— Но эти встречи мимолетны; после того, как удовольствие прошло, что вы испытываете? Хотите ли вы снова встретить ваших партнеров, или полностью о них забываете?
— В данном случае было (и остается) «чувство» между той женщиной и мной: хотя наша встреча и была короткой, то прекрасное ощущение, которое я получила от нее, не исчезло. Что до остальных, нельзя ничего предсказать заранее, все решается внезапно. Часто многое зависит от внешности: если у меня создается впечатление, что все между нами уже сказано, то мы больше не видимся или видимся редко, когда мне кажется, что тот или иной из партнеров может принять участие в одной из моих церемоний; но если они мне нравятся, это может быть началом сильной, прочной связи, или же не такой интенсивной, как бы пунктирной, колеблемой превратностями жизни с ее нарастающим темпом и попусту растраченным временем.
— Если вы хотите увидеть того или иного из партнеров, что вы делаете? Вы, как обычно принято, обмениваетесь номерами телефонов?
— Я никогда не даю свой номер телефона с первого раза, лишь в некоторых случаях — женщинам, которые никогда не будут вас преследовать; зато я всегда спрашиваю его у тех, кто представляет какой-то интерес. Любое колебание свидетельствует о том, что человек не слишком расположен продолжать знакомство, что в один прекрасный день может стать источником ненужных проблем. Это способ сделать правильный выбор.
— Если говорить о нынешней ситуации, теперь есть мобильники.
— Да, это облегчает дело, но с теми, кто не слишком расположен к встречам, я расстаюсь, есть у них мобильники или нет. Я никогда не настаиваю, и мы мило и любезно прощаемся. Кстати на эту же тему: Рено Камю[8] постоянно жаловался в своих дневниках, что анонимные встречи гомосексуалистов — где, по его выражению «есть трах», — которые к обоюдному удовольствию проходят в парке, в сауне или в любом другом уединенном месте, часто заканчиваются без единой улыбки, дружеского жеста, благодарности, даже без единого взгляда, словно партнеры умышленно дают понять друг другу: «Все, я тебя больше не знаю!» С таким поведением я никогда не сталкивалась и не наблюдала его со стороны в гетеросексуальных садомазохистских клубах. Почему? Может быть, потому, что там почти нет «траха» и наступающего вслед за ним резкого угасания желания?
— Но в этих клубах вы вначале не знаете о сексуальных пристрастиях ваших партнеров…
— Вначале — нет. Тем не менее, можно предположить, что раз уж они оказались здесь, это не случайно! Некоторые недвусмысленно демонстрируют свои пристрастия с помощью аксессуаров: обнаженный мужчина, носящий на шее собачий ошейник с поводком, ясно дает понять, зачем он сюда пришел. Других, более сдержанных, разгадать немного сложнее, но все равно это можно сделать после нескольких уточняющих вопросов. Есть среди посетителей и совсем нерешительные, неуверенные в себе, толком не знающие, чего они хотят. Таких лучше избегать. В повседневной жизни, за исключением тех случаев, когда имеешь дело с сексуальными пристрастиями, выставленными напоказ (что мне не очень нравится), мне кажется, сложно догадаться о тех эротических фантазиях, что приходят людям в голову: часто они непредсказуемы. На этот счет, в самом деле, можно что-то узнать лишь из беглых ненавязчивых опросов, проводящихся для того, чтобы добавить журналам острых тем. Лишь немногие журналы проводят серьезные исследования сексуальных практик, но ничего не говорят об их истории, о сценариях, о смене образов, которые разворачиваются в сознании во время них (ни даже о том, существуют ли эти образы). Такое глубокое, захватывающее погружение, «высшая фантазматика», является предметом долгого серьезного исследования, практически невозможного. Я лелеяла мысль о том, чтобы этим заняться, но это воистину титанический труд, и, по зрелому размышлению — кому еще это интересно, кроме меня?
— Какова была самая удивительная ситуация в вашей жизни?
— В первый раз это было давно; я тогда только начинала осваиваться в нью-йоркских специализированных клубах, тем более привлекательных для меня, что в Париже точно таких не было. На небольшой сцене, расположенной в едва освещенном углу зала, достаточно красивая женщина проводила сеанс «господства» над мужчиной, стоявшим перед ней на коленях. Когда она заговорила с ним, я поняла, что ее голос, вне всякого сомнения, мужской. Я на какое-то время застыла с открытым ртом от удивления: я никак не могла себе представить, чтобы трансвестит мог быть «госпожой»! (Тогда я была еще наивна и делала свои первые открытия.) Гораздо позже, уже после выхода «Женских церемоний», я получила множество писем — почти исключительно от мужчин. Я решила встретиться с некоторыми из моих корреспондентов — просто для того, чтобы поговорить с ними. Особенно меня тронуло одно письмо, к которому было приложено очаровательное стихотворение, полное буколических цветистых метафор. Встреча состоялась в одном международном отеле, расположенном под аркадами на улице Риволи. И вот в гостиную входит старый господин, опирающийся на трость, потом мы довольно долгое время с ним беседуем, как вдруг он говорит: «Вы не заметили?» — «Не заметила чего?» — «Я священник». Это действительно был священник из религиозного учебного заведения для девочек, из Бельгии. Он регулярно приезжал в Париж, чтобы его мучили профессиональные «госпожи», — вы знаете этих профессионалок, настоящих экспертов, у которых есть так называемый «донжон» — специально оборудованное помещение с набором традиционных инструментов: колец, крестов Святого Андрея, столов для экзекуций, розог, костюмов для переодеваний и т. д.
