есть перспектива шлепнуться на туго обтянутую штанами задницу с силой выбивалки для ковров.
Чарльз, с красным лицом подскакивая на спине Воителя, сказал, что мы, очевидно, были безумны. Ловя ртом воздух, он объявил, что просто не доживет до того момента, когда потребуется завязать лошадиный узел. В любую секунду он может свалиться и сломать себе шею.
То, что Чарльз был вообще способен говорить, надо приписать тому обстоятельству, что он ехал на Воителе. Крупная лошадь бежит более неторопливым аллюром, чем пони. Пикси же, чтобы поспеть за Воителем, делала по меньшей мере два шага на каждый его шаг. Я под боком у Чарльза судорожно дергалась на ней вверх и вниз, как шейкер для коктейля. Всякий раз, как я пыталась что-то сказать, мои зубы клацали.
Воистину это было утро переоценки ценностей.
Мы то приподнимались в седле в такт рыси, пока не кончались силы. То на протяжении следующих нескольких минут шлепались о седло с ощущением, что нас бьют по заду сковородкой. То лихорадочно встряхивались в те кошмарные мгновения, когда инструктор вскрикивал: «Внимание, машина! Пусть не видят, как вы волочитесь. Веселее, оп-па!» На этот призыв мы все послушно подскакивали, словно отряд Королевской конной гвардии, и практически умирали в наших седлах, едва лишь машина проезжала мимо.
Вторая половина дня принесла столь же жестокий самоанализ. После обеда мы кое-как вскарабкались на своих лошадей и под неумолимым взглядом инструктора стали практиковать езду легким галопом. Три человека слетели наземь, и единственная причина, по которой я этого избежала, состояла в том, что я сжульничала. У меня оказались длинные руки. Сидя обманчиво прямо, держась впереди всех, так что они не могли видеть, чем я занимаюсь, я потихоньку, как пиявка, цеплялась за седло.
У меня все болело. Так, что хотелось умереть. В начале каждого галопа седло приподнималось – это я рывком хваталась за него, практически отрывая Пикси от земли. Но все-таки я не упала, за что мне была обещана награда. После того как мы вечером напоили лошадей, покормили их и почистили, помассировали им спины, чтобы размять лошадиные мышцы (никто, как мне показалось с внезапной жалостью к себе, не позаботился о том, чтобы размять мои), инструктор объявил, что я одна из немногих избранных, которым будет разрешено прокатиться на тех восьми лошадях, которые проводят ночи под открытым небом, на траве за рекой. Остальные шесть спали в помещении, чтобы мы могли попрактиковаться в чистке их стойл. Так вот мне будет разрешено проехаться на одной из тех восьми до их пастбища без седла.
Этому адскому дню просто не было конца. Поскольку пути назад не было – разве только прибегнуть к признанию, – то не успела я оглянуться, как уже сидела на голой спине Пикси и, мучительно подпрыгивая, неслась по тряской дороге. Разумеется, лучезарно улыбаясь и с небрежным интересом изучая пейзаж по пути: конюшни, группу вязов у калитки паддока, разноцветную покрытую лишайником стену, которая отделяла бегущую к реке тропинку. И втайне задаваясь вопросом, не понесут ли меня по ней обратно на носилках.
Чарльз тоже был отобран для езды без седла. Но Чарльз, оставляя в стороне его нынешнюю мышечную скованность, все-таки был наездником. И к нему это ощущение действительно возвращалось. Он, словно участник конкура, съехал на своей лошади вниз по тропинке к броду, перешел вброд речку, тронул пятками бока Воителя и вот уже будто взлетел на почти отвесный противоположный берег. Меня, ехавшую вслед за ним, вид этого зрелища вдохновил тоже тронуть пятками бока Пикси, и не успела я глазом моргнуть, как оказалась в реке. Соскользнула прямо по хвосту лошади. Но обо мне никто не побеспокоился. Вместо этого все, включая Чарльза, стали кричать, что мне не надо было выпускать из рук поводья, и кинулись бежать за Пикси, опасаясь, что она в них запутается.
Все в мире уравновешивается, как известно. В тот вечер – одеревенелый до изнеможения, но убежденный, что его боль лишь временное явление; позабыв о дневных сбоях и помня только триумф восхождения на берег реки – Чарльз вызвался на утреннее дежурство в конюшнях.
«Вот такая жизнь как раз по мне», – сказал он с энтузиазмом, когда мы укладывались спать. Запах старой доброй соломы. Старое доброе ощущение того, как твои колени сжимают бока лошади. Ночной отдых, чтобы отойти от усталости. И он, вероятно, уже в шесть утра будет на ногах и спустится вниз, чтобы на старом добром Воителе опять без седла подняться вверх от речных пастбищ.
Увы, этим видениям, которые в той или иной форме брезжили на воображаемых горизонтах Чарли, не суждено было воплотиться. К тому времени, как наступило утро, его мышцы полностью задубели. Да, он спустился в конюшни – стеная на каждой ступеньке башенной лестницы и бормоча, что мы ведь за все это платим, так какого дьявола они не держат мальчишек-конюхов. А вернувшись к завтраку, объявил, что одна из добрых старых лошадей (только теперь он их так не называл) наступила ему на ногу.
Это был, к счастью, один из небольших пони, и имея опыт с Аннабель, он почти что успел отдернуть ногу. Лошадка наступила ему только на большой палец. Тем не менее копыта у нее были подкованы. Большой палец на ноге Чарли мы обсуждали на протяжении всего завтрака.
Впрочем, все в конце концов утряслось. Понедельник был настоящей пыткой.
Во вторник – в тот самый день, когда Пикси одолела колика, – наши синяки проявились, и я обнаружила, что внутренняя поверхность моих ног вся черна от колен до лодыжек и где-то с неделю мне нельзя носить прозрачные чулки. К среде, однако, все мы снова были в форме. И начали ездить на длительные экскурсии по окрестностям. По-прежнему шел дождь, но мы разжигали костры и, сидя вокруг них, съедали свой обед и наслаждались испытанным ощущением аллюра. Раскрасневшиеся, с обветренными лицами, давно позабыв об одышке, возвращались мы к чаю, мимо слабаков простых смертных и обсуждали достоинства наших лошадей, как если бы владели ими годами.
