Сложнейшая задача служителя состоит в том, чтобы из насиженных птичьих яиц вывести искусственным путем птенцов, а затем, начиная с первого же часа, кормить из руки этих привередливых малышей и все же вырастить из них полноценных здоровых птиц. Птенцов, забираемых от родителей в возрасте от пяти до шести дней, выращивать гораздо легче. Но может статься так, что эти слепые и голые птенцы тем не менее уже услышали и запечатлели какие-то звуки в первые дни своей жизни или, быть может, даже еще находясь в яйце, за несколько дней до появления на свет. Подобные факты известны из жизни других животных. Кто докажет, что с пернатыми дело обстоит иначе? Известным берлинским орнитологам, супругам Хейнрот, несмотря на все усилия, лишь однажды удалось вывести из яиц и благополучно вырастить птенцов певчего дрозда. Было это в 1926 году. Теперь же за два года сотрудники Кёлера вывели и вырастили в звуконепроницаемых боксах множество черных дроздов, сибирских жуланов и озерных камышевок.
Фрейбургские орнитологи параллельно с экспериментами наблюдали жизнь птиц на воле, досконально изучая их поведение. Подопытные дрозды сидели в своих звуконепроницаемых боксах, они совсем не знали, что же это такое настоящее лето и солнце, но, как оказалось, в определенное время дня и в определенные периоды года они делали то же, что и их обитающие на свободе незнакомые сородичи. Один из сотрудников Кёлера, Франц Зауер, недавно сообщил, как ведут себя в боксах славки. Чтобы правильно кормить славок, выращиваемых в боксах, приходилось каждые два дня ловить в зеркальную сеть диких славок, несущих корм своим птенцам, вынимать его у возмущенных птиц из клюва и тщательно исследовать; затем давали этот корм подопечным птицам. Кормовые смеси, как удалось установить, были очень сложными. Они состояли из личинок муравьев, зеленых цикад, гусениц листовертки, ягод лесной земляники, малины, лепестков одуванчика, небольшого количества земли и слюны и других подобных лакомств. На 10–13 день жизни подопытные птицы точно так же, как их сородичи, живущие на воле, покинули свои стерильные искусственные гнезда, расселись на ветки и стали издавать просительный звук «идат-идат», протягивая к руке человека или пинцету свои раскрытые клювики. Чем старше они становились, тем больше считали бокс своей собственностью. Если в смотровом окошечке показывались люди, то одни из славок — «Гаспаров Хаузеров», издавая угрожающие звуки, яростно нападали на них, другие же, приняв человека за самочку, начинали пылко изъясняться ему в любви.
На воле, устав, молодая славка издает тихий звук, равнозначный плачу младенца» Она «плачет» таким образом, пока ее братишка или сестренка, придя в такое же настроение, не подсядут к ней. Если начинала «плакать» подопытная славка в своем лишенном всяких звуков жилище, то, стоило лишь протянуть к ней руку и пощелкать пальцами, подражая звуку, который издает птица, приводящая в порядок оперение, чтобы птичка тотчас же прижалась к ладони, ощупывая пальцы подрагивающими крыльями, и тут же успокоилась. «И как бы осторожно я ни убирал руку, — писал Франц Зауер, — чтобы успокоить другую птицу, как славка сразу же просыпалась и вновь принималась жалобно «плакать»». Как и их собратья, живущие на воле, молодые славки в боксах поют, закрыв клюв. Забавно видеть, как засыпает поющая птица. Пение становится все тише, все отрывочнее, короче, а паузы удлиняются, пока не замирает последний звук. Если птица заснула не больше, чем на десять минут, то, просыпаясь и пока еще в полусне, она начинает со слабого звука, похожего на дуновение ветра, но, постепенно набирая силу, ее голос разливается безмятежно летящей вдаль песней.
Так же как молодые птицы, живущие на свободе, играют меж кустов, догоняя друг друга, и «Гаспары» в соответствующем возрасте начинают наскакивать на человеческую руку, сражаются с ней или с пучками травы или же загоняют воображаемого врага в верхний угол клетки. Рука человека, смотря по обстоятельствам, становилась то «врагом», против которого велась яростная борьба, то «самочкой».
Итак, пернатые «Гаспары Хаузеры», обитавшие в подвале фрейбургского института, вели себя и пели совершенно так же, как и живущие на свободе сородичи, хотя подопытные птицы ни разу в жизни не видели их и не слышали их пения. Было изящно доказано, что в зародышевом диске яйца заложен инстинктивный опыт и поведение животного, появляющегося из него.
