Рудик снова хочет произвести на него впечатление:
— Мы уже целых два килограмма послали, если все письма подсчитать.
— Ну и что ж. Это вы посылали в пределах своего государства. Видали мы при заделке почты ваши исколотые конвертики и препятствий не чинили. А за границу нельзя.
Ребята продолжали настаивать.
Тогда Иван Фомич сказал:
— Ну, пойдемте к начальнику.
Все вместе поднялись на третий этаж. В большой светлой комнате сидел высокий, здоровый, с русыми волосами человек. Белая вышитая косоворотка с расстегнутыми пуговицами подпоясана узким ремешком.
Иван Фомич объяснил ему, в чем дело. И они стали вдвоем читать инструкции.
Иван Фомич читал быстро — то вполголоса, то шепотом. Ребята прислушивались, и до них долетали едва слышные слова: «Запрещается посылка в письмах фотографий, чертежей, если они имеют государственную тайну…» Ребята вздыхают. «Разрешается посылать живых пчел…» Ребята обрадованно тычут друг друга локтем. «Запрещается посылать культуру микробов…» Снова вздохи. «Разрешается посылать в письмах семена…» Снова локти впиваются в бока. Разрешается… Запрещается… Разрешается… Запрещается… Вдруг Иван Фомич оживился, начал читать громко:
«Разрешается посылать яички, или грену, шелкопряда, а также и коконы…»
Начальник взял у него книгу и проверил прочитанное.
Все в порядке! Судьба посылки юным натуралистам в далекий Кладно решена!
Рудик снова пишет адрес, испортив сначала несколько конвертов. Вернее сказать, он не пишет, а срисовывает адрес с письма из Чехословакии, так как не знает их языка.
И вот, наконец, письмо сдано белокурой девушке и получена квитанция.
Ребята счастливы. Лишь Толя, выйдя на улицу и взглянув на огромные почтамтские часы, говорит ворчливо:
— Потеряли два часа пятнадцать минут времени.
Наступающее лето вновь выдвинуло перед юными шелководами проблему «борьбы с птицами». В этом сезоне юннаты рассчитывали испытывать шелкопрядов в более широких масштабах. Тут одной защитной сеткой не обойдешься.
Над этим вопросом думали многие. Но только Володе Кондратьеву и Юре Черемисинову пришла в голову интересная идея.
Началось все, как часто бывает в открытиях, с незначительного случая (однако надо оговориться, что случай, конечно, приходит к тому, кто его ищет).
Однажды после экзаменов Володя шел по улице Карла Маркса и, пройдя Ботанический сад, увидел, что за забором растут три черемухи без листьев; ветки их сплошь опутаны паутиной. Володя заинтересовался и влез на забор. Его глазам представилась такая картина: по веткам в поисках пищи ползали черные гусеницы. Это они объели все листья черемухи. Многие из гусениц уже успели свить себе гнезда.
А рядом спокойно летали воробьи, синицы, еще какие-то неизвестные ловкие птички и не трогали гусениц.
У Володи сразу мелькнула мысль: почему птицы, защитники наших садов, не уничтожают этих вредителей? Почему они будто и не замечают гусениц на черемухах? Садятся на соседний тополь и там занимаются своими птичьими делами.
Володя долго стоял и думал: «Кто бы это мог быть? Гусеницы какого насекомого плетут паутину?» После долгих размышлений он пришел к выводу, что это гусеница боярышницы. Мысль его невольно перекинулась на гусениц шелкопряда. Нельзя ли что-нибудь придумать, чтобы и гусениц шелкопряда не ели птицы?
Как выкормить гусениц дубового шелкопряда в природе и уберечь их от птиц? Всю дорогу до дома он обдумывал этот вопрос.
Своими соображениями он поделился с другом — Юрой Черемисиновым.
Юра много читает о животных, сам ведет наблюдения за насекомыми. Он долгое время наблюдал за муравьями и написал свои выводы:
«Усики муравья — не только органы обоняния, но и органы ориентировки в пространстве».
По его наблюдениям, муравей с отрезанными усиками не находит своего муравейника. Доклад на кружке о муравьях показал, что Юра неплохой энтомолог. Ребята после этого дали ему иностранное прозвище — «Формика» (то есть «муравей»).
Юра подробно расспросил товарища обо всем и сказал:
— Да это гусеница черемуховой моли, а не боярышницы! Они, наверное, ядовитые, потому их и не едят птицы.
— Вот бы наших гусениц сделать ядовитыми, — мечтательно сказал Володя. — Выработать бы у птиц условный рефлекс на горьких червяков — и наши черви были б целы.
