Внутри семьи Бобровых непременной обязанностью считалась забота старших о младших. Тося трогательно помогала Володе, тот в свою очередь души не чаял в братишке, которому со временем достались заботы о Борисе, племяннике Лидии Дмитриевны, перенесшем в войну ленинградскую блокаду, потерявшем родителей и усыновленном Михаилом Андреевичем.
От Лидии Дмитриевны и Михаила Андреевича, их ближайших родственников исходило столько тепла, ласки, что это не могло не сказаться на окружающих, в первую очередь на детях, которые подрастали послушными, прилежными, добрыми.
Бобровы поддерживали у детей любовь к спорту, помогали регулярным занятиям. Михаил Андреевич в юности увлекался футболом, русским хоккеем. Но не всем желающим был открыт путь в спортивные клубы. Руководители одного из них – «Коломяги», считавшегося в Петербурге одним из ведущих, однажды обратились к своим футболистам с призывом: «Будем и впредь заботиться, чтобы семья наша избежала притока нежелательных элементов».
После Октябрьской революции на предприятиях недавние «нежелательные элементы» организовывали спортивные команды. Не стал исключением и завод имени Воскова. Михаил Андреевич играл в хоккей с мячом правым защитником за первую заводскою команду. Его постоянно избирали капитаном.
На стадион, как и все в Сестрорецке, Бобровы шли «болеть» всей семьей. После матча капитан приглашал к себе друзей. К этому времени был готов вкусный обед, потом вместе пили чай с вареньем, играл патефон. Едва хозяйка убирала стол и уходила на кухню, а Тося шла помогать маме мыть посуду, начинался своеобразный разбор матча. Братья внимательно слушали разговор старших.
Традиция после игры собираться с партнерами сохранилась у Бобровых и после того, как Михаил Андреевич закончил играть, с той лишь разницей, что на пироги к Лидии Дмитриевне стали со временем приходить друзья Володи и Севы. Но также за чаем обсуждались перипетии поединков, текли бесконечные рассказы о недавнем матче.
Бобров на всю жизнь сохранил привязанность к мальчишникам, своеобразным послеигровым посиделкам с друзьями. В течение почти трех лет партнеры приходили к нему, особенно после матчей, в 420-й номер гостиницы ЦДКА, где до сентября 1947 года жил Бобров. А потом они стали съезжаться в квартиру № 8 дома около станции метро «Сокол», который молва окрестила генеральским из-за высоких воинских званий многих его жильцов.
Были бы в какой-то мере понятны такие посиделки известных футболистов у Боброва, будь он капитаном. Но избирали на эту роль Федотова, а потом Гринина. А тянулись к Боброву по нескольким причинам. По неписаной традиции на бобровских посиделках шел неофициальный разбор матча. Точка зрения Боброва считалась самой объективной, самой справедливой. Молодым людям, особенно еще не успевшим обзавестись семьей, нравилась обстановка, окружавшая Боброва. После смерти Лидии Дмитриевны обязанности радушной, гостеприимной хозяйки на долгие годы приняла Антонина Михайловна.
Первый капитан сборной СССР по хоккею стал на коньки около девяти лет. Ему достались от брата старые «снегурки». Он прикреплял их к валенкам с помощью шпагата и карандашей, экспроприированных у сестры и брата. Кстати, Всеволод был убежден, что брат играл сильнее его – и в футбол, и в русский хоккей. Наверное, и он смог бы стать известным спортсменом. Но помешала война – Владимира Михайловича тяжело ранило.
Играли братья самодельными клюшками. Делали их по чертежам Володи, не по годам рассудительного, прозванного «головой» не только за умение мастерить клюшки. Избиравшийся, как и отец, капитаном, он подыскивал площадку для тренировок команды, заботился о форме, подбирал соперников. Подросткам нравились золотые Володины руки.
На конском дворе Сестрорецка мальчишки были готовы выполнить любую работу, лишь бы им отдали ненужные дуги, которые распиливались. Получившиеся крюки потом прикрепляли к палкам и плотно обматывали сыромятным ремнем.
Первые в жизни матчи Всеволод провел в кругу семьи, в которой, за исключением Лидии Дмитриевны, все любили играть в хоккей. Глава семьи одерживал легкие победы, но затем, когда подрос младший сын, ему крепко доставалось на льду, и он был вынужден объединиться с неплохо игравшей Тосей. Матчи нередко продолжались до тех пор, пока Лидия Дмитриевна не загоняла хоккеистов на ужин.
