Тщетно я его отговаривала. Он твердил (и вид у Чарльза был достойно виноватым), что у малыша Чарли она же была! Жребий был брошен, и мне удалось только поставить строжайшие условия — гнезд не портить; птичек не вспугивать, брать не больше одного яичка и лишь если их в гнезде уже три. И вообще, твердо объявила я, все это разрешается, только если он хочет стать Натуралистом.
Хочет, хочет, заверил он нас. Как выяснилось, на деловой основе: когда я в следующий раз спросила про коллекцию, он ответил, что у него уже есть шесть яичек овсянки. По одному из каждого гнезда, заверил он меня, когда я схватилась за голову и застонала. Так ведь их тут очень много, и если он выменяет одно на лишнее яйцо куропатки, которое найдется у кого-то, ему же тогда не надо будет лезть в гнездо к куропатке, верно?
К тому же, надеялась я, скрепя сердце благословив его план, это помешает Тимоти свалиться в пруд, о чем Чарльз, предаваясь ностальгическим воспоминаниям о своем детстве, не подумал.
И пришпориваемый книгой о птицах, которую он вынудил старика Адамса купить ему, Тимоти принялся заимствовать нашу приставную лестницу, чтобы добраться до гнезд, которые обнаруживал возле дороги или в лесу. А это означало, что Чарльз или я (разумеется, в сопровождении Соломона и — на укоризненном расстоянии — Шебы) должны были идти с ним держать лестницу и следить, чтобы он не сломал себе шею.
Само по себе это было еще не так скверно, поскольку происходило возле того конца деревни, где нас все равно уже давно считали свихнутыми. Но однажды Тимоти явился вне себя от возбуждения — он нашел гнездо дубоноса! Возле церкви, сказал он. На довольно высоком боярышнике, из чего следовало, что понадобится лестница. А ветки колючие, так можно он возьмет секатор?
В эту экспедицию мы отправились все. Втянули и меня — боярышник — вещь рискованная, — чтобы я держала лестницу. Я приняла это не особенно близко к сердцу, хотя мне и стало чуточку не по себе, когда мы добрались до церкви и выяснилось, что Тимоти несколько уклонился от истины. Оно, объяснил он, не совсем здесь, а немножко дальше по дороге.
Я угадала, что меня ожидает, — и не ошиблась. По дороге движется процессия. Я делаю вид, будто всегда гуляю, держа задний конец приставной лестницы. Тимоти в мотоциклетном шлеме. Кошки упоенно вышагивают в арьергарде. Люди, указала я, уже на нас поглядывают, что оставило Чарльза абсолютно равнодушным. Он, вновь переживая золотые дни юности, тоже к этому времени стал Натуралистом.
— Не обращай внимания, — посоветовал он.
Вот так мы добрались до дерева, и сбылись мои худшие страхи: оно не росло в укромном уголке рощицы, а нависало прямо над дорогой. И я стояла, держа лестницу, пока Чарльз подстригал ветки, Тимоти сбоку давал руководящие указания, а кошки красовались на верхней перекладине.
А тем временем мимо прошла решительно вся деревня. Доктор — громко хохоча, старушки — поднимая брови, Сидни — постукивая себя по лбу. Мне нетрудно было вообразить, что о нас говорят сейчас в деревне, но Чарльза это не трогало. То есть пока он не спустился на землю (в гнезде ничего не оказалось, и было оно опять-таки гнездом овсянки) и не выслушал Тимоти, который только сейчас вспомнил, что вчера священник провел беседу о разорении гнезд. Так не лучше ли нам вернуться через луга, пока никто ничего не заметил, намекнул он.
А весна, несмотря на этот инцидент, все наступала и наступала. Под стрехами вили гнезда скворцы, и Соломон, пытаясь влезть по стене и посмотреть, что там и как, сорвался и повредил ногу. Я наготовила вина из одуванчиков, оно привлекло всех муравьев в округе, и они принялись напиваться допьяна в оранжерее. У кошек священника началась весенняя экзема, и они смущенно расхаживали, щеголяя фиолетовыми ушами — наши насмерть перепугались, увидя их. Они подумали, что это боевая раскраска древних британцев, объяснили они.
Мы начали совершать прогулки после ужина — по деревне в теплых весенних сумерках, — кошки Очень Дружески здоровались с людьми, которых не видели всю зиму, а люди пугливо оглядывались. На несколько дней мы уехали к морю, чтобы поднабраться сил к лету, и в том, что ручка корзины Соломона отвалилась, когда мы отвозили его в Холстон, также сказалось время года: жуки-точильщики на весенних маневрах в крышке — единственной части корзины, не слишком пострадавшей от Соломона.
И наконец — именно то, что могло бесповоротно убедить нас в наступлении весны, — вернулся Тарзан, черепаха.