— А что, это идея! — воскликнул Юра.
Приятели задумались над заманчивым экспериментом и в конце концов решили испробовать для этой цели… молотый перец и горчичный порошок.
После долгих обсуждений поступили так. Взяли спичечный коробок, разделили его на две части и в нижнюю положили грену, из которой к 9—10 часам утра должны были выйти маленькие червячки. В перегородке над греной сделали отверстие. Червячки обязательно поползут в это отверстие — они всегда стремятся к свету. А тут-то их и ждет горчичный порошок. Они чуть-чуть мохнатенькие, и к ним сразу пристанет горчица.
Друзья приготовили три коробка: один с горчичным порошком и два с молотым перцем.
Сейчас надо было отыскать место для опытов. К нему предъявлялось три требования: береза должна быть бородавчатой, в гнезде птицы должны находиться птенцы и поблизости не должны жить мальчишки-забияки.
Такое место было облюбовано недалеко от Юриной квартиры. Через дорогу, под окном деревянного дома, жила многодетная воробьиная семья. Мальчишек по соседству не было.
Рано утром Володя и Юра, неся в руках длинные удилища, направились к выбранному месту. Всякий встречный подумал бы, что они идут на рыбалку. Однако их удилища были необычные: на конце их имелись проволочные развилки.
С помощью этих развилок ребята повесили спичечные коробки на березу. Коробки предусмотрительно были оклеены листочками и нисколько не выделялись на фоне дерева.
— Операция закончена, — сказал Юра.
— Маскировка хорошая, — сказал Володя.
И они отправились Досыпать в сарае, подшучивая над своей выдумкой. Однако им было не до сна. Обоих волновал вопрос: что будет с гусеницами и как это подействует на птиц?
Так и не заснув, они позавтракали и направились на наблюдательный пункт. Устроившись поудобнее, друзья стали наблюдать за березой в бинокль. Проходит полчаса. Ничего нет. Потом проходит еще и еще полчаса, опять ничего нет.
— Что такое? Неужели гусеницы умерли от горчицы и перца? — спрашивает Володя у Юры.
Тот медлит с ответом, потом берет из его рук бинокль и долго-долго смотрит на березу — ищет там гусениц.
Володя его нетерпеливо тормошит и шепчет на ухо:
— Нашел? Нашел?
Юра еще и еще смотрит. Володя сердится на его молчание и говорит раздраженно:
— Ну, что ты молчишь, Формика?
Но вот пробежал ветерок, и на березе зашевелились листья. Юра сильно, до боли, жмет Володе руку и шепчет:
— Есть, много!
Потом он передает бинокль товарищу и говорит:
— Какой я растяпа! Эх…
— Почему?
— Неправильно место выбрали мы с тобой. Гусеницы от солнца уходит на другую сторону листа, потому мы их и не видели, пока нам не помог ветер, — и Юра запел песню:
…Веселый ветер, веселый ветер,
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал,
А нам, неудачникам, гусениц сыскал!
После этого друзья пересели на другое место. Отсюда гусениц было хорошо видно. Они сплошь покрывали своими маленькими темными тельцами листья, расположенные по соседству с коробками, и расползались все дальше и дальше по березе.
Теперь надо было ждать, когда прилетят птицы, посмотреть, что они будут делать с шелковичными червями. Ждать пришлось довольно долго. Час, второй, третий… За рекой Вяткой прогудела спичечная фабрика — значит, час тридцать минут.
Снизу, из куста смородины, выпорхнула маленькая птичка со вздернутым хвостиком и села на березу. Это был крапивник. Оглядывается. Нет, он не будет уничтожать червячков, не может быть… Но что это? Ловкими движениями крапивник собирает червячков. У ребят от удивления глаза полезли на лоб.
Вот тебе и горчица! Вот тебе и перец!
Этак он всех слопает?!
— Камнем его, — прошептал Володя на ухо Юре.
Но Юра деланно спокойно ответил:
— Не горячись.
Крапивник слетел с березы в кусты. Из кустов раздался радостный писк. Видимо, там у крапивника было гнездо с птенцами. Через несколько секунд он опять оказался на березе и снова начал склевывать гусениц.
Володя не выдержал и схватил камень, чтобы проучить «обжору», но Юра удержал его за руку и многозначительно прошептал:
— Смотри, смотри…
Крапивник бегал по земле с раскрытым клювом, бился, барахтался, распустив крылья, быстро-быстро чистил клюв — то о землю, то о свои лапки.
