Я пошел в ванну, открыл краны, отрегулировал температуру и вышел в комнату за книгой. Пока шумела вода, я шарил глазами по полкам.
Я не хотел Борхеса — сегодня он был слишком сложен для меня. Он вообще желателен после шампанского. Или даже — вместо шампанского. Я не хотел и русских классиков — это тяжеловесно и усугубляет опьянение. Достоевский или Толстой — это для пива. Или даже после пива. Я было взял с полки Диккенса, но потом со смехом поставил обратно. Извини, старина, ты под водку, да еще с луком никак не катишь. Мне нужно было что-то с настроением, но без особого смысла — как акварель ребенка. Стихи я не хотел никакие… Ритм при водке должен быть рваный, как бег по пересеченной местности и непрекращающийся. А любая рифма имеет свойство подравнивать человека, убаюкивать его, нивелировать, приводить в состояние причесанности… Оно нам надо? Оно нам не надо.
Вода лилась и лилась, а я все не мог выбрать. Чтобы не терять время, я сбегал на кухню, очистил луковицы, нарезал их тонкими, распадающимися кружочками и слегка сбрызнул их растительным маслом — слегка, потому что больше масла не было, и я вылил все — буквально несколько капель. Ремарк? Да при чем здесь Ремарк? Я круто посолил кружочки крупной солью, нарезал хлеб в другую тарелку и разместил кусочки горбушками вверх — так удобнее брать. Веничка Ерофеев? Нет, не Веничка. Я нашел рюмку, единственную рюмку в Федоровской квартире, я достал из холодильника трехлитровую банку холодной воды — она стояла там уже неделю и была сказочно холодна — сгрузил все это на две табуретки и отнес в ванну. Стейнбек? Вот, уже ближе к истине. Разумеется, принес я туда и бутылку «Пшеничной». Вода уже почти выливалась, но я быстро устранил это несоответствие. Но книга, книга, блядь, должна же быть книга! Я вернулся в комнату, и вдруг меня осенило. Да, да, да. Хемингуэй! «Фиеста»! И ничего больше! Я взял с полки желтоватый томик и пошел в ванную.
… Есть такие вещи, которые постигаешь только на уровне какого-то подкожного восприятия. Как музыку. Ее ведь только так и можно разделить — на хорошую или плохую. И все. А джаз там это, или блюз, или Первый концерт Чайковского, или «Таганка» — дело восемнадцатое.
Я пил. Горячую воду — всей кожей, водку — всеми вкусовыми сосочками, книгу — всем своим расплавленным мозгом. Технология чтения в ванной не так проста, как кажется. Одна рука всегда должна быть сухой, ибо намокшая книга — преступление перед самим собой. Засыпая или умирая — сохрани книгу, не дай ей умереть вместе с собой. На какой-то, особо летящей странице, мне пришлось выбросить руку в сторону и отправить пьяную книгу в мир живых и бодрствующих…
…Мне снились какие-то быки и пикадоры, потрошеные форели и бурдюки с вином, и еще я жалел испанцев, потому что у них было холодно. Холодно и мокро. Мокро и холодно. И как-то твердо и неудобно…
— У некоторых людей есть бог, — сказал я.
— Таких даже много.
Эрнест Хемингуэй. «Фиеста (И восходит солнце)»
Я открыл глаза, скользнул куда-то вниз и вдруг набрал полный рот воды. Отплевываясь и матерясь, я попытался вскочить… Куда там! Ноги упирались в какое-то скользкое скошенное дно… Я лежал в ванне, донельзя остывшей, и медленно приходил в себя. Посмотрев в сторону я увидел куски хлеба, пустую трехлитровую банку и бутылку с остатками водки. Судя по запаху, где-то еще должен был быть лук. Но его не было видно. Только тарелка с жирными пятнами. Зато во рту было подобие советской овощной базы, на которой праздновался день работника перерабатывающей промышленности. Я вдруг вспомнил почти все.
«Сколько ж время?», — подумал я. Но ответить на этот вопрос было не просто. Для этого надо было хотя бы вылезти из ванны. Я с трудом сел и попытался включить горячую воду. Не сразу, но пошла. Правда, сначала омерзительно холодная, потом терпимо теплая, а потом засверкал, заискрился горячий бурный поток. Я понежился ровно столько, чтобы сбить озноб. Потом закрыл кран, вытащил пробку и огромной трясущейся каракатицей, соскальзывая и снова упорно выкидывая свои щупальца с присосками, вылез, стараясь не посбивать на хрен обе табуретки с остатками трапезы.
