Четыре недели спустя Скитер отловил меня на ярмарке.
— Моя собака поправляется, док?
— Разумеется. Она выглядит несколько необычно, но кожа у нее в полном порядке, — доложил я.
— Да-да. Я заметил, что-то с ней не то…
— Имейте в виду, Скитер, ваша собака стала голубой, как фиалка из-за лекарства. Но беспокоиться не о чем. Скорее всего на следующей неделе я привезу ее к вам домой. Конечно, выглядит Сьюзи немного странно. Впрочем, она набрала вес, у нее заблестели глаза, да и шерсть тоже…
— Но ведь собака синяя?
— Ну и что. Это скоро пройдет.
— Надеюсь. Мне противно даже думать, что моя собака будет расхаживать вся синяя. Это же цвет футбольной команды Обурна.
— А вы предпочли бы, чтобы она стала красной, как Медведь Брайант? Тогда она и впрямь выглядела бы чудовищно.
Порой мне кажется, жители Алабамы относятся к футболу слишком уж серьезно.
Днем накануне выписки Сьюзи я оставил Тимми записку: «Тимми, я повезу собаку домой в Ливингстон, поэтому утром необходимо выгулять ее как следует. Она должна обязательно опорожнить кишечник, проследи за этим! По дороге я собираюсь заскочить на ранчо к Бойду, Сью придется оставить на это время одну в грузовике. Не хочется, чтобы она испачкала машину!»
На следующее утро около половины восьмого мы с собакой отправились в путь. За прошедшие пять недель состояние Сьюзи, как и ее настроение, разительно изменились, и это было удивительно. Когда мы устроились в кабине грузовика, я взялся за руль, а милашка Сью положила голову на мою правую ногу, в ожидании ласки. Конечно, мы успели подружиться за время лечения.
Прибыв на ферму Бойда, я немного опустил стекло и приказал: «Сьюзи, жди меня». В ответ она облизнулась, словно желая сказать: «Ладно, раз уж так, но лучше бы ты выпустил меня погонять коров!» На всякий случай я намеревался вынуть из машины ветеринарные свидетельства, бланки, пробирки для анализов крови и другие вещи, лежавшие на переднем сиденье, но, убедившись, что Сьюзи ведет себя совершенно спокойно, решил не делать этого. В конце концов, за час с ними ничего не случится, тем более я буду находиться недалеко от машины.
Пока мы вакцинировали и клеймили телят, Сьюзи, высунув нос в щелку, переругивалась с местными собаками и кошками, осмеливавшимися подойти слишком близко к грузовику. Солнечные лучи били прямо в окна автомобиля, мешая видеть, что делается в кабине. Наконец мы покончили с работой, и мистер Бойд пошел проводить меня до грузовика. Мы мирно обсуждали последние новости со скотоводческой ярмарки, как вдруг он остановился:
— Док, что это у вас с лобовым стеклом? Оно все вымазано грязью.
— Понятия не имею, — ответил я, но, подойдя ближе, тотчас же сообразил, что случилась крупная неприятность.
Видимо, утром Тимми вообще не выгулял Сьюзи, в результате серьезная потребность вынудила ее откликнуться на призыв организма прямо в кабине моего автомобиля. После этого собака разнервничалась и принялась бегать по пассажирскому и водительскому сиденьям, она затоптала и вымазала приборный щиток, лобовое стекло, руль, даже заднее стекло и ящик для инструментов. Внутри кабины не осталось ни одного сантиметра чистой поверхности. Экскременты попали в щель между сиденьями и на педаль тормоза. Бесценные бланки были безнадежно испорчены, пробирки перемазаны, и даже зеркало стало коричневым. Вдобавок кое-где красовались лужи голубоватой жидкости. Мне захотелось немедленно провалиться сквозь землю, оказаться где-нибудь в Новой Гвинее или в уютном зале библиотеки за чтением глубоко научной книги о свежем воздухе и девственных горных вершинах.
— По-моему, у меня звонит телефон, док, — выпалил Бойд и ретировался. — Шланг найдете там, у колонки.
Сьюзи, высунув в щелку нос, непрерывно лаяла и вертелась — как видно, она была в полном восторге от проделанной работы по удобрению моего грузовика.
Я вытащил из кузова длинный кусок веревки, сделал глубокий вдох и, задержав дыхание, накинул петлю на перемазанную шею собаки, после чего открыл дверцу и быстро перехватил веревку другой рукой. Сьюзи немедленно выразила свою признательность — прыгнула мне на грудь и энергично поскребла передними лапами; не скрою, ей удалось перенести часть экскрементов, застрявших у нее между пальцами, на мою одежду. Затем она с упоением вылизала мое лицо, и я сдался, смирившись с фактом, что мне тоже придется принимать душ у колонки. Наконец удалось привязать ее к росшей возле колонки хурме и отыскать еще один шланг, чтобы, соединив его с первым, дотянуться до грузовика. Я обернул лицо старой футболкой, заткнул нос и приступил к делу. Потом мне пришлось залезть в залитую водой кабину и отогнать грузовик к подножию холма, чтобы вода вытекла из машины.
