– Несомненно лишь то, – ответила госпожа де Франваль, – что он беспрестанно сам огорчает окружающих.
– О Небо! Что я узнаю? Мой друг в чем-то провинился перед вами?
– Если бы только это!
– Удостойте же меня вашим доверием. Вы же знаете мою горячую, мою нерушимую преданность.
– Ужасные выходки, развращенность нрава, всевозможные прегрешения... Вы только представьте! Нашей дочери предлагают наилучшую партию, а он и слышать об этом не желает.
И тут Вальмон искусно отводит глаза с видом человека, который все понимает, сожалеет, но боится высказаться.
– Как же так, сударь, – продолжает госпожа де Франваль, – похоже, вы ничуть не удивлены? Вы чего-то не договариваете!
– Ах, сударыня, не лучше ли порой смолчать, нежели своими речами привести в отчаяние того, кого любишь?
– Не говорите загадками, откройте мне все, умоляю вас!
– Я содрогаюсь при мысли, что должен раскрыть вам глаза, – произносит Вальмон, с жаром хватаясь за руку прелестной женщины.
– О сударь, – воскликнула взволнованная госпожа де Франваль, – больше ни слова! Или же извольте объясниться, я настаиваю! Не держите меня долее в неведении, оно мне невыносимо.
– Куда менее невыносимо, чем состояние, до которого довели меня вы, – промолвил Вальмон, бросая на предмет своего обольщения взгляды, полные любовного жара.
– Но что все это означает, сударь? Сначала вы вселяете в меня тревогу, заставляете желать объяснений, затем, осмелившись намекнуть на нечто, чего мне не следует знать, что причинит мне боль, вы отнимаете у меня возможность узнать то, что так волнует и тревожит меня. Говорите же, сударь, говорите, не доводите меня до отчаяния!
– Ну что ж, я выражусь яснее, раз вы этого требуете, сударыня! Для меня нестерпимо разрывать ваше сердце... Но знайте ужасную причину, по которой ваш супруг отказал господину де Коленсу. Это – Эжени...
– Как!
– Так, сударыня! Франваль обожает ее: сегодня он уже не столько ее отец, сколько любовник, и предпочел бы скорее отказаться от жизни, чем уступить кому-либо Эжени.
Этих зловещих разъяснений госпожа де Франваль уже не могла дослушать: силы оставили ее, она лишилась чувств. Вальмон бросился на помощь и, едва сознание вернулось к ней, продолжал:
– Вот видите, сударыня, чего стоит признание, которого вы потребовали; я все на свете отдал бы...
– Оставьте меня, сударь, оставьте, – повторяла госпожа де Франваль в неописуемом смятении, – после столь сильных потрясений мне необходимо побыть одной.
– И вы хотели бы, чтобы я покинул вас в такую минуту? Ах, ваши муки столь живо задевают мою душу, что я не испрашиваю вашего позволения разделить их. Я нанес рану, предоставьте же мне излечить ее.
– Франваль – любовник собственной дочери! Небо праведное! Я носила ее под сердцем, и теперь она безжалостно разрывает это сердце... Преступление столь ужасно... Ах, сударь, возможно ли? Вы в этом уверены?
– Оставайся у меня хоть какие-то сомнения, сударыня, я хранил бы молчание. Я сто раз предпочел бы ни о чем не сообщать, нежели напрасно тревожить вас. Низость эта – факт неоспоримый, я узнал о ней от вашего мужа: он сам признался мне. Как бы то ни было, постарайтесь хоть немного успокоиться, умоляю вас. Сейчас важнее подумать не о разоблачении любовной связи, а о возможностях разорвать ее, возможности же эти заключены в вас одной...
– Ах, поскорее научите меня! Это преступление мне так отвратительно.
– Такого мужа, как Франваля, не удержать добродетелью. Супруг ваш не верит в женскую порядочность, считая ее плодом гордыни или натуры, он говорит: храня нам верность, женщины делают это лишь для собственного удовольствия, а вовсе не для того, чтобы привлечь или привязать нас. Простите, сударыня, не скрою, что я думаю так же: мне никогда не доводилось видеть, чтобы добродетельным поведением жене удалось победить пороки своего супруга. Поведение, напоминающее его собственное, куда больше задело бы Франваля за живое и скорее вернуло бы его вам. Пробудите в нем ревность, ведь сколько заблудших сердец было возвращено в лоно любви таким проверенным средством! Поняв, что добродетель, которой он сторонился и которую даже бесстыдно презирал, отныне результат сознательного выбора, а не беспечности или холодности, ваш муж действительно научится ценить ее в вас, и именно в тот самый миг, когда сочтет вас способной уронить ее... Он воображает и смеет утверждать, что у вас не было любовников лишь оттого, что вас никогда не атаковали; докажите же ему, что все в вашей воле. Отомстите за обиды и неуважение. Возможно, с точки зрения ваших строгих принципов, вы и совершили бы небольшое прегрешение; но сколько бед вы бы предотвратили! Какого супруга обратили бы в другую веру! Ценой незначительного оскорбления почитаемой вами богини вы приведете в ее храм нового сторонника! Ах, сударыня, взываю лишь к вашему разуму! Поведением, какое я осмеливаюсь вам предписывать, вы навсегда обретете Франваля и навечно плените его; сейчас он вас избегает, а если вы поступите наперекор моим советам, он ускользнет от вас безвозвратно. Да, сударыня, смею вас заверить, если вы любите своего супруга, то не должны колебаться.
