Я научил Джорджа сидеть со стаканчиком, как будто это он просит денег. Это преследовало две цели: во-первых, привлекало внимание, так что нам давали больше денег, а во-вторых, я чувствовал себя не таким жалким, ведь стаканчик стоял не прямо передо мной. Я с трудом верил, что Джордж смог достичь столь многого. Когда я впервые встретил его, он был свершенно неуправляемым. Я и подумать не мог, что выдрессирую его так, что он несколько часов подряд будет спокойно сидеть на шумной и многолюдной улице.
Я всегда думал о том, как бы выбраться с улицы и вместе с Джорджем начать нормальную жизнь. В Шордиче я видел самые разные проявления искусства и стал спрашивать себя, смогу ли заработать несколько фунтов, если начну рисовать. Некоторые образчики уличного искусства казались не особенно впечатляющими, и это заставило меня задуматься о том, чтобы использовать своей небольшой талант.
Как вы понимаете, я не лопался от уверенности в себе. Уже много лет я ничего не рисовал и даже не представлял, на что теперь способен.
«Не нужно, наверное, быть Пикассо, чтобы заработать несколько фунтов», – убеждал я себя, глядя на Джорджа и думая о том, что его нужно кормить и обеспечить теплым жильем.
– Что скажешь?
– Просто сделай это, – ответил Джордж, ну или ответил бы, если бы мог. – Давай начистоту, что еще ты умеешь делать?
– Ничего.
– Тогда вперед.
– Но что, если я разучился рисовать? Мы окажемся в полном дерьме.
– Никогда не узнаешь, пока не попробуешь. Да и что ты теряешь?
Такие мысли целыми днями, если не неделями, кружили в моей голове. Я продолжал тянуть время, но однажды мне стало так скучно просто сидеть и просить милостыню, что я принялся набрасывать одно из старых зданий напротив. Едва начав, я почувствовал возбуждение. У меня все получалось, а суета и толкотня вокруг, казалось, стихли, пока я прорисовывал архитектурные детали. Настроение поднялось, словно у меня появилась цель. Я не ожидал этого, а еще было очень приятно не сидеть без дела, ожидая, пока кто-нибудь бросит мелочь Джорджу в стаканчик.
Набросок оказался совсем не плох, и на следующий день я нарисовал то же здание, решив кое-что улучшить. Это был дом номер 187 по Шордич-Хай-стрит, в котором когда-то был магазин «Кожа и замша». Раньше я рисовал только лица и фигуры, но сейчас меня восхищали старые здания, которые я видел, сидя на тротуаре. Чем более обветшалыми они были, тем интереснее казались. Я выбрал самые старые и разрушенные здания, которые мог видеть оттуда, где сидел, и начал зарисовывать их в мельчайших деталях – с поврежденной кирпичной кладкой, осыпавшимися дверными проемами и выщербленными подоконниками. Я зарисовывал даже граффити и росписи, которые покрывали крыши.
Держа в руке ручку и рисуя, я ощущал приток свежего воздуха. Мне очень нравилось больше не чувствовать себя попрошайкой. Теперь я как будто говорил прохожим: «Я художник в поисках работы», а не: «Подкиньте немного мелочи…» Я не строил никаких планов или иллюзий, но чувствовал себя гораздо лучше.
Первые рисунки не были совершенны, но даже в самый плохой день я понимал, что мне просто нужно больше практиковаться. Поэтому я снова и снова рисовал одни и те же здания. Я учился, делая набросок за наброском. Тогда я не планировал продавать свои рисунки, ведь ни один из них не был окончен и я не считал, что они достаточно хороши, хоть и чувствовал, что двигаюсь вперед.
Кроме того, я понимал, что, даже если бы нарисовал здания на Хай-стрит так, что рисунки можно было бы продать, они не принесли бы мне много денег. Я начал думать, что смог бы больше заработать, если бы научился рисовать акварелью. Тогда я мог бы отправиться в Хэмпстед, нарисовать там несколько дорогих домов и попытаться продать рисунки их богатым владельцам.
– Дружище, пожелай мне удачи, – каждый день говорил я Джорджу, когда усаживался у зеленого ящика. – От этого зависит наше будущее.
Перед Джорджем всегда стоял стаканчик, и пес сидел очень спокойно. Каждый день он смотрел на стаканчик, затем переводил взгляд на мою бумагу и ручки, будто говорил:
– Пора бы уж тебе заняться делом.
Потом он садился и погружался в размышления, а я приступал к работе.
Как только набралось достаточно денег, я купил в художественном магазине чуть выше по улице хорошую бумагу и черные ручки с тонким стержнем. Снова и снова я рисовал ряды грязных каминных труб, покосившиеся телевизионные антенны, граффити и траву, которая росла на крышах, фрагменты зданий и мельчайшие детали кирпичной кладки.
