Ознакомительная версия.
Сижу в парке на скамье. Негр убирает мусор – листья, банки, бумажки. Он убирает, а я сижу. Все-таки есть между нами разница.
Какой-то маленький белый шарик скатывается с придорожного холма к моим ногам. Я поднимаю его тяжелый, резной скелетик. От гольфа, что ли? Словно подтверждая мою догадку, наверху возникает игрок в белой шапочке, увидев меня, улыбается, просит бросить ему эту штуковину. Я размахнулся – она красиво полетела в его сторону. Возможно, даже попала в лунку. Мне показалось, что когда-то давно я уже видел такой сон. Все было точно так же – деревья, холм, человек, ажурный шарик, и я внизу. Я попытался вспомнить, что было во сне дальше. Но во сне ты всегда посредине сюжета. Что до и после – это уже не сон. Но я и так уже знал, что дальше. Надо возвращаться. Нет, не в Россию. Она и так маячила за спиной, как брошенная жена, готовая все простить. Надо было возвращаться в Лос-Анджелос.
Я так и не зашел к Крис-2, а поехал прямо домой. И вовремя. Оказалось, звонила Патриция. Она не приедет. Более того, в ближайшие три-четыре месяца она вообще никуда не поедет.
– Почему? – изумился я, чувствуя огромное непонятное облегчение, будто впереди был выход из лабиринта.
– Мама сломала ногу, – мрачно сказала Энни. – На ровном месте. Из машины вылезала. Это только она могла.
Энни ходила предо мной взад-вперед, суровая, кутаясь в темный платок.
– Тогда я возвращаюсь, – решительно сказал я. – Ей нужно помочь.
– Давай, – сказала Энни, странно посмотрев на меня, будто знала еще что-то. Кстати, пока единственный человек, которому я, похоже, не был в тягость. Не раз слышал от нее: «Хочешь – живи здесь». Она не участвовала в моей жизни, но все же я время от времени ловил на себе ее сторонний вопрошающий взгляд – дескать, справляюсь ли.
Энни, Энни, прости меня. Ты думаешь, я не понимаю, что я сукин сын, кот без сапог, свинья без ермолки? Все я понимаю. Но меня заклинило, Энни, чувства мои заклинило, и я, как отмороженный, бегу-бегу-бегу...
С ее разрешения – дорого все-таки – я позвонил Патриции.
– Конечно, приезжай, Петер, – каким-то беззащитным голосом сказала Патриция. – Только есть одна проблема – у меня негде жить. Я больше не снимаю студию.
Я понял, почему она сломала ногу. Как же и ей не хотелось ехать со мной в Орегон. Знала, что я ей ничего не принесу в неводе, кроме выцветших кальсон какого-нибудь там папаши Тхе, приплывших из Китая.
– И как теперь? – сказал я упавшим голосом.
– Ничего, ты можешь пока пожить у Стефани. Она не возражает...
– Стефани? – переспросил я. – Я ее знаю?
– Помнишь, англичанка. Она еще хотела с тобой познакомиться. Запиши телефон. Она говорила, что может тебя встретить.
Энни отыскала в зеленых страницах Сан-Франциско уже известную мне автобусную компанию «Грейхаунд», заказала билет, и я, набрав в легкие воздуху, позвонил в Лос-Анджелос неизвестной мне благодетельнице.
У Стефани был приветливый голос и – Боже! – такой понятный, как в учебнике, английский, что у меня слезы навернулись на глаза. После этого жвачно-квакающего американского диалекта, лишь по недоразумению называемого английским языком, я слышал речь чистую и прозрачную, как родник. Я вдруг ощутил себя европейцем, носителем одной, общей, великой культуры – Шекспир-Рембрандт-Достоевский. Господи, ты опять протянул мне свою щедрую длань. Прости, что я пока не молюсь.
И вот рано поутру я ехал в обратном направлении и теперь, на свету, мог хорошенько разглядеть окрестности – впрочем, вид был один и тот же: слева вдали горы, пустынная земля, изредка изумрудная полоска чего-то недавно высаженного, да сами фермерские ранчо – дом, добротный сарай, пара автомобилей, трактор и еще какая-нибудь пристройка для сельхозпереработки. Была бы осень – нанялся бы сезонным рабочим, все лучше, чем фиалки на перекрестке.
Где-то справа, в непосещенном заповеднике остались позади знаменитые секвойи – стометровые старушки, пережившие свое детство еще до рождения Христа. Где-то на Биг-Суре истаял вдали домишко патриарха американского эрочтива Генри Миллера. Теперь там селятся благодарные сексуальные меньшинства, явно по недоразумению принявшие его за своего.
Прощай Сан-Франциско. Прости меня, Крис-2, мне бы не понравились твои усталые, в креме, пальцы. Будь ты богатой, я бы восхищался ими, каждому я дал бы имя и поутру лобызал бы их вместе и поврозь...
