Она хмурится.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, кошмары или плохие сны... или боязнь чего-то, типа фобии?
— Нет, — тут же отвечает она, и я чувствую огромное облегчение. — Сейчас все произошедшее больше похоже на сон, потому что такого не может быть. Но теперь я веду себя более осторожнее. Сейчас я бы не стала доверять незнакомым людям так легко, как раньше.
— Ты, наверное, испытываешь ненависть к людям, которые вас похитили?
— Нет, но чувствую себя виноватой.
— Виноватой? В чем?
— Потому что иногда вспоминаю о тех других девочках. Что случилось с ними? Где они сейчас? Живы ли они до сих пор?
Ее слова заставляют меня саму испытать чувство вины, поскольку я не могу рассказать ей, что не было никаких других девушек, всего лишь прокручивалась запись на магнитофоне.
— Девочек похищают каждый день, Дейзи. Просто такие событие никогда напрямую не затрагивали нас, мы особенно никогда не задумывались об этом, но даже если бы и задумывались, что бы мы могли сделать? По крайней мере, здесь мы не так беспомощны, как они.
— Думаю, ты права, — раздумывая, медленно отвечает она.
— Не думай о них, хорошо? Ты не сможешь помочь им, и тебе следует прекратить роптать, хотя бы в знак благодарности то, что ты вернулась цела и невредима.
— Далия, можно тебя спросить?
— Конечно.
— Этот мужчина, с которым ты встречаешься помог меня найти?
У меня тяжесть на сердце, потому что я никогда ничего не скрывала от своей сестры, но как я могу ей все рассказать?
— Да, — говорю я, хотя в некотором смысле это не совсем ложь. Он все же приложил руку к ее освобождению.
— Возможно, когда-нибудь я смогу лично поблагодарить его, — говорит она.
— Конечно, — отвечаю я с улыбкой.
— Да. Я очень хотела бы его поблагодарить. Дай мне свой адрес, я пошлю ему открытку.
Я диктую ей адрес, и мы заканчиваем разговор. Я долго пялюсь на флешку с Чубаккой, чувствуя себя виноватой и растерянной. Этот большой секрет вероятно мне придется хранить всегда, но, возможно, и нет. Возможно, когда я научусь летать и вытащу Зейна из его мира и этой жизни, я сяду и все расскажу Дейзи… все.
Я обертываю флешки в подарочную бумагу и спускаюсь вниз, чтобы посмотреть, как Ольга ведет подготовку к вечеринке.
Зейн был занят и попросил встретиться с ним в ресторане в восемь вечера. Это просто блестяще, потому что я могу помочь подготовить гостиную и спальню к предстоящему празднику. Я и Ольга заполняем гостиную воздушными шарами и серпантином, вешаем баннеры с днем рождения, потом я поднимаюсь в спальню и расставляю около ста свечей. Я выкладываю путь к кровати. Ольга говорит, что попросила Ноя позвонить ей, когда мы будем в десяти минутах езды от дома.
Я долго лежу в ванной и размышляю о предстоящей ночи. Мой коварный план очень прост — черное платье без рукавов с высоким горлом. Скучное, как ад, и больше подходит для похорон, но оно является прекрасным прикрытием того, что я надену под него. Боди, начинающимся от горловины шнуровкой до конца, а на спине, перекрещивающееся также зашнурованное кружево, оголяющее мою задницу. Я надеваю черные чулки и пугающей высоты туфли на каблуках. Естественно, я не одеваю трусики, при этом ехидно улыбаюсь. Зейн даже не может предположить, какой удар ожидает его.
Монашка снаружи и шлюха — внутри, я еду с Ноем, встречаться с Зейном в Parma. Мы прекрасно обедаем, но меня все же шокирует его скрытность. Ни разу за время обеда он не упомянул, что сегодня его день рождения. Он ведет себя, как всегда, я даже начинаю сомневаться — действительно ли у него сегодня день рождения. Кто ведет себя так, что ничего особенно сегодня не происходит? А что если Ольга ошиблась? Но уже слишком поздно что-либо менять, даже, если сегодня и не его день. Вечеринка все равно состоится, поэтому я улыбаюсь, смеюсь, ем, пью и трепещу от сдерживаемого внутреннего волнения от одной только мысли, какой сюрприз запланировала для него.
Уже почти десять тридцать, когда мы выходим из ресторана, и я поражаюсь — просто фантастически, как русские умеют хранить секреты. Лицо Ноя ничего не выражает, по нему невозможно прочитать о готовящихся планах. Он даже не подмигивает мне тайком, не улыбается и не потирает нос. Господи, глядя на этих выдержанных мужчин, я про себя молюсь, чтобы наша вечеринка прошла как по маслу и не ударила в грязь лицом. Где Стелла, когда она мне так необходима?