В один прекрасный день он появился столь же магически, как прежде исчез, — прибрел по дорожке, поощряемый парой взволнованных лап. Он вроде бы исхудал, сообщил Соломон, который при виде нас припал к земле и озабоченно заглянул под панцирь. Может, угостить его кроликом? Нашла его в гараже, сказала Шеба Чарльзу, сияя гордостью. Под кучей соломы, которую она много дней держала под наблюдением, она ужасно умная, правда?
Бесспорно. Как и Чарльз, попозже сообразивший нарисовать на спине Тарзана подобие мишени под цвет коттеджа. Белое — это стены, напевал он, украшая бурый панцирь аккуратным белым кругом. Голубое — двери, добавил он, нанося голубой кружок в центре белого круга под восхищенными взглядами Тимоти и кошек. «Теперь, — объявил он, — мы уже никогда не потеряем Тарзана. Сразу обнаружим, куда бы он ни уполз. Даже если он выберется за ограду и пустится странствовать по деревне, все будут знать, что он принадлежит нам».
Вот так, незатейливо, мы вступили в новую фазу нашей весенней саги. Посетители долины все равно в те дни ахали, натыкаясь в верхнем ее конце на Харди и Уиллис во всем великолепии фиолетовых усов. Один такой посетитель как-то повернул за угол и наткнулся на Тимоти в мотоциклетном шлеме, на бело-голубую черепаху, на Соломона, который обеспокоенно заглядывал под панцирь, так как Тарзан остановился перевести дух, на Шебу, которая шла несколько позади и вопила, что все они ужасно глупые и Им Лучше Сейчас Же Вернуться Домой... Бедняга даже подпрыгнул от неожиданности и совсем побелел.
«Это, — сказал сопровождавший его наш сосед, — те, которые „Кошки в доме“. Гость утер вспотевший лоб. „В сумасшедшем доме, не иначе“, — сказал он слабым голосом.
Глава пятнадцатая
КОШКИ В МАЕ
В долине сейчас царит май. Птицы поют, цветет сирень; Соломон и Шеба линяют, и (судя по муравьям в теплице) наше вино из одуванчиков не оставляет желать ничего лучшего.
Тимоти по-прежнему с нами. Фред Ферри так ничего и не взыскал со старика Адамса. В последнюю минуту они, наоборот, сплотились в вопросе о праве прохода через какой-то застраивающийся участок. Фред Ферри говорит, что ясно помнит, как проходил там, когда ухаживал за своей будущей женой... Старик Адамс говорит, что тоже ясно помнит, да и вяз там как рос, так и растет... Их сентиментальный тон наводит меня на подозрения, что они все это сочиняют, тем более что в случае, если они преуспеют в своих притязаниях, — это приведет, по утверждению старика Адамса, к результату, уникальному даже для здешних мест — к пешеходной тропе, проходящей прямехонько через жилой дом. Ну, а поскольку нет ничего лучше хорошей драки, чтобы привести его в радужное настроение, он договорился, что оставит Тимоти у себя на все лето.
«Мальчишке это очень на пользу пойдет, — объяснил он, сообщая нам радостную новость, — малый ведь много хлопот нам не причиняет?»
Сейчас мы отдыхаем после суматохи на лужайке. Чарльз как раз вернулся с луга, где два часа искал скаутский ножик Тимоти, который они, то есть Тимоти и Соломон, потеряли, пока были натуралистами. Подбрасывали его вверх, рыдал Тимоти, а тут пролетела галка, они на нее засмотрелись, а ножик пропал.
Я, благодаря рвению Тимоти стать натуралистом, оказалась теперь мамочкой ласточки. Птенчика, которому всего несколько дней, — Тимоти нашел его как-то вечером на дороге у стены амбара и притащил мне, чтобы я помогла птичке. Я сослалась на то, что не знаю, чем его кормить, но без толку.
— Мух ловите на лету, — рекомендовал Тимоти важно, ни секунды не задумываясь над тем, какое получилось бы зрелище, последуй мы его совету, — Чарльз, я и кошки ловим мух на лужайке!
Однако птенчик прекрасно себя чувствует, питаясь накрошенным вареным яйцом и сухарными крошками. Кормить его, естественно, надо каждый час, и днем я вынуждена брать его с собой в город. Но какое дело до этого Тимоти? Или моим сослуживцам, которые, весело вспоминая Блондена, с удовольствием наблюдают, как он ест, цепляясь за мое платье на груди, заглядывая мне в рот и с апломбом разевая клюв, чтобы получить порцию яйца со спички. Дома он живет в ванной. Вот почему Шеба сейчас сидит на подоконнике окна ванной и жалостно упрашивает нас открыть его. Ей пить хочется, говорит она и вопит так отчаянно, что уже жена священника заглянула спросить, не Больна ли она. Ей так пить хочется, что она совсем не может говорить, а мы же знаем, знаем, что она любит пить из умывальника.
