— Вы учитесь в колледже? — поинтересовался Миатт.
— Да, сэр, — ответил Дик.
— И за что собираетесь приняться?
— Сэр? — Дик явно не понимал, что имеет в виду Миатт.
— Он спрашивает, какой предмет у вас считается основным.
— Искусство. Я изучаю искусствоведение, — с гордостью сообщил Дик.
В комнате повисла тишина, которую нарушало лишь пощелкивание ножниц Чэппела и мурлыканье радиоприемника. Посетители, ожидавшие своей очереди на стрижку, отложили журналы и уставились на нас.
— Что он сказал? — переспросил туговатый на ухо Чэппел.
— Сказал, что изучает искусство, — проорал Миатт.
— Искусство? Как писать картины и все такое?
— Ну да. Больше всего мне нравятся модерн и современное искусство, а еще керамика, — пояснил Дик.
Все молчали. Безмолвствовала очередь, никто из присутствующих не проронил ни слова.
— Спросите его, где он учится, — предложил я, просто чтобы что-то сказать.
— И где же? — спросил Миатт.
— В университете штата Алабама, — с гордостью ответил Дик.
Я почувствовал приступ тошноты. Если что-нибудь и раздражает местных жителей, так это когда название их университета произносят с подобным придыханием.
— Ну да, я слышал, у них там первоклассный факультет искусства, — объявил один из посетителей, сидевший справа от меня. — Разве мы против современного искусства?
Остальные одобрительно закивали головами.
— Точно, он котируется наравне с самыми привилегированными колледжами, — заявил парень слева от меня, придвигаясь ближе, чтобы лучше рассмотреть новую «звезду» парикмахерской.
— Вы имеете в виду… — но никто не обратил на меня внимания.
Все глаза были устремлены на моего названного брата, а до остального им не было никакого дела.
— Когда закончите учебу, возвращайтесь к нам в городок, вы сможете устроить здесь студию. Что нам совершенно необходимо, так это побольше искусства, побольше культуры, — заявил Миатт, пристально глядя мне в глаза. — Бьюсь об заклад, мы сможем выделить ему местечко прямо здесь, у задней двери, правда ведь, Чэппел? Люди будут приходить к нам сделать прическу, а заодно и насладиться бархатной живописью Элвиса Пресли.
— Это будет нечто сногсшибательное.
При упоминании «бархатного Элвиса» Дик недоуменно пожал плечами.
— Честно говоря, я не занимаюсь такими вещами, — неуверенно возразил он.
Я знал, что долго обсуждать искусство они не будут, здесь любой разговор рано или поздно скатывался к обсуждению футбола. На сей раз, пожалуй, это случилось рано.
— Наверное, вы член футбольной команды?.
На западе Алабамы этот вопрос считался ключевым, а Медведь Брайант пользовался славой национального героя.
— Честно говоря, я не слишком силен в спорте, — признался Дик.
Лучше бы он соврал и сказал им, что брал уроки лично у самого Брайанта. Впрочем, этому они могли и не поверить.
— На вид ты парень крепкий. Сколько в тебе — метр девяносто пять? Из тебя вышел бы крутой игрок, — объявил Чэппел. — Док говорит, он играл в команде Обурна, а ведь ты будешь покрупнее.
Дик взглянул на меня и расхохотался.
Я никогда не утверждал, что играл в команде университета, хотя действительно увлекался футболом, пока учился в ветеринарном колледже. Правда, и не рассказывал, что меня выпустили на поле всего лишь раз, когда у трех остальных защитников случились судороги и они не могли даже ходить.
— Что ж, в нашем городке всегда рады хорошему человеку, раз вы дружите с доком, милости просим. Он неплохой ветеринар, но если бы ему удалось получить приличное образование, например, в университете штата Алабама, даже не представляю, чего бы он сумел достичь, — провозгласил Чэппел.
Все расхохотались.
Осенью Дик вернулся в колледж, а я почувствовал, как мне не хватает его помощи и шуток. Скучали и завсегдатаи парикмахерской: при встрече меня каждый раз спрашивали, не записался ли мой сообразительный братец-художник в футбольную команду.
В тот августовский вечер мы вернулись домой из Ливингстона и увидели, что Ян сидит в кресле, обеими руками поглаживая свой огромный живот. На полу посреди комнаты стоял чемодан.
— Думаю, пора, — сообщила она негромко, словно опасаясь, что схватки могут усилиться от малейшего напряжения.