— Что за костюмы?
— Женская верхняя одежда, белье, туфли на шпильках, форменная одежда горничных и т. д. — во все это они одевали своих клиентов, перед этим накрасив их (или нет). Некоторые клиенты сами приносили с собой фетишистские наряды и переодевались в них. В Германии, где подобное практикуется более открыто, чем у нас, Томи Унгерер[9] прожил полгода рядом с профессиональными «госпожами», на одной из улиц Гамбурга, где расположены специализированные заведения; он с ними подружился и создал галерею рисунков, посвященных их аксессуарам и нарядам. Не так давно эти рисунки и прилагающиеся к ним интервью с «госпожами» были опубликованы в красиво изданной книге, о которой очень много говорили с момента ее выхода в продажу. Вскоре после этого я увидела на стене в приемной одной «госпожи» великолепный рисунок, где она была изображена во весь рост, в горделивой позе. Надо полагать, это был его подарок. Там же, в Гамбурге, я посетила расположенное возле вокзала, в небольшом трехэтажном доме, укромное садомазохистское заведение, которое называлось «Мадам…»- имя я забыла. У иностранцев, в частности, у немцев и американцев, эротизм часто ассоциируется с французским языком, где слово «мадам» — одно из самых употребительных. Какой-то состоятельный человек вложил в это заведение порядочно денег ради юной и хорошенькой профессиональной «госпожи», приобретающей известность. На втором этаже был впечатляющий гардероб всевозможной одежды и обуви, на первом — небольшой амфитеатр, где устраивались тематические вечеринки, с демонстративными и поощрительными скетчами; также в центре этой уменьшенной модели амфитеатра находилась небольшая лодочная карусель. Я никогда не видела в подобных заведениях такой неожиданной вещи. Каково было ее точное назначение? Я встретила там здоровенного негра, с которым познакомилась в Нью-Йорке в одном из клубов, где он наблюдал за порядком и при этом сохранял манеры воспитанного ребенка. Он был всецело предан мадам — в ее заведении он стал портье, вышибалой, доверенным лицом…
— Подобные вещи все чаще можно увидеть в кино и в театре…
— Это не ново, но бесспорно, что откровенные сексуальные сцены (любых видов) приносят большой доход. С некоторых пор я заметила нечто, чего, кажется, раньше не было — перенесение садомазохистских действ в сферу искусства: выйдя за рамки клубов и «донжонов», они демонстрируются под видом «перформансов» или спектаклей в галереях, музеях, театрах, причем совершенно официально. Однако они никогда не демонстрируются в чистом виде, в своей изначальной сути. Они позиционируются как явления сферы искусства, в которую погружены: да, обнаженная женщина стоит на четвереньках, на шее у нее поводок — но это происходит в галерее, в центре художественной выставки!.. Другая, в шерстяной шапочке, натянутой на глаза, позволяет целовать себя множеству чужих губ — да, но ведь это происходит на вернисаже, она — актриса… Ян Фабр, чья постановка «Я — кровь» заставила пролиться немало чернил этим летом в Авиньоне, какое-то время назад поставил достаточно необычный спектакль, где он сам находился на сцене в течение нескольких часов, облаченный в кожаные «доспехи», а какая-то женщина периодически хлестала его, так, чтобы кровь не останавливалась. Профессионалка за подобную услугу потребовала бы с него кругленькую сумму; здесь, напротив, он сам получил и деньги, и признание публики, поскольку все это происходило «во имя искусства»! Хорош, нечего сказать! По-моему, это уж слишком — продавать таким образом свое мазохистское удовольствие! То же самое было и с одним из моих «приверженцев» — он в достаточной мере эксгибиционист и в то же время — танцор-чечеточник. В одном из своих клубных номеров он заставляет хлестать себя, а потом получает за этот «ущерб» солидное вознаграждение. Есть еще тот американец, исключительный мазохист, который заставляет подвешивать себя на стальной цепи за ноги к потолку, но не ко всякому — а к потолку музейного зала, придавая таким образом этому садомазохистскому действу статус произведения искусства. And so on…
