Но в таких случаях последнее слово обычно всегда за тренерами. Женька остался дома, а в Тампере поехал Ионов.
Я ни в чем не могу упрекнуть Толю Ионова. Он делал в Тампере все, что мог. Но мог он в нашей тройке очень немного: мы играли в разный хоккей. Переучиться за столь короткий срок он был не в состоянии. Да и ни к чему это было — ведь после чемпионата ему предстояло вернуться к своим постоянным партнерам, которые к нему привыкли и рядом с которыми он как раз на месте. И он очень страдал. Страдал, пожалуй, даже больше, чем мы. Ни я, ни Славка, хоть мы и не славимся особой сдержанностью, не сказали ему в Тампере ни одного худого слова, ни разу не повысили голоса в разговоре с ним. Но однажды его явная растерянность в каком-то игровом эпизоде вызвала такую гневную тираду Эдуарда Иванова, что Толя, опустившись на скамейку запасных, расплакался. К нему подошел Тарасов, утешал, просил, требовал, чтобы он успокоился, но Ионов, для которого всегда любое слово его тренера было непреложным, на этот раз ничего не мог с собой поделать.
Закончилось первенство мира, и мы вновь стали играть своей тройкой. Мы решили не унывать и доказать, что случай с Женькой — эпизод, что мы сильны именно втроем. Но видимо, тренеры мысленно навсегда вычеркнули Евгения из списков сборной. К его кандидатуре больше не возвращались. Если других — и постарше — вновь и вновь испытывали, проверяли, включали во вторую сборную, отправляли в зарубежные поездки, то по отношению к Женьке тренеры всем своим поведением словно давали понять: на тебе поставлен крест.
Его место в Любляне занял Виктор Якушев. С ним нам, конечно, было тяжелее, чем с Женькой, но все же легче, чем с Ионовым. Якушев — игрок необычайного таланта. Он так понимает, видит и чувствует хоккей, как это дано немногим. По существу, в Любляне мы с ним играли «с листа» после двух-трех совместных тренировок. Когда выяснилось, что нам предстоит играть вместе, мы вкратце рассказали Виктору, как любим и привыкли действовать в тех или иных ситуациях, и все сразу же пошло сносно. Последний же матч чемпионата, матч со сборной Чехословакии, в котором наша тройка открыла счет и за первые пять минут забросила три шайбы, мы и вообще провели здорово.
К началу следующего сезона, сезона Вены, хоккейная карьера моего брата завершилась. Он ушел рано, ему не было и тридцати. Сказалась и старая травма, которая с годами давала знать о себе все сильнее. Но не последнюю роль сыграло и уязвленное самолюбие. Мы продолжали играть в сборной, каждый год пополняя свои коллекции золотых медалей и нежась в ласковых объятиях славы, а Женька, чувствуя себя ничем не хуже и продолжая играть вместе с нами в «Спартаке», должен был на время мировых чемпионатов и международных турниров отходить в сторону и уступать свое законное (как считали и он и мы) место кому-то другому.
Не знаю, может быть, я слишком здесь пристрастен. Другим я быть не могу — речь идет о моем брате.
Итак, Женька ушел. И сезон 1966/67 года можно считать началом новой эры в истории нашей тройки. Тренер «Спартака» Бобров определил к нам правым краем 19-летнего Евгения Зимина. Сколько должно было утечь воды, сколько пришлось нам попортить друг другу настроения и нервов, прежде чем новое наше звено стало не хуже того, прежнего! Чтобы понять это, надо знать, что это за личность — Женя Зимин.
Хоккеист он, как говорится, от бога. Скорость, сметливость, храбрость, техничность — всеми этими и многими другими достоинствами природа наделила его в избытке. А вместе с ними дала ему солидный запас самоуверенности и тщеславия. Хоккейное поле было для него тем местом, где он, и только он, Евгений Зимин, должен обводить противников, забивать голы и срывать аплодисменты. Партнеры интересовали его постольку, поскольку они могут помочь ему в этом деле. Коллективной игры он не понимал и в душе не признавал. Был он тогда парень на редкость симпатичный, обаятельный и одновременно упрямый и своенравный. К тому же успехи — не только на площадке, а и у девушек, у приятелей — давались ему легко. А потому каждый свой шаг в жизни и в хоккее он считал самым правильным и самым лучшим. Что же касается характера, то в этом он немногим уступал своему тезке и предшественнику — моему брату.
Вот какого партнера получили мы со Старшиновым. Очень уж многое в нем вызывало наш внутренний протест. Каждый из нас тоже имел право считать себя солистом, но всю свою хоккейную жизнь мы исповедовали одну веру — веру в коллективную игру. Мы не без основания считали, что именно ею в первую очередь и сильна наша тройка. Ломать себя, менять свои убеждения мы, люди, которым такая игра принесла и признание, и победы, и медали, не хотели и не могли ради мальчишки, еще, в общем, ничем себя в хоккее не проявившего. Да и к чему менять то, что всегда приносило самые лучшие плоды?
