И разумеется, Поль был совершенно прав. Зачем осложнять себе жизнь? Отдавая сердце, становишься таким беззащитным! А Поль шел своим путем, спокойный и неуязвимый. Обаятельная небрежность, непринужденная вежливость, невозмутимость – все это опиралось на самый простой факт: его ничто не задевало по-настоящему!
Но и постигнув его характер, я продолжал ему завидовать: слишком уж часто становился я жертвой своей эмоциональности. Как, наверное, приятно быть таким, как Поль! И чем больше я думал, тем яснее видел, насколько хорошо все согласуется одно с другим. Он не женился, потому что был не способен глубоко полюбить. И даже Бах с его математической музыкой прекрасно укладывался в эту схему.
– По-моему, столь сложная операция стоит еще одной кружки, Джим! – Он изогнул губы в своей обычной улыбке. – Если, конечно, вы не потребуете более высокого гонорара.
Я засмеялся. Нет, он мне все равно нравился. Всякий человек скроен по-своему и поступает в согласии со своей природой, но, взяв вторую кружку, я снова подумал о том, насколько свободна от забот его жизнь. Он занимал хорошую должность в каком-то правительственном учреждении в Бротоне, не знал домашних тягот и каждый вечер сидел, потягивая пиво, на одном и том же табурете, под которым лежала его собака. Легкое, ничем не омраченное существование.
Он давно уже стал неотъемлемой принадлежностью Дарроуби, частью всего, что мне так нравилось, и, поскольку я не люблю перемен, на душе становилось тепло при мысли, что когда бы я ни завернул к "Гуртовщикам", в углу обязательно будет сидеть Поль Котрелл, а из-за его ног – выглядывать косматая мордочка Тео.
Именно это подумал я как-то вечером, когда зашел туда перед самым закрытием.
– У него могут быть глисты? – Вопрос был задан типично небрежным тоном.
– Не знаю, Поль. А почему вы спрашиваете?
Он попыхтел трубкой.
– Просто мне последнее время кажется, что он немножко похудел. Сюда, Тео!
Песик, вскочивший на колени к хозяину, выглядел таким же бодрым, как всегда, и, когда я приподнял его, быстро лизнул мне руку. Но, действительно, ребра у него чувствовались.
– М-да, – сказал я. – Возможно, он чуточку похудел. Но глистов вы не видели?
– Собственно говоря, нет.
– Даже отдельных беловатых сегментов вокруг заднего прохода?
– Нет, Джим. – Он покачал головой и улыбнулся.– Правда, я особенно не вглядывался, старина.
– Ну хорошо. На всякий случай дадим ему глистогонное. Завтра вечером я захвачу с собой таблетки. Вы будете тут?..
Бровь чуть-чуть поднялась.
– Думаю, это более чем вероятно.
Таблетки для Тео я принес, но затем несколько недель у меня не было свободной минуты, чтобы посидеть в "Гуртовщиках". Когда же я наконец туда добрался, то оказалось, что именно в эту субботу там устроил танцы местный спортивный клуб. Из зала доносилась музыка, маленький бар был битком набит, а любителей домино оттеснили в дальний угол смокинги и бальные платья.
Оглушенный шумом и духотой, я пробрался к стойке. Все вокруг было неузнаваемо, и только Поль Котрелл, как всегда, сидел на своем табурете у дальнего ее конца.
Я протиснулся к нему и увидел на нем его обычный твидовый пиджак.
– Вы не танцуете, Поль?
Он прищурил глаза, медленно покачал головой и улыбнулся мне над своей изогнутой трубочкой.
– Это занятие не для меня, старина, – сказал он. – Слишком уж смахивает на работу.
Я взглянул вниз и убедился, что еще кое-что осталось прежним: Тео сжался под табуретом, стараясь держать нос вне досягаемости ботинок и туфель. Я заказал две кружки пива, и мы попытались разговаривать, но перекричать нестройный гул голосов оказалось нелегким делом. Между нами к стойке то и дело просовывались чьи-то руки, раскрасневшиеся лица наклонялись к нам, громко здороваясь. И почти все время мы просто посматривали по сторонам.
Вдруг Поль придвинулся поближе и сказал мне на ухо:
– Я все это время давал Тео ваши таблетки, но он по-прежнему худеет.
– Неужели? – рявкнул я в ответ. – Это странно!
– Да… Вы бы его не посмотрели?
Я кивнул, он щелкнул пальцами, и песик тут же взлетел к нему на колени. Я забрал его к себе и сразу же почувствовал, что он стал много легче.
– Вы правы, – крикнул я. – Он продолжает худеть.
Придерживая песика на левом колене, я оттянул ему веко, увидел, что конъюнктива очень бледна, и снова крикнул:
– Заметная анемия.