Я вытерся хуй знает чем — какой-то тряпкой, лень было ее разглядывать, открыл дверь и стал собирать островки одежды. Когда я, в основном, облачился, то нашел взглядом электронные часы с зелеными косыми цифрами. «Четыре, твою мать, чего?», — подумал я…
В комнате было почти тихо. Тихо, если не считать двух абсолютно не резонансных дыханий. В одном углу перед дежурной костью спал Карат, а на моем любимом диване я увидел омерзительную картину храпящего Васи, одетого и в ботинках.
Этого я никак не ожидал. Не было среди моих воспоминаний никакого Васи в ближайшие несколько часов. Я, вроде как, лег в ванну и, вроде как, встал из ванны. Какие еще на хрен, Васи! Но Вася был. Он мерно засасывал воздух и затем, превратив его в кошмар, выталкивал его из легких с самим противным в мире звуком. «Убить урода, что ли?», — гуманно спросил я сам себя и не нашел ответа… Колбасило. Ломило виски. Причем, если в правый был вкручен саморез на 25, то уж в левый-то какая-то пизда загнала не меньше чем на 60!
Тогда я вернулся в ванную, взял с табуретки бутылку, поболтал и нашел там призрачное флуоресцирующее сияние — грамм эдак на 75. Но это было уже неплохо. Рюмку я не нашел, как не старался, поэтому выпил из горлышка и быстро, как умирающий — кислород, запил водой из под крана. Я сидел на краю ванны, боролся с тошнотой и изредка, макнув ладонь в ласковую струю, шлепал ею себя по роже. Капли по всем законам физики иной раз катились вниз, и это было до ужаса приятно, когда они бежали по шее, груди и так, до самого пояса… Но иногда они катились в сторону. Что-то было не то сегодня с физикой…
Я вернулся в комнату, пнул Васю, на что он прореагировал утробным хрюканьем и переворотом на спину.
— Алло, гараж! — громко позвал я.
От этих слов поднял голову и Карат, грациозно поднял голову, зевнул, встал и, далеко вытягивая передние лапы вперед, потянулся. Роскошный его хвост с готовностью сделал два широких маха, дескать, что будем делать, приятель?
— Сейчас, Карат, только выясню — откуда это животное…
Вася поднимался тяжело и неотвратимо, как перевернутая вверх килем яхта. Когда он сел полностью, голова его еще покачивалась, а глаза были похожи на сломанный объектив — фокуса в них явно не наблюдалось, а диафрагму там никто сроду не менял. Я, видимо, медленно проявлялся в его глазах, как фотопленка. Когда узнавание заработало, его рот растянулся в резиновом подобии улыбки. Инсайт. Озарение. Яблоко Ньютона и все такое.
— А, Алкаш! Где это мы?
— Где я — я знаю. Я у себя. В смы… в смысле — у Федора. Ты сюда как попал?
— Так мы же вроде вместе бухали? Так, — поднял он вверх указательный палец и полез во внутренний карман страшно измятого плаща со следами закуски, — щас посмотрим!
Глупое выражение его лица сменилось на вдохновенное, когда пальцы что-то нащупали. Гудини рядом не стоял, когда я увидел искрящуюся бутылку без всяких признаков этикетки.
— Я тут, Алкаш, вчерась султыгой запасся! Все сквозь сон чувствовал, как на ребра давит. Хуйня всякая снилась!
Убивать его я уже не собирался. Во всяком случае, отложил это дело на неопределенное время. Когда же он из другого кармана вытащил почти приличное яблоко, я почувствовал что-то очень напоминающее соответствующую заповедь.
Табуретки из ванной перекочевали в комнату, яблоко мы честно разрезали на две половины, в двухлитровую банку я набодяжил морсу из остатков варенья, забытого невесть когда в холодильнике. Ах, как вставало сегодня солнце, блядь! Как бились его лучи в эти брилльянтовые окна, как охуевали птицы и как рождался новенький, с розовой кожицей день! И было Васе вдохновение, и была мне радость понять ближнего своего и себя понять, далекого, исчезающего на горизонте!!!