Нет, с юным Зиминым мы не церемонились, как церемонились в Тампере с уже взрослым, сложившимся игроком Анатолием Ионовым. Мы шпыняли его, мы не стеснялись с ним в выражениях, мы ссорились с ним и на поле, и на скамейке запасных, и на тренировках. Он обижался, огрызался, просил перевести его в другую тройку. Но, с одной стороны, нас поддерживал тренер В. М. Бобров, понимавший, что правда на нашей стороне. А с другой — сам Женька, парень хоть и упрямый, но умный, способный и схватывающий все на лету, пусть и не без сопротивления, но очень быстро впитывал в себя наши уроки. Во внутренней борьбе, в конфликтах мы находили общий язык. К середине сезона тройка стала складываться. И она наверняка сложилась бы к началу венского чемпионата мира, но все плоды нашего общего труда едва не пошли насмарку.
Как всегда, последнюю проверку перед чемпионатом мира кандидаты в сборную проходили в Канаде. Там мы играли совсем неплохо поначалу. Зимин стал уже превращаться в настоящего коллективного игрока. Он не передерживал шайбу, не стремился во что бы то ни стало сделать все сам, он научился в каждой игровой ситуации находить партнеров и сообразовывать свои и их намерения. До сих пор не могу понять, в чем тут дело, но именно такая игра вызвала недовольство тренеров сборной. Они обвинили Зимина, человека отчаянной храбрости, да еще и страшно обидчивого, в том, что он трусит. Что только поэтому он и не берет игру на себя, а старается побыстрей отделаться от шайбы. Едва услыхав это, мы со Славкой поняли, что все наши труды пошли насмарку. Мы-то понимали, что это значит — обвинить в таком оскорбительном для любого человека недостатке Женьку Зимина с его гордостью и честолюбием. С этого момента хоккей перестал для него существовать. На площадке он только и занимался тем, что демонстрировал свою беззаветную отвагу. Он лез на рожон, пытался прорваться в одиночку к чужим воротам, ввязывался во всякую потасовку. Он зарабатывал синяки, шишки и репутацию драчуна и нарушителя правил. Все чаще и чаще он вынужден был проводить время на скамье штрафников. Игра нашей тройки расклеилась, последние матчи в Канаде мы провели слабо. В Вену Женька не попал…
Что делать — не везет у нас в тройке Евгениям… Я все-таки думаю, что все эти мытарства оттого, что у обоих нелегкие характеры. Оба они действительно люди не очень-то уживчивые. Но не знаю, как кому, а по мне главное — был бы у человека характер. Пусть плохой, но характер. Хотя с бесхарактерными легче. Представьте себе, чем стала бы наша сборная, не будь ее тренеры людьми с сильными характерами. Тоже неуживчивыми и нелегкими, но твердыми и своеобразными. Но к сожалению, терпимости обоим им хватало далеко не всегда…
В Гренобль Зимин все же поехал. Участие его в олимпийском турнире до самого последнего момента было под большим вопросом, да и, находясь уже во Франции, он знал, что играет до первой неудачи: на скамейке запасных сидит готовый в любую минуту занять его место Вениамин Александров. По себе знаю, насколько это тяжело и неприятно — играть, чувствуя, что тебя вот-вот заменят. Женька нервничал, ошибался и в конце концов действительно поменялся местами с Александровым. Так бы мы и доиграли чемпионат в таком составе, который не очень устраивал ни нас, ни, по-моему, Александрова, но наш ветеран получил в одном из матчей серьезную травму, и тренерам волей-неволей пришлось вернуть на поле Зимина.
Вот когда наш молодой партнер заиграл по-настоящему. Ничто теперь ему не мешало, никакие мысли о замене не тяготили его ум. Теперь это был тот самый Зимин, к которому мы привыкли в «Спартаке», — азартный и вместе с тем расчетливый, одновременно стремительный и осмотрительный, жадный до шайбы, но знающий меру и помнящий о партнерах.
Кажется, годы мытарств ушли в прошлое окончательно и бесповоротно. Однако не тут-то было. Пожить в сборной мало-мальски спокойной жизнью Зимину так и не удалось. Сезон Стокгольма он начал не очень удачно. Диагноз тренеров сборной: лень, нежелание тренироваться, слабоволие. Мера лечения: отчисление из сборной. Поверьте мне: уж в чем другом, а в безволии и лени Зимина не обвинишь. Мы убедились, возвратившись из Вены, какие горы способен своротить этот парень на тренировках, как упорно умеет он идти к цели. Недаром же он все-таки добился своего и поехал в Гренобль.