Михаил Андреевич старался приучить сыновей к заботливому отношению к хоккейной амуниции. Володя и Сева видели, как отец перед матчем прилаживал клюшку, точил коньки, аккуратно надевал форму, заботливо подготовленную женой. Уроки отца не прошли бесследно. Не было матча, чтобы у Боброва футболка вылезла из трусов, гетры были спущены… После хоккейного матча он прилежно снимал доспехи, коньки, клюшку непременно ставил на положенное место или связывал с запасными. Форму непременно вешал сушить, не забывая при этом посмотреть, нет ли нужды что-либо отремонтировать.
Бобровы – сестра и два брата – увлекались не только подвижными играми. Они хорошо плавали в Финском заливе, который все в Сестрорецке называли морем.
Поддерживая у детей любовь к спорту, Лидия Дмитриевна и Михаил Андреевич очень хотели дать им музыкальное образование. Накопив требуемую сумму, семья купила пианино. К двум мальчуганам и их сестре пригласили педагога. Но уроки музыки оказались для братьев сущей пыткой. Сначала они могли заниматься не больше пятнадцати минут, а затем отказались и от этого. Родителям не составило особого труда убедиться, что достаточных музыкальных способностей у сыновей нет, и они не стали заставлять их садиться за пианино.
Но не только двор с его бесконечными жаркими футбольными или хоккейными встречами звал Всеволода Боброва. Его с детства влекла природа. Из-за любви ко всему живому, растущему, он не стал черствым, холодным человеком, равнодушным к чужому горю.
Худенький парнишка, по росту едва ли не самый маленький среди сверстников, он подолгу пропадал в лесу. Собирал цветы, рано уяснив, какие букеты сохраняются долго, а какие быстро увядают. Ловил птиц, причем главным для него была не ловля, а сам процесс: азарт поимки заставлял быть искусным, смекалистым, требовалось проявлять немалое терпение и выдержку, прежде чем блеснуть взрывной реакцией. Не так ли, много лет спустя, Бобров будет ждать, когда ошибется кто-нибудь из соперников, в первую очередь опекавший его защитник, а он, внешне флегматичный, вроде бы ко всему равнодушный, взорвется и забьет гол?
Пойманную птаху юный птицелов помещал в одну из клеток, изготовлять которые он был мастер, и постоянно ухаживал за нею: регулярно приносил воду, корм, чистил клетку.
Он мог подолгу наблюдать за птичкой, словно стараясь понять ее поведение и доверительно поговорить о чем-то своем. Затаив дыхание, слушал пение, с годами комментируя его, будто научился понимать птичий язык.
Порой взрослые предлагали мальчику монетку на пирожное или мороженое, лишь бы он выпустил птицу на свободу. Паренек в таких случаях поражался взрослым – зачем нужны ему их деньги? Ведь он все равно выпускал пернатых без всякого выкупа. Любопытно, что некоторые птички, выпорхнув на свободу, возвращались к мальчугану, словно ценя его доброту и отодвигая момент окончательного расставания.
Случались и конфликты с родителями. Тут уж, как говорится, ни убавить, ни прибавить: в лес он мог отправиться порой в три часа ночи. Михаилу Андреевичу, к тому времени получившему диплом инженера-инструментальщика по холодной обработке металла и работавшему преподавателем в школе ФЗУ, казалось, что при его служебном положении не годится иметь сына, заядлого птицелова.
На ночь квартира Бобровых запиралась самыми хитроумными запорами, чтобы не убежал младший сын. Но он ухитрялся открыть замок с любым секретом, как бы ни сторожили его родители. Лишь бы в лес за цветами, ягодами, птицами!
Вот так же настойчиво, спустя десятилетия, Всеволод стал прорывать любую защиту, как бы его тщательно ни опекали самые искусные соперники. «„Насквозь" – вот был закон Боброва», – сказал со временем поэт, быть может, и не предполагая, что гений прорыва поступал так еще в детстве и юности, правда, не задумываясь над этим и принося определенные неприятности родителям.
Почти всю жизнь Бобров держал в московской квартире одну-две певчих птички, заботливо ухаживая за ними, прекрасно зная их повадки. Во всяком случае по каким-то только ему известным приметам Всеволод Михайлович определял причину хорошего настроения или грусти пернатых приятелей.
Помимо певчих птичек, Бобров любил голубей, прекрасно разбирался в почтовых, декоративных, спортивных, но никогда не гонял их по крышам. Когда ездил к брату в Косино, тогда на границе с Москвой, захватывал корм для его голубей. Уезжая от Владимира, брал несколько птиц с собой, чтобы с дороги выпустить назад.