Тут ее лицо исказила гримаса, она попыталась согнуться, но безуспешно. Дик застыл в дверях и уставился на нас, разинув рот, — было ясно, он впервые видел женщину, собирающуюся рожать. Я присутствовал при этом в третий раз и даже полагал, что в целом процесс родов у человека и животных мало чем различается, но тут же потерял голову. Как я ошибался, думая, что девяти месяцев более чем достаточно, чтобы морально подготовиться к этому благословенному событию.
Да и Ян эти месяцы дались нелегко. Почти ежедневно ее тошнило, а пару раз доктор Пол даже предписывал ей постельный режим, пугая нас тем, что мы можем потерять ребенка. Однажды — примерно в середине беременности — жена проезжала перекресток за рулем своего пикапа, как вдруг какая-то машина выехала на красный свет и врезалась в ее автомобиль, впечатав его в угол здания Первого национального банка. К счастью, Ян отделалась лишь испугом. Президент банка потом звонил и намекал, что наличные гораздо проще получить, подрулив к специальному окошечку для автомобилистов.
— Надо вызвать доктора Пола, — я судорожно пытался вспомнить номер его телефона.
— Не нужно, он уже ждет нас, — выдохнула Ян.
— Почему ты не позвонила мне на работу, чтобы я приехал пораньше?
— Я звонила, но девушка, которая подошла к телефону, сказала, что ты уже уехал. Я собиралась подождать до полуночи, а потом отправиться к Джейн, чтобы она помогла мне. Бери чемодан. Дик, ты останешься с Томом и Лизой.
И Ян пустилась в детальные объяснения, что приготовить детям на завтрак, периодически — во время очередной схватки — делая паузу.
Однако всего через четыре минуты мы уже стояли у дверей приемного покоя Западного регионального госпиталя Алабамы. Двери тут же распахнулись, и к нам подкатило кресло-каталка, пилотируемое юным санитаром.
— Я ждал вас, мисси, — сообщил он, запыхавшись, — доктор Пол велел мне позаботиться о вас, вам нельзя разгуливать по больнице. Док говорит, нужно поберечь силы, чтобы вытолкнуть наружу крупного младенца.
— Крупного? С чего он взял? — поинтересовался я.
— Ну, он думает, в нем будет четыре с половиной килограмма, к тому же… — новый приступ боли обрушился на Ян, словно удар грома.
Я поблагодарил Бога за то, что она сидит в кресле.
— Четыре с половиной килограмма? Таких огромных младенцев не бывает! Может быть, стоит подумать о кесаревом сечении?
— Не придумывайте, никакого кесарева сечения. Я рожу его сама.
Хорошо, что я не знал об этом раньше, не то разволновался бы не на шутку. В дверях появился доктор Пол, попыхивавший своим любимым «Честерфилдом» с некоторой нервозностью.
— Везите ее в смотровую, взглянем, как продвигается дело, — распорядился он. — Сестра, мне понадобится помощь. Соберите всю смену.
Неудивительно, что доктор так легко нашел с моей женой общий язык, — оба они любили покомандовать. Наконец его голос смолк, Ян и вместе с ней половина ночной смены скрылись в лабиринте дверей и коридоров. В последний момент я заметил руку своей жены, поднятую в прощальном приветствии. Сестра, замыкавшая процессию, распорядилась:
— Сидите здесь, молодой человек.
Мне кажется правильным, что теперь будущие отцы принимают более деятельное участие в процессе рождения ребенка, чем мы в пятидесятые и шестидесятые годы. Тогда больничный персонал видел в нас совершенно никчемных людей и гонял, словно ленивых мулов на хлопковом поле. Трижды испытав такое отношение на собственной шкуре, я не могу избавиться от подозрения, что в школе медсестер преподают специальный курс запугивания будущих отцов.
Минут через десять вернулся доктор Пол и, закурив очередную сигарету, жестом пригласил меня выйти на улицу.
— Сейчас там три-четыре сантиметра, — сообщил он, выпуская дым из ноздрей. — Думаю, в запасе у нас еще часа три, но мы все равно положим ее в родовую палату. В общем, устраивайтесь со всем комфортом, какой возможен в наших условиях, теперь от вас ничего не зависит, остается только ждать, когда все завершится. Младенец довольно крупный, так что повозиться придется.
— Да, я уже в курсе благодаря вашему помощнику. Как вы думаете, ей может понадобиться кесарево сечение? — с тревогой спросил я.
— Не исключено, хотя она настроена рожать. Но вы же понимаете, что в нужный момент я сделаю все необходимое.
И он щелчком отправил недокуренную сигарету во мрак влажной августовской ночи. Ударившись о тротуар, окурок рассыпал сотни искр, разлетевшихся, словно крошечные метеориты. Несмотря на все свое уважение и симпатию к доктору, я никогда не мог понять, зачем он так много курит да еще и разбрасывает окурки.