Размышляя о будущем, я понял одно – надо отбросить идею запудрить кому-нибудь мозги через чресла. Мозги отдельно – чресла отдельно. Американские чресла работают автономно. Вспомним того же старикана Миллера. К тому же, он путался в основном с потаскушками, что, так сказать, организационно, с точки зрения мужской предприимчивости не стоило никакого труда.
Ясно, разъезжай я на «линкольне», спали бы со мной взахлеб. А так лишь впроброс, впромельк – из чистого любопытства. Опять же недорого. За рыбку со свечкой.
Надо попробовать просто пожить – с той же Стефани. Англия – не Америка, великолепная, скажу вам, дамы и господа, страна. Дубы, замки, Биг Бен опять же. Скучновато, конечно, но надежно. ПОТОМУ ЧТО КОРНИ. А тут ничего такого нет. Все как перекати-поле – сел, сунул свой домишко в трейлер и поехал, укусив гамбургер, обсыпанный кунжутом.
Это еще мне Крис говорила в открытом ресторане на берегу океана. Американцы не любят проблем и решают их просто – меняют партнеров, переезжают в другое место. Никто никому в душу не лезет. Да и есть ли она у них?
Душевная приязнь – туфта.
ПОТОМУ И НЕ ПРИВЯЗЫВАЮТСЯ.
В шесть вечера Стефани встречала меня на условленной остановке. Договорились, что она меня сама узнает – узнала. Я бы нет – всегда ведь ждешь большего, так мы устроены. Но в общем она была ничего – почти с меня ростом, породистый нос, доставшийся англичанам явно от римлян, руки красивые, губы бантиком. Умный взгляд больших карих глаз. Приветлива. Была в каком-то коротеньком манто – не меховом, а из шерстяных ниток. Бедна, но с претензиями. Сели в ее машину – огромную, исправную, хотя одной ногой – уже на автомобильной свалке. Внутри пахло перегретым мотором.
От самой же Стефани пахло хорошо.
Но главным было не это. Главное – в Эл-Эе было тепло. Градусов двадцать по Цельсию. Зимнее лето. Тихо струились листья в закатном свете. Легкий нежный ветерок. И я сразу перестал кашлять.
В Пасадену не хотелось, и мы до нее не доехали. Остановились раньше, на Игл-Рок, поднялись по лесенке мимо дома с садиком и оказались перед крыльцом другого – добавочная дверь с сеткой от насекомых, ключ под половиком, прямо как где-нибудь в Крыму. Внутри чисто, почти красиво, цветы в вазе, и – Господи! – тепло. Прискакал какой-то кошачий. Маленький и всего один.
Раздевайтесь, отдыхайте.
До трусов? – чуть не брякнул я, охмелев от уюта.
Но в любом случае сначала надо было поесть. Да и литровая бутылка уже приветливо стукнула передо мной донышком о низкий столик. Калифорнийский рислинг. Примерно, пять долларов.
Умею ли я готовить?
Не очень. Хотя и веду холостяцкую жизнь.
Так, я холостяк... Сообщение было воспринято явно положительно.
Да, в Питере она была, правда, всего неделю в восемьдесят восьмом году. На книжной ярмарке – служила тогда в одном издательстве. Да, город красивый, но ужаснули пустые прилавки магазинов и очереди.
Очереди? Даже я успел забыть, что это такое.
Я сидел, потягивая вино, а Стефани готовила за открытой на кухню дверью обедец. Я смотрел, как она движется, как ходят под мягким свитером ее солидные груди, и с каждой минутой она нравилась мне все больше. Крупная женщина. И хотя я всегда предпочитал маленьких, с крупными все получалось легче. Вино меня быстро разобрало, и я подтянулся к кухне.
Так все-таки что я умею?
– Чистить овощи и резать их на мелкие кусочки, – сказал я.
– Это много, – сказала Стефани и поручила мне овощи.
Я старательно помыл и нарезал, как было велено. Разве что мельче, чем требовалось. Ну, это от радости. У половины из овощей я не знал названий.
– Может, вы хотите мяса? – спросила Стефани, – я его почти не ем.
– Мясо на ночь вредно, – покривил я душой.
Стефани бросила мои овощи в кастрюльку на плите и сняла передник.
– Теперь подождем... Почему-то хочется выпить. Обычно мне не хочется.
– Это потому что у вас нет собутыльника, – пошел я в разведку.
– Есть. Дотти, мы снимаем с ней это жилье. Она каждый день прикладывается.
– А где она?
– Скоро придет.
– А... – сказал я.
– Да вы пейте, – сказала Стефани, сама налила себе и по новой наполнила мой высокий бокал.
Мы чокнулись и я сделал большой глоток.
Стефани поморщилась и потерла пальцами лоб :
– Целый день голова болит.
– Могу снять боль, – сказал я.
– Ты умеешь?
– Надо просто помассировать. Когда-то у меня были мигрени и я научился. Но помогает не всем. А от некоторых и у меня самого может заболеть голова.
Ознакомительная версия.