Я начал ощупывать мохнатую мордочку и, дойдя до угла челюсти, обнаружил, что заглоточные лимфатические узлы очень увеличены. Непонятно… Какая-то болезнь ротовой полости или глотки? Я растерянно поглядел вокруг, злясь на то, что Поль с таким упорством советуется со мной о своей собачке в "Гуртовщиках". Не могу же я уложить ее на стойке посреди кружек и стаканов!
Я попробовал ухватить Тео покрепче, чтобы заглянуть ему в горло, моя ладонь скользнула под переднюю лапу, и у меня защемило сердце: подмышечный узел тоже был сильно увеличен. Я торопливо провел пальцами под задней ногой… Паховый узел выпирал из-под кожи, как голубиное яйцо. И подвздошный… Я продолжал лихорадочно ощупывать. Все поверхностные лимфатические узлы были в несколько раз больше нормальной величины.
Болезнь Ходжкина… На несколько секунд я перестал слышать крики, смех, музыку. Потом взглянул на Поля, который спокойно смотрел на меня, попыхивая трубочкой. Как сказать ему в такой обстановке? Он спросит меня, что это за болезнь, и мне придется ответить, что это рак лимфатической системы и его песик обречен.
Стараясь собраться с мыслями, я поглаживал мохнатую голову и смешную бородатую мордочку, повернутую ко мне. Сзади наваливались люди, тянулись руки, пронося мимо меня кружки с пивом, рюмки с виски и джином, какой-то толстяк обнял меня за шею…
– Поль! – сказал я, наклоняясь к нему.
– Да, Джим?
– Может быть… Может быть, вы зайдете ко мне с Тео завтра утром? В воскресенье мы начинаем прием в десять.
Его брови дернулись, потом он кивнул:
– Отлично, старина.
Я не стал допивать свое пиво. Проталкиваясь к двери, я оглянулся и увидел, как мохнатый хвост исчезает под табуретом.
Проснулся я, как иногда со мной случалось, на рассвете – начинаешь ворочаться часов в шесть, а потом лежишь, глядя в потолок.
В конце концов я встал и принес Хелен чашку чая в постель, но время тянулось все так же мучительно медленно, пока не настала минута, которой я так страшился, – я посмотрел на Поля над головой Тео, стоявшего между нами на операционном столе.
И сказал ему. Прямо, без обиняков. Ничего другого мне не оставалось.
Выражение его лица не изменилось, но он вынул трубку изо рта и внимательно посмотрел на меня, потом на песика и опять на меня.
– Ах так… – сказал он наконец.
Я ничего не ответил, и он медленно провел рукой по спине Тео.
– Вы абсолютно уверены, Джим?
– Да. Мне очень грустно…
– И лечения никакого нет?
– Существуют различные способы облегчения, Поль, но я ни разу не видел, чтобы от них был хоть какой-то толк. Конец тот же.
– А!.. – Он кивнул. – Но Тео выглядит совсем неплохо. Что будет, если мы оставим все как есть?
– Ну, – ответил я, помолчав, – по мере увеличения внутренних лимфатических узлов будет происходить всякое. В брюшной полости разовьется асцит <водянка>. Видите, живот у него уже немного вздут.
– Да… теперь вижу. А еще что?
– От увеличения заглоточных узлов он начнет задыхаться.
– Это я уже заметил: пройдет совсем немного и начинает тяжело дышать.
– А тем временем он будет все больше худеть и слабеть.
Поль несколько секунд смотрел в пол, потом поднял глаза на меня.
– Короче говоря, он будет мучиться до конца жизни. – Он сглотнул, – И как долго это протянется?
– Несколько недель. Точно предсказать нельзя. Может быть, месяца три.
– Что же, Джим, – он провел рукой по волосам. – Этого я допустить не могу. Я ведь за него в ответе. Лучше усыпить его теперь, пока еще он не страдает по-настоящему. Вы согласны?
– Да, Поль. Это самое гуманное.
– А вы не могли бы сделать это сейчас же? Как только я уйду?
– Хорошо. И обещаю вам, что он ничего не почувствует.
Его лицо застыло. Он сунул трубку в рот, но она уже погасла, и он убрал ее в карман. Потом наклонился и погладил Тео но голове. Мохнатая мордочка со смешной бородкой обернулась к нему, и несколько секунд человек и собака смотрели друг на друга.
– Прощай, старина, – пробормотал Поль и быстро вышел.
Я сдержал свое обещание.
– Хорошая собака, умница Тео, – шептал я и гладил, гладил мордочку и уши, пока песик погружался в последний сон. Как все ветеринары, я терпеть не мог этой процедуры, хотя она и безболезненна, и находил утешение только в том, что сознание угасало навсегда под звуки ласкового голоса и прикосновения дружеской руки.
Да, конечно, я сентиментален. Не то что Поль. Его поведение было здравым и разумным. И он сумел выбрать верный выход, потому что не поддавался эмоциям.