С трудом укладывается в сознании, как много знаний передается по наследству у некоторых видов животных. Молодые птицы самостоятельно в течение нескольких недель летят над Испанией и Средиземным морем, направляясь в Африку на зимовку, причем делают это после того, как их бывалые родители уже улетели. Обладающая почти математическим совершенством паутина, расчет которой, казалось бы, мог осуществить лишь опытный конструктор-строитель, создается маленьким паучком, появившимся на свет и выросшим без матери. Вот если бы и человек тоже мог передавать свои знания по наследству, а не приобретать их путем напряженной учебы! Представьте только, что, достигнув определенного возраста, мы могли бы делать операции на кишечнике или конструировать самолеты только потому, что наши отцы и деды умели это делать. Но можно предположить, что и мы от рождения располагаем определенным набором некоторых знаний. Разве не об этом свидетельствует то, например, что при взгляде на одно из строений у нас возникает ощущение какой-то угрозы, при виде же другого — ощущение радости, что из двух девушек одна кажется нам красивой, а другая нет.
Птицы — существа, с которыми у нас довольно мало общих свойств. Гораздо более похожи на нас млекопитающие. Но птицы малы, их легко разместить, да и содержание обходится дешево. Поэтому аналогичные эксперименты с млекопитающими стали проводить гораздо позднее.
Однажды мне представилась прекрасная возможность понаблюдать за жеребенком, изолированным от своих сородичей. Едва малыш появился на свет, как, завернув в одеяла, его унесли в стойло, которое я заранее распорядился сколотить из досок под одним из дальних навесов. В три часа ночи мы подоили его мать, что без соответствующего навыка оказалось делом нелегким, но все-таки кобыла отдала нам примерно пол-литра молока. Дитя, которому следовало бы сосать вымя матери, стало, однако, без труда пить из миски. Правда, он так сильно поддавал ее носом, что едва не опрокидывал. В течение всех последующих ближайших суток мы доили кобылу каждый час и несколько раз за ночь, так как она не желала отдавать больше, чем по четверти литра. Не помогало и массирование вымени; в этом случае она просто отходила в сторону. К нашему счастью, это была ласковая, спокойная лошадь, никогда не пытавшаяся лягнуть. Наконец я догадался, что нужно попробовать толкнуть кобылу в вымя, как это обычно делает сосущий мать жеребенок. Опыт удался, и теперь с молоком не было проблемы.
Лошадиный «Гаспар» рос в своей клетушке в полном одиночестве. Начиная с третьего дня он стал издавать едва слышное ржанье, когда к нему заходил кто-нибудь из людей. Он делал это, хотя никогда не слышал еще, как ржут лошади. Вероятно, это свойственно ему от природы. Так же как и взрослые лошади, он, подергивая кожей, отгонял мух, помахивал хвостом и лягал, если его щекотали. Молока опять стало не хватать, и я постепенно начинал подмешивать к кобыльему молоку все большую пропорцию коровьего молока.
Восемь дней спустя я впервые открыл дверь его стойла. Солнечный мир как бы ослепил его.
Мой «Гаспар» встал словно вкопанный, и нам пришлось силой вытолкнуть его. Однако он оказался беспомощным и не сумел поначалу передвигаться в незнакомой обстановке. Но когда чуть позже я сделал вид, что убегаю от него, он припустился за мной галопом.
Когда «Гаспару» исполнилось две недели, я внес в его залитый солнцем загон изображение лошади в натуральную величину, сделанное масляными красками на фанере. Взрослые кобыла и жеребец, которым я показал это изображение раньше, чем «Гаспару», отнеслись к нему, как к любой незнакомой лошади. Это значит, что они признали в нем эту лошадь. Но «Гаспар» не проявил к нему ни малейшего интереса. Зато он свел дружбу с немецкой овчаркой, которую я поместил к нему в загон, где они вместе и резвились.
После переезда на новое место я поместил «Гаспара» в удобный для него «вольер», переоборудованный из сарая, где он мог чувствовать себя более вольготно. Но и здесь он все время старался держаться поближе к людям, ластился к тем, кто входил к нему, лизал им руки и даже мягко захватывал зубами кожу, не кусаясь при этом. Так обычно лошади шутливо ласкают друг друга. Выпив из миски все молоко, он начинает бить копытом передней ноги: у лошадей это жест выражает нетерпение. Наблюдая за «Гаспаром», я смог составить целый список инстинктивных действий, которые свойственны ему от природы и которым ему не нужно учиться у матери.