Вася:
— Я вот смотрю на Карата и вспоминаю одну лабуду. Было это то ли в 82-ом, а может в 83-ем. Я тогда в зоне БАМ работал. Не на зоне, Алкаш, а в зоне. Я ведь не всегда попивал водочку и прочие ноктюрны. То есть — нектары. Когда-то я был ученым и разрабатывал в этой зоне чего положено. В частности, это… кормопроизводство. Это, паря, север Амурской области, Тындинский район, бывший Джелтулакский. Я там зубы потерял. И обошлись они мне по старым ценам в 96 рублей. Если по 3,62, то получается 26 с лишним бутылок водки. А водка… э-э-э, о чем это я? Ах, да, о собаках! Друг у меня там на Камацу работал — расчищал тайгу под дражные полигоны. Камацу видел? Ну, в общем, танк, только еще больше. Если на него ствол поставить — можно было бы и Гитлера в виду не иметь. Он по тайге идет, как по асфальту. Клювом такую канаву делает — «Тигр» не пересечет. Крепкий, зараза. Валится если на кабину — даже не мнется. Экипаж у него три человека. Менты если к ним подходили — они даже ухом не вели. Что они, на небоскреб полезут? А если полезут — кто их снимать будет? Обратно ж тайга. И прокурор — медведь. За водкой они на нем ездили из тайги. А водка… Ах да, я ж про собак. Друг мой направлялся на работу, я к нему в кабину забрался. И довез он меня, напролом через тайгу, туда, куда никто никогда и ходить и ездить не думал. По грибы я ломанулся. По маслята. Они, паря, очень недурственно растут по старым, заброшенным, лесным дорогам. И искать их не надо, их видно за километр, и быстро очень. Я шляпки только брал. Ведро там, два — куда больше? Ма-аленькие такие. Люблю я их. Я больше их только карасей люблю. В смысле, жареных. Под водочку или под спиртик гидролизный таежный. Да, да, я помню, я про собак. Ну вот, набираю я ведро чего хотел. И иду обратно. Тропинки нет, но заблудиться там невозможно, поскольку долина реки довольно большая, а по реке, хочешь — не хочешь, а к деревне выберешься. Не к одной, так к другой. Смотрю, ДОТ. В смысле, долговременная огневая точка. Вот ты глаза щас разинул, а зря — их в той тайге навалом, поскольку Китай — рукой подать. И страшная это военная тайна. А ДОТ, Алкаш, новый, бетон свежий и выходят из него солдатушки-бравы ребятушки — пьянее пьяного. С ними прапорщик — Палыч. Знал я его, они как-то в деревне пьянствовали, в смысле, стояли пару недель. Потом исчезли. Я, конечно, спрашиваю — какого хрена здесь делает ДОТ. Я еще когда спрашивал, подумал — не надо бы. Это непосильный умственный труд для прапорщика. Но, оказалось, я его нисколько не обескуражил. Палыч сказал, мол, «мне насрать» и «давай выпьем». Пили они нечто неподдающееся разумению. Брагу из кормовых дрожжей. Эта штука гаже обычной браги. И, вообще-то, из нее самогон бы гнать надо, в чистом виде она невозможна. Но это ж время, да и где ты там в тайге аппарат за собой таскать будешь. Водка — роскошь для тех мест. А водка…. Да, да, я помню, я о собаках. Какую-то линию обороны они там тянули и конца ей не было. Денег же тогда на армию не жалели и эти ДОТы ляпали, выполняя волю очередного идиота. Кстати, многие из них ушли под землю — болотистая там местность. Да нет, ДОТы, а не идиоты. В общем, грибы мои съели полусырыми, брагу выпили, песни орали. Как от них ушел, когда — не помню. Очнулся под тальником на рассвете от холода, встал — берег какой-то, озеро, похоже. Но ведро при мне и в нем банка пол-литровая с полиэтиленовой крышкой в какую-то ветошь завернута — брага эта, на дорожку Палыч удружил. Как не потерял — не знаю. И, помнишь, я говорил — заблудиться невозможно. Это правда, только надо узнать, в каком месте долины ты находишься. А для этого нужно забраться повыше. Выпил я брагу и полез вверх по склону. Выползаю и диву даюсь — не узнаю места. Вправо, влево головой кручу — не узнаю мать твою, хоть убей. Тут дело вот в чем. Что такое золотой прииск в тех местах, если вкратце? Вот была река. Ну, давно, в смысле. Потом ее не стало. Драга прошла. Драга — это такое чудовище, что лучше не смотреть. Она любит воду. И, естественно, по ней ходит. И каждый вечер к ней приезжает ГАЗ-66. И у него два отличия от других 66-х — это отсутствие каких-либо окон у фургона и пистолет у сопровождающего. На этом фургоне увозят золото в шлихах. Если ты