Мы входим через парадную дверь в дом и краем глаза я обращаю внимание, что Ной притормаживает.
— Я такая сонная сегодня, — говорю я, подавляя огромный зевок.
— Всего лишь пол одиннадцатого вечера, — отвечает Зейн.
— Может, выпьем, — предлагаю я, и направляюсь в сторону гостиной, за дверью, которой стоит полная тишина. Я открываю дверь, и вдруг Зейн хватает меня за плечи и дергает назад, прикрывая своим телом. От неожиданности я визжу. Какого черта? С молниеносной скоростью Зейн закрывает дверь, по-прежнему удерживая меня за руку, поворачивается к Ною.
— Почему не горит свет в этой комнате? — тут же требует он ответа, выглядя настороженным, голос низкий и напряженный.
Я кидаю взгляд на Ноя, чуть не смеясь. На секунду его лицо выражает классический вопрос: «вот дерьмо, какого хрена, я должен сейчас сказать»? Но я должна отдать дань уважения русским, они, действительно, являются закрытыми книгами, закрытыми, я имею в виду, намертво.
С совершенно каменным выражением Ной отвечает:
— Это моя вина. У нас произошло короткое замыкание, и я забыл включить свет. — Я зайду и включу свет, — тут же предлагает он.
Зейн заметно расслабляется, хотя по-прежнему мертвой хваткой держит меня за руку.
— Нет, все в порядке. Ты можешь идти. Спасибо.
Хотя он говорит совершенно спокойно, но не позволяет мне зайти первой.
— Подожди здесь, — говорит он и открывает дверь. Заходит, включает свет, и тут же ото всюду выскакивают его сотрудники, крича: «С Днем рождения!»
Зейн замирает, хмурится, качает головой, словно не веря, потом смотрит растерянно в мою сторону.
— Ты это устроила?
— S-DYNOM va-RYEN’-ya! — ору я. Ольга научила меня, так по-русски с юмором будет звучать «С Днем рождения». Русским не нравится поздравлять по-английски, можно конечно сказать и серьезно, но… Надеюсь, я произнесла все правильно.
Зейн чуть не смеясь изгибает губы, видно я не совсем правильно все сказала.
Ольга вносит торт со свечами — шоколадный с большим количеством свежей клубникой сверху. Звучит музыка и все поют русскую песню поздравляя. И от этих песнопений у меня возникает такое чувство, словно я нахожусь с греком Зорба. Зейн стоит и ошеломленно смотрит на окружающих. Я вижу, что он совершенно сражен происходящим. Песня прекращается, и все хлопают. (Зорба — прозвище любого человека, грека по национальности, от названия романа Никоса Казанзакиса "Грек Зорба" (Nikos Kazantzakis, 'Zorba the Greek'))
— Za-ga-DAT-zhi-LA-nee-ya, — говорит Ольга. Я понимаю, что она предлагает ему загадать желание.
Он кидает на меня взгляд, я широко улыбаюсь. Он вдыхая полной грудью наполняет легкие и задувает все свечи. Все кричат и хлопают. Тут же появляются рюмки с охлажденной водкой, мне суют в руку одну.
И вдруг Ной кричит совершенно непонятную для меня вещь:
— Ах, торт горький.
Я удивленно пялюсь на него во все глаза. Какого черта он несет? Торт еще даже не резали. Зейн поворачивается ко мне.
— Что? — спрашиваю я, оглядываясь на всех, потому что все хитро поглядывают на меня.
— Это древний русский обычай. Гости просят тебя подсластить еду долгим сладким поцелуем.
Я отдаю свою рюмку Нико, мальчику, который кормит птиц, и нахально улыбаюсь ему.
— Я в игре, если ты тоже.
Зейн обнимает меня грандиозным и театральном жестом, а потом поднимает на руки.
— Не урони меня, — смеюсь я.
И начинает целовать. Я представляла, что поцелуй будет быстрым и немного прикольным, смешным, чтобы развлечь толпу, но наши губы соединяются, и к моему удивлению все начинают считать.
Один, Два, Три...
После счета «пять» я перестаю слышать их голоса. Мой рот открывается, поцелуй становится магическим, как из мира фантазий. Меня никто никогда так страстно не целовал, тем боле перед таким количеством людей. В этом поцелуе столько эмоций, мир вокруг становится размытым, нечетким и перестает существовать. В комнате нет никого — только я и Зейн.
Я могла бы остаться в этом прекрасном мире фантазий навсегда, но Зейн отстраняется. Все перестают считать, поднимая рюмки. Несколько секунд Зейн смотрит на меня страстно, потемневшими глазами, потом глубоко вдыхает, у него даже крылья носа трепещут, и опускает меня на пол, поворачивается ко всем. У меня колени превратились в настоящее желе. Господи, пожалуйста, не позволяй украсть этот поцелуй и этот взгляд.