— Тимми сделал это нарочно, — бормотал я себе под нос. — Он знал, какое милое представление Сьюзи устроит в машине, если ее как следует не выгулять. Это дорогая плата за проделку с мороженым.
Через час грузовик был отмыт, хотя все еще попахивал, Сьюзи благоухала шампунем, а Бойд отсиживался в доме. Укрывшись за навесом для тракторов, я окатил себя ледяной водой из шланга и натянул запасной комбинезон. При всем при этом мне удалось не разозлиться. В конце концов, собака не виновата.
В первый момент Скитер не признал Сьюзи, так сильно она отличалась от практически лысого существа, которое он отправил ко мне в клинику. И узнал ее только тогда, когда она с визгом принялась вылизывать ему лицо.
— Она даже не пахнет, док! — объявил он. Я подумал, что у него, должно быть, заложен нос. — И выглядит прекрасно, только десны еще голубоватые. Я расскажу всем соседям, как здорово вы умеете справляться с клещом!
— Скитер, если вы так поступите, я вас никогда не прощу, — ответил я, мысленно представив себе, что сегодняшний кошмар может повториться.
— Почему? Вы же вылечили мою собаку. Я собирался предупредить вас, что у нее слабый желудок и порой с ней случаются… происшествия, особенно если она не нагуляется как следует с утра. У меня просто выскочило из головы. Впрочем, как я вижу, все обошлось благополучно.
— Гм…
Потом Тимми клялся, что в то утро выгулял Сьюзи как положено и что никогда бы не решился так подшутить над своим боссом. Но я слышал, как на следующий день он хохотал, убираясь в виварии. Только очень смешная шутка или чувство глубокого морального удовлетворения могли вызвать такой смех у человека, занимающего должность уборщика в ветеринарной клинике.
Это случилось в самом начале пятницы 27 августа 1965 года, в первом часу ночи, когда мы с Диком приехали домой из Ливингстона совершенно без сил. Там проходил животноводческий аукцион, а мы тридцать часов кряду осматривали коров, делали прививки свиньям, обрабатывали телят и вели бесконечные споры с перегонщиками скота по поводу ветеринарных сертификатов. Начинался сезон продаж, и теперь вплоть до самой зимы меня ожидали такие же бесконечные четверги.
Я понимал, насколько опасно в конце долгого рабочего дня садиться за руль и в кромешной темноте катить сорок пять миль до дома по извилистым дорогам, но выбора у меня не было. Именно за эту работу Департамент сельского хозяйства платил мне жалованье. Поэтому помощь такого крепкого парня, как Дик, в то лето была для меня истинным благословением.
Дик изучал искусствоведение в колледже Алабамского университета, а, поскольку мы с Ян закончили Обурнский университет, считавшийся его основным конкурентом, язвительные шутки на эту тему не прекращались. Помню, как однажды утром я вошел в комнату Тома, служившую Дику спальней, чтобы сообщить ему последние новости о его альма-матер.
— Дик! Проснись! — громко прошептал я.
— В чем дело?
— Только что передали по радио, вчера ночью на университет Алабамы обрушился торнадо.
— О, нет! Что сообщают о разрушениях? — спросил он, садясь в постели.
— Говорят, на восстановление потребуется два миллиона долларов! — объявил я и вышел из комнаты, зажимая руками рот и изо всех сил пытаясь сдержать хохот, чтобы не разбудить детей.
Я понимал, рано или поздно Дик отыграется, но пока что от души наслаждался произведенным эффектом.
Не могу забыть первый визит Дика в парикмахерскую Чэппела — он доставил мне истинное наслаждение. Сначала оба парикмахера, Чэппел и Миатт, приняли его за моего брата — оба мы были высокими, носили очки и комбинезоны с зелеными пятнами, оставленными коровьими экскрементами.
— Вы учитесь в колледже? — поинтересовался Миатт.
— Да, сэр, — ответил Дик.
— И за что собираетесь приняться?
— Сэр? — Дик явно не понимал, что имеет в виду Миатт.
— Он спрашивает, какой предмет у вас считается основным.
— Искусство. Я изучаю искусствоведение, — с гордостью сообщил Дик.
В комнате повисла тишина, которую нарушало лишь пощелкивание ножниц Чэппела и мурлыканье радиоприемника. Посетители, ожидавшие своей очереди на стрижку, отложили журналы и уставились на нас.