Застигнутая врасплох этой речью, госпожа де Франваль ответила не сразу. Затем, вернувшись мыслями к пламенным взглядам и речам Вальмона, она решилась:
– Сударь, предположим, я последую вашим советам, на кого же, по-вашему, я могла бы обратить свои взоры, чтобы посильнее взволновать моего мужа?
– Ах, друг мой, – воскликнул Вальмон, не заметив расставленной западни, – дорогой, чудный друг мой! На человека, любящего вас больше всего на свете, кто обожает вас с тех пор, как увидел, и у ваших ног клянется умереть за вас...
– Подите прочь, сударь, подите прочь! – повелительно произнесла госпожа де Франваль. – И не смейте более показываться мне на глаза! Ваши уловки раскрыты. Вы приписываете моему мужу проступки, на которые он неспособен, лишь для торжества собственных коварных замыслов. Но знайте, будь он и виновен, предлагаемые вами средства столь противны моему сердцу, что применение их для меня немыслимо. Заблуждения мужа ничуть не оправдывают жену: напротив, она должна стать еще более благоразумной; пусть в нечестивом городе, на который готов обрушиться гнев Господен, найдется праведник, чтобы отвести небесный огонь.
При этих словах госпожа де Франваль встала и, позвав слуг Вальмона, вынудила того уйти устыдившимся неудачей своих первых поползновений.
Хотя эта достойная восхищения женщина и разгадала козни приятеля ее мужа, рассказ его так соответствовал ее опасениям и предположениям ее матушки, что она решилась пойти на все, лишь бы удостовериться в жестокой правде. Повидавшись с госпожой де Фарней и рассказав о случившемся, она вернулась с твердым намерением действовать.
Давно известна одна бесспорная истина: самые злейшие наши враги – это наши слуги. Всегда ревнивые, всегда завистливые, они словно стремятся облегчить себе бремя подчинения, способствуя нашему грехопадению: оно ставит нас ниже их и тешит их тщеславие, даря хоть на несколько мгновений иллюзию господства, отнятую у них судьбой.
Госпоже де Франваль удалось подкупить одну из девушек Эжени: твердое содержание, обеспечивающее будущее, сознание благого деяния, – все обещанное склонило эту особу, и на следующую ночь она взялась предоставить госпоже де Франваль неопровержимые доказательства.
Настает решающая минута. Несчастную мать приводят в комнату, смежную с покоями, где вероломный супруг ее каждую ночь наносит оскорбления не только священным узам брака, но и самим Небесам. Эжени рядом с ним. Преступлению предстоит свершиться при свечах, горящих по углам комнаты. Алтарь подготовлен, жертва распростерта, жрец склоняется к ней... Для госпожи де Франваль уже не существует ничего – только ее ужас, ее поруганная любовь и безрассудная смелость отчаяния... Не в силах томиться за запертой дверью, она сокрушает эту преграду, врывается в комнату и бросается к ногам гнусного кровосмесителя.
– О вы, проклятье моей жизни! – восклицает она в слезах. – Разве я заслужила такого обращения? Я ведь и сейчас люблю вас всей душою, несмотря на все унижения, которым вы меня подвергаете. Взгляните на мои слезы и не отталкивайте меня! Прошу вас, пощадите эту несчастную! Обманутая собственной слабостью и вашими обольщениями, она надеется обрести счастье среди бесстыдства и преступления! Эжени, Эжени, неужто ты нанесешь смертельный удар той, что дала тебе жизнь? Не оставайся долее сообщницей злодеяния; ведь от тебя утаили всю его гнусность! Вот мои руки, готовые принять тебя! Несчастная мать у ног твоих заклинает тебя не осквернять законы чести, начертанные самой природой! Если же вы оба отвергнете меня, – продолжает эта отчаявшаяся женщина, поднося к сердцу кинжал, – вот средство, что избавит меня от бесчестья, которым вы хотите меня запятнать: я залью вас своей кровью, и лишь над моими останками вы сможете продолжать ваши злодеяния.
