Евгений Загорянский - Повесть о Морфи

Иногда он поднимался, записывал несколько строк в толстую кожаную тетрадь и опять садился на место.

Всем командовала мать, ее худые руки властно вели одряхлевший семейный корабль. К старости она стала деспотичной и нетерпимой, прежняя религиозность начинала переходить в ханжество. Казалось, одна только любовь к музыке, неистребимая и могучая, сохранилась в ней от облика прежней Тельсид – Луизы.

Она вела дом мелочно и крикливо, ссорилась со слугами и угрожала рабам продажей на плантации.

Эбенезер умер, конюхом и кучером стал Джимми. Салли плакала почти беспрестанно.

Дядя Эрнест окончил, наконец, университет и открыл адвокатскую контору на Севере, в штате Иллинойс.

Пол долго не мог привыкнуть, прийти в себя. Когда он жил в Спрингхилле, дом казался ему совсем другим. Жалость к родителям терзала его, как телесная боль, но выхода он не видел.

Катились неприметные, безрадостные месяцы.

Выезжать на Панчо казалось теперь Полу неприличным, пришлось занять верховую лошадь у соседей-плантаторов. Судья перестал ездить верхом, тучность одолевала его.

Дважды Пол получал письма от Мэй, а однажды встретил ее в коляске возле старого моста. Мэй очень похорошела и стала совсем взрослой. Рядом с ее коляской ехал верхом рыжий Реджи Эллингтон. Пол вздрогнул, поклонился издали и круто повернул лошадь. Он скакал домой и думал о том, как вызовет Эллингтона на дуэль и застрелит как собаку. Никого еще не ненавидел он с такой силой.

Ночью он не спал, а утром получил от Мэй письмо, ласковое и милое, как обычно. Она спрашивала, почему он не подъехал, увидев ее катающейся с Реджи.

Пол не знал, что ему делать. Днем его позвала мать, был длинный, тяжелый для обоих разговор. На этот раз миссис Тельсид не удалось удержаться от слез. Зато решение было принято.

Через несколько дней Пол написал Мэй отчаянное письмо, уехал в город и записался на юридический факультет луизианского университета. В те времена не существовало еще ни твердых программ, ни обязательного посещения лекций. Надо было лишь сдавать зачеты и экзамены по множеству предметов, но никого не интересовали сроки их сдачи.

И тут Пол показал себя. Впервые в жизни он работал по-настоящему, мозг его въедался в книги, как кислота. Профессора демонстрировали его друг другу как любопытнейший феномен.

Пол прошел пятилетний курс за два года. Он стал университетской знаменитостью, даже не заметив этого.

Старый немец Христиан Розелиус, профессор римского права, заявил публично, что за сорок лет преподавания он еще не встречал такого студента. Известные законоведы судья Теодор Мак-Калеб и Альфред Хэннен, у которых также учился Пол, предсказывали ему блестящую юридическую карьеру.

Один за другим сдавал он досрочно экзамены, и к лету 1856 года с ними было покончено. Полу было присвоено звание «ученого адвоката и юриста». В дипломе значилось, что «Пол Чарлз Морфи, эсквайр, имеет право практиковать в качестве адвоката на всей территории Соединенных Штатов»… но никаких реальных прав этот диплом Полу не давал. Оставалась последняя, но неизбежная формальность – церемония «допущения в суд». Это было всего лишь посвящение в адвокатское сословие, пустая традиция, однако подвергнуться ей мог лишь человек, достигший гражданского совершеннолетия, то есть двадцати одного года, а Полу недавно только исполнилось двадцать лет, надо было ждать около года…

Убедившись в обязательности этой церемонии, Пол со вздохом записался помощником в контору присяжного стряпчего Джарвиса. Джарвис занимался преимущественно делами, связанными с недвижимой собственностью и разделом наследств. Пол рассчитывал получить у него необходимую практику, но дел оказалось до смешного мало. И тогда в летние месяцы 1856 года в шахматную комнату биржевой конторы на Роял-стрит стал регулярно заходить по воскресеньям бледный, изящный, невысокий юноша.

Он играл несколько партий, никогда не проигрывая ни одной, вежливо благодарил партнера и исчезал до следующего воскресенья. Лишь лучшие игроки города – Руссо, братья Перрэн, старый Стэнли, судья Мик – отваживались играть с ним, но выиграть не удавалось никому. Ничья была событием, о котором говорили несколько дней. И ни с одним из товарищей-шахматистов этот странный юноша не считал нужным сойтись поближе. Он был безупречно вежлив, но, вместе с тем, холоден и недоступен.

В сентябре, когда начала спадать жара, Пол поехал в усадьбу. Он ехал домой как победитель. Дядя Эрнест ехал с Севера специально для встречи с ним.