его в такой форме не видел, ты его, паря, за золото никак не примешь, потому что ничего золотого в нем нет — так, серость какая-то. Оно же золотом становится только на Новосибирском аффинажном заводе. И в определенное время, скажем раз в полгода, его туда возят на самолетах и охраняют как звери. Но это так, к слову, речь о драге. Ей перед работой нужен полигон — участок долины. Расчищают его мощными тракторами типа того же Камацу, а потом пускают воду. Опосля чего заходит туда драга. Эту громадину, высотой с пятиэтажный дом, питают электромоторы. Для чего надо подвести ЛЭП и растянуть драгу на тросах. Но, поскольку золота там на единицу породы немного, она проходит по одному месту много раз. После ее прохода остается лунный пейзаж, поскольку она хватает ковшами породу и выкидывает каменюги назад, эдак элегантно, по-женски, крутя задом. И получаются, как местные это называют, отвалы. Реки, естественно, в этом месте не остается, но остается серия мутных озер (говорят, до шести метров глубиной, но я таких не встречал). Это еще не конец реки, поскольку многие рыбы и так живут — караси там, гольяны, пескари и прочая сволочь. Долина длинная и драга уходит вперед на много километров и лет. За эти годы оседает муть, вырастает тальник и получается, паря, обалденный пейзаж из бывшего лунного — много маленьких голубых пятачков, иногда с приличными пляжами и роскошными кустами. Если б не гнус — был бы рай для туристов. И так до горизонта. Ходить по такому месту — упаси боже, но водку пьянствовать — лучше не придумаешь. А водка…. ну да, я помню, я о собаках. Так вот, шарю я глазами по этим озерам и ни черта не понимаю — куда и что. Но рядом высится сопка. Острая такая и довольно высокая — метров двести. Ну, думаю, надо забраться, посмотреть, поди разберусь. И забираюсь на самый верх. Далеко видно. Ну там я сразу сообразил, что к чему и даже посмеялся — как я мог заблудиться. Надо вон в ту сторону и не так уж долго. Устал я, Алкаш, сел на травку, закурил остатки махорки и смотрю вниз. Далеко видно. Далеко. И красиво все. Сижу, размышляю — вон там, на том пятачке, хорошо в одиночку рыбку половить. Там и карась должен быть. Под водочку, конечно. А на том озерке — неплохо было бы с девками, там кусты, пляж неплохой и мелко — дно видать и тоже песчаное. Сухое винишко там, шашлычок. А вот та заводь — под пиво в самый раз — там глубоко, понырять можно, а по берегу камни крупные, а один валун — прямо как столик. А вот там вообще сказка — заросли, джунгли какие-то, и как за семь лет такое наросло — непонятно. Хотя, может, прошлый раз не зацепила драга это место, похоже на то. Там, Алкаш, как бы труба образовалась — отвал справа, отвал слева, оба тальником заросли до ужаса и уходит эта труба, изгибаясь, метров на сто пятьдесят, а дальше тальник как бы лесом становится и не видно ничего — только пятно зелени, третьим отвалом ограниченное. А на входе в эту трубу — вроде как что-то шевелится. Присмотрелся — собаки, много, штук десять. А потом гляжу — еще подходят. Подходят к этой трубе, со всех сторон. Видать у них там дневка, возвращаются они то ли с охоты, то ли еще откуда-то, не понятно. Утро-то раннее. Я было подумал — волки, но нет, смотрю — разноцветные все, да и ростом разные. Явно собаки. У горловины трубы так эти десять и остались. А подошло и там исчезло около тридцати. Да я столько собак разом и не видел никогда! Мурашки у меня по спине побежали. Зачем, откуда, почему такая стая? Я потом местных спрашивал — ничего они не знали. Двое вспомнили — да, исчезают собаки из деревни время от времени. Ну так — тайга рядом, мало ли что случается. А стай собачьих они не видели. И только Мишка-браконьер сказал, что был в шестидесятых, что ли, годах в этих местах питомник для служебных собак, прямо в тайге и довольно глубоко. Один раз он видел на лесной дороге колонну грузовиков. В них везли собак. Много собак. Куда потом делся питомник и сами собаки — он не знал. Потом мы с ним ходили в это место. И ты знаешь — вроде все помнил, а трубы этой не нашел, как сгинула. Да еще кобель его, Дик, не пошел с нами дольше этой сопки. Уперся кобель, и ни в какую, а потом убежал в деревню. Лупил его потом Мишка. К чему это я? Ах, да, о водке….