Два дома – 187-й и 189-й по Шордич-Хай-стрит – я нарисовал не меньше двух тысяч раз, а то и больше, стараясь правильно передать все детали. Возможно, вам это покажется скучным, но мне так никогда не казалось. То, что я делал, не напоминало мне бесконечное копирование натюрморта, на котором изображена ваза с фруктами. Да, я каждый день сидел на одном и том же месте, но вид оттуда всегда открывался разный. Леса на зданиях и рукава для сброса мусора появлялись и исчезали, витрины магазинов менялись; дополнительное разнообразие вносили студенты, толпившиеся на тротуарах и одевавшиеся самым удивительным образом.
Городской ландшафт менялся и с каждым днем становился лучше. Я видел, как окружающее пространство прямо на глазах превращалось в огромную коллекцию уличного искусства и культуры, и мне хотелось запечатлеть старый Шордич, пока не станет слишком поздно. Я никогда не рисовал людей, мне были интересны только старые здания, но вдохновляла меня именно атмосфера улицы.
Через месяц или два я заметил, что у меня кое-что получается, и начал чувствовать себя настоящим художником, хотя иногда я смотрел на свои рисунки и думал, что это полное фуфло.
– Что скажешь? – спрашивал я Джорджа, когда он смотрел на меня.
Клянусь, он отвечал:
– Полное фуфло.
Я понимал, что мне нужно развиваться, но знал, что и сделано уже немало. Я выходил на улицу в любую погоду, не пропускал ни дня. Когда шел дождь, я обматывал себя и Джорджа черными мусорными пакетами, а когда становилось холодно, закутывал Джорджа в старое непродуваемое пальто. Я выворачивал его наизнанку и обхватывал рукавами спину пса, так что он оказывался внутри уютного одеяла. Он никогда не жаловался и, чтобы облегчить мне задачу, не двигался, пока я его укутывал.
– Эй, парень! Это, черт возьми, жестоко! – крикнул мне однажды какой-то пьяница. Была пятница, он вывалился из стриптиз-клуба «Браун», что находился неподалеку, и стал убеждать меня, что Джорджа нужно немедленно отвести домой.
– Думаю, тебе не стоит лезть в чужие дела, парень. Проваливай, – ответил я.
Другие люди иногда говорили то же самое, что этот пьяница, но не так агрессивно. Указывая на Джорджа, женщины спрашивали:
– Ой, а ему не холодно тут сидеть?
– Нет, – отвечал я. – Если я оставлю его дома, он свихнется. Ему нравится сидеть на улице.
И это было правдой. Стоило мне только открыть дверь квартиры, как Джордж вскакивал на ноги. Он всегда рвался на улицу гораздо сильнее, чем я. Если мне приходилось оставлять его дома, он скулил и выл.
– Только посмотрите, какой дуралей! – говорил я. – Я в магазин на углу. Вернусь через десять минут.
«Знаю я твои десять минут», – читалось у него на морде.
Однажды вечером я проходил мимо стриптиз-клуба на Хэкни-роуд и увидел, что один из вышибал вышел на перекур.
Я пару раз взглянул на него, пока он прохаживался по тротуару. Его лицо казалось знакомым, но мне понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, кто это. Это был мистер О’Брайан – один из надзирателей Пентонвиля! Именно он обратил внимание на мой рисунок кулачного боя. Он меня, наверное, не узнал, а может, не захотел узнавать, поэтому я не стал заводить с ним разговор. Но эта встреча и воспоминание о его похвале снова придали мне уверенности.
– Знаешь, дружище, я стану художником, – сказал я Джорджу в тот вечер. И я на самом деле чувствовал, что все будет именно так. – А еще я разбогатею, вот увидишь.
Джорджа мои слова, похоже, не впечатлили, и я продолжил:
– Брэд Питт сыграет меня в голливудском кино. Жаль, конечно, он ведь далеко не так красив, как я.
Я стал мечтать о том, как восстановлю отношения с Малкольмом и Дэвидом. Я часто думал о своей семье и, поверив, что смогу стать художником, представлял, как скажу им, что наконец-то победил себя и они могут мной гордиться.
Год назад, в начале 2009-го, я смотрел по телевизору местные новости, и вдруг диктор сказал: «Также в новогодний список награжденных попал почтальон Дэвид Райан…»
Оцепенев, я смотрел репортаж. Черт побери, мой старший брат Дэвид получил Орден Британской империи за общественную деятельность! Теперь он работал почтальоном, но продолжал три раза в неделю тренировать молодых боксеров в любительском боксерском клубе «Таймс». Он выполнял огромное количество волонтерской работы, помогал воспитывать трудных подростков. «Мама бы очень гордилась», – сказал он репортеру, и по спине у меня пробежали мурашки.