Встреча прошла сердечно и весело. Спустя несколько дней они сидели на террасе втроем – два брата Морфи и юный Пол, ныне ученый адвокат. Старшие курили. Кудри Эрнеста сильно поредели, он потолстел. Дела адвокатской конторы в Иллинойсе шли совсем неплохо.

– Принеси-ка ружье, Пол, – лениво сказал Эрнест.

Куры кудахтали, собирая цыплят. Рыжий маленький ястреб кружил невысоко, высматривая и прицеливаясь.

Пол принес из дома старый дробовик, но ястреб успел скрыться.

– У меня было любопытное дело, Алонзо, – Эрнест затянулся сигарой. – По закону 1821 года о размежевании земель один мой клиент потерпел серьезный убыток…

– Это возможно, дядя Эрнест, – вставил Пол. – Только это закон не 1821 года, а 1827. Ты спутал даты.

Эрнест поперхнулся дымом, судья засмеялся. Эрнест Морфи, присяжный адвокат, посмотрел на Пола и ушел в кабинет брата. Через минуту он вынес толстенный, переплетенный в коленкор гражданский кодекс Луизианы и принялся листать его.

– Ты не там ищешь, дядя Эрнест, – с места сказал Пол, – ищи на 814-й странице, вслед за поправкой Кинга и оговоркой Милларда…

– Тысяча чертей! – Эрнест захлопнул книгу, и пылинки заплясали в солнечном луче. – Ты что, хочешь уверить меня, что знаешь кодекс наизусть?

Пол кивнул, судья беззвучно смеялся, трясясь оплывшим телом.

– Ну хорошо, – зловеще сказал Эрнест. – Попробуем!

Он открыл кодекс наугад. Пол ответил. Восемь раз начинал Эрнест новый параграф – и восемь раз Пол без запинки заканчивал его[6].

– Хватит! – сердито сказал, наконец, Эрнест. – Тебе надо выступать в цирке, Пол, ты упустил свое призвание!

Он вышел. Пол улыбался, судья вытер заслезившиеся от смеха глаза.

– Зачем тебе ехать куда-то, как уехал Эрнест, Пол? – спросил судья. – Разве ты не мог бы через год открыть свою контору где-нибудь поблизости? Я отдал бы тебе свою юридическую библиотеку, Эдуарду она не понадобится.

Старший брат вступил членом в известную маклерскую контору по торговле хлопком и быстро шел в гору. Разумеется, крупный вступительный взнос уплатил за него судья.

– Конечно, я так и сделаю, папа. Я немного подучусь у Джарвиса, приеду домой и начну работать самостоятельно. Адвокату везде найдется работа.

– Мне хотелось бы дожить до этого, – тихо сказал судья.

– Не говори глупостей, папа! – нетерпеливо ответил Пол. Во дворе раздался пронзительный куриный вопль.

Пол схватил ружье, но поздно: ястреб стремительно уходил в высоту, в когтях его бился желтенький цыпленок.

– Вот так, – вздохнул судья. – Именно так и делают они все. Эти Грины, Хорны и Аллисоны…

Пол вскочил.

– Я прошу не говорить плохо об Аллисонах, папа, – сказал он натянуто. – Я… я рассчитываю жениться на мисс Мэй… Со временем, конечно…

Судья внимательно посмотрел на хмурившегося сына.

– Джеральд Аллисон – скверный человек, Пол.

– Папа!..

– Он скверный человек, Пол, – мягко повторил судья. – Однажды я сказал ему это в лицо – и вот… Ты видишь, Аллисон выбросил меня из жизни. Конечно, сделал он это руками своих друзей… Он выбросит и тебя, Пол, зачем ты ему нужен? Ты небогат, и к тому же ты мой сын… Не будь смешон, Пол, пожалей меня, маму. Берегись Аллисона, он жесток и злопамятен, как индеец, хоть он и белый джентльмен-плантатор…

– Какое мне дело до Джеральда Аллисона? – Пол изо всех сил старался сдерживаться. – Ведь мисс Мэй сама может решать свою судьбу!

– Сама? – Судья медленно загасил сигару. – Неужели ты думаешь, что в доме такого человека, как Аллисон, что-то может делаться помимо его воли? Какой ты еще ребенок, Пол. Ученый ребенок.

– Хорошо! – Пол встал и сказал подчеркнуто спокойно: – Хорошо, папа, завтра я поеду к мисс Аллисон и поговорю с ней откровенно.

И Пол вышел.

Разумеется, он не набрался мужества ни завтра, ни послезавтра. Разговор с Мэй был важнейшим рубежом в его жизни, он готовился к нему долго и тщательно.

И вот, наконец, разговор этот состоялся.

Пол возвращался пешком по широкой, обсаженной тополями дороге, и тяжелое чувство несчастья, неблагополучия давило его душу. Но ведь несчастья не случилось!

Пол был честен с ней. Он превозмог себя и сказал Мэй все: что он небогат, слишком молод, не допущен в суд, что он просит ее подождать и не выходить ни за кого другого…