Было все это давно, и я мог бы написать по-другому. Но тогда люди, знающие меня, сочли бы неискренними и другие разделы этих воспоминаний. Я преклонялся и преклоняюсь перед тренерским талантом Константина Ивановича Бескова, а что касается сложностей его характера, то, думаю, никакой Америки ни для кого я здесь не открыл.
Короче говоря, пошел я на «прием» к Гречко. Обычно он такие дела решал в бассейне. Говорю: «Я к вам пришел играть, мне ничего не надо. Честно. Вы видите, меня здесь Константин Иванович через игру ставит: там поставил, здесь не поставил. Меня и в сборную-то перестали вызывать. Мне на так много осталось, чтобы сидеть на лавке». Гречко как раз надевал китель и только сказал: «Демобилизовать». Тут же был и начальник клуба. Побежал я, схватил военный билет, отдал в паспортный стол и уже через неделю получил паспорт.
Москва сразу узнала, что я демобилизовался, ушел из ЦСКА. А в «Локомотиве» давно уже были в курсе, что у меня в команде нелады. И по игре видно, и сам рассказывал. Раньше ведь футболисты в свободное время шли на футбол. На северной трибуне был специальный сектор, что-то вроде нынешней ВИП-ложи. Туда пускали по билетам участников. Тренеры там собирались, журналисты. Обменивались последними новостями. «Ты куда, чего, а чего он тебя не ставит». Биржа, одним словом. Встречался с Виктором Ворошиловым, говорил, что, наверное, буду писать рапорт.
И почти сразу мне позвонил Морозов и попросил подъехать к клубу. Там сидел председатель железнодорожного профсоюза (дорпрофсожа) Антипенок. Спрашивает:
– Ну что, ты куда собираешься? Может назад к нам?
Я про себя думаю: ну, не пивка же заехал попить. Надо сказать, что Николай Петрович Морозов – великий дипломат и очень мудрый человек. У него такой природный ум был как у Чапаева, наверное. Как же он злился, когда я в ЦСКА уходил. А здесь – ни слова упрека, как будто я и не покидал «Локомотив». Он не знал, что после этого проработает в команде всего полгода. Просто понимал, что молодежи нужен дядька. Сходили Рогов, Артемьев, Ворошилов, Моргунов. Пришла новая плеяда футболистов, Горшков, Спиридонов. Новой команды, правда, все равно не получилось. Мы даже побывали во второй группе в шестьдесят четвертом году. А впервые вошли в десятку только в 1968-м, когда я был уже старшим тренером. Но это позже.
А пока я поступил в школу тренеров. Не сказать, чтобы этот шаг был слишком уж осознанным в том смысле, что я задумывался о будущей профессии, собирался «вешать бутсы» на гвоздь. Мне было еще двадцать девять лет, и сил оставалось невпроворот. Просто тогда школа тренеров значила для нас неизмеримо больше, чем для нынешнего поколения футболистов. Она была, по сути дела, футбольным рабфаком. Основал ее преподаватель института физкультуры Михаил Давыдович Товаровский, умнейший человек. И хотя звучало очень красиво – школа тренеров, я сейчас думаю, что не менее важной задачей в тот период была элементарная ликвидация безграмотности среди футболистов – детей военных лет. Поэтому, когда мы были еще совсем молодыми, мы смотрели с уважением на старших – Дементьева, Сальникова, посещавших школу. В шестьдесят втором году решили, что настала и наша очередь, нацепили значки заслуженных мастеров спорта и пошли – Толя Исаев, Боря Кузнецов, Володя Кесарев и я.
На Товаровского наши значки не произвели никакого впечатления, даже наоборот. Он сказал:
– Если вы думаете, что хоть что-нибудь знаете о тренерской работе, то ничего из вас не получится. А вот кто поймет, что начинает с нуля, может вырасти в хорошего тренера.
Михаил Давыдович тренировал киевское «Динамо» в первых союзных чемпионатах, занимал призовые места и уже тогда поставил подготовку команд на научную основу. Дипломы тренеров у него получали Качалин, Якушин, Маслов, Морозов, Тарасов. Анатолий Владимирович сразу оценил научный подход Товаровского к спорту и даже привлек его к хоккейной работе. Сколько вбрасываний, сколько щелчков, в каких зонах играют. Михаил Давыдович давал ему статистическую информацию и рекомендации.
У нас, как и у всех, он вел специализацию. И если учителя по химии и физике относились к нам снисходительно, лишь бы подопечный, как они говорили, «грамотенки хватанул», то Товаровский просто спуску не давал. С самого начала он брал заслуженных и не очень в одинаковые ежовые рукавицы. Ни минуты опоздания. На этот случай у него был, видимо, отработанный прием, который поражал даже видавших виды футболистов. Шли они как-то с Ваней Моргуновым на занятие и мило беседовали. Ваня открыл дверь в класс, вежливо пропуская Михаила Давыдовича. Тот зашел, обернулся и сказал:
– Ваня, извините, пожалуйста, мы же договаривались, что после преподавателя в класс не заходим. Я вас не могу пустить…
И закрыл дверь перед самым носом.
Вместе с тем он боролся за каждого ученика до конца. Учился Григорий Иванович Федотов. По чисто психологическим причинам он не мог отвечать перед классом. Один раз выступил, запнулся и сломался. На поле-то он был мощный, пробивной, нахально лез на каждый мяч, а тут, представляете: великий футболист – и вдруг чего-то не знает. Для него это было смерти подобно. Короче, бросил Григорий Иванович школу. Однако Товаровский тонко прочувствовал момент. Он не просто стал с ним индивидуально заниматься, а каждый раз требовал от него обстоятельного ответа у доски, только наедине. И сломал этот психологический барьер.
Мы очень боялись экзамена как раз по специализации. Товаровский отправлял за малейшую провинность. Тема экзамена была стандартной: проведение урока-тренировки. Подготовительная часть, основная, заключительная. После сдачи Михаил Давыдович говорил:
– Это упражнение на скоростную выносливость. Оно должно быть в заключительной части, желательно предпоследним, а вы дали его в начале занятия. Придете в следующий раз.
Такие вещи считались грубейшей ошибкой и даже не обсуждались. Но он мог отправить и посреди сдачи. Допустим, в общей группе, отрабатывающей удары, кто-то неправильно кладет корпус. Тренер (экзаменуемый) кричит: «Сидоров! Неправильно!» Подходит, объясняет, показывает, продолжает процесс. Тут вступает Товаровский:
– Вы нарушили динамику тренировки. Привлекать всеобщее внимание и останавливать занятие следует только в случае общего недостатка группы. В данном случае необходимо было сделать замечание индивидуально. До свидания, сдадите потом.
Я уж не говорю о таких мелочах, как тембр голоса. Насколько часто нужно выделять значимость упражнения повышенным тоном. То есть Михаил Давыдович готовил из нас не просто тренеров, которые грамотно строят занятие с точки зрения содержания, но еще и своеобразных психологов. Или артистов, которые могут либо, что называется, сразу «посадить зал», либо держать в напряжении на протяжении всего спектакля.
Еще нас измучили массажем, то есть занятиями по массажу. Общий девиз был «вы не сможете грузить человека, пока не прошло восстановление». Вот и придирались: не так встал, не так подошел, не ту мышцу назвал – все. Готов. Ну, а остальные предметы вспомнить одно удовольствие. Школа тренеров нас как будто в детство вернула. Опять в школу, опять за парту. Маститые, заслуженные дядьки – весь футбольный люд, все «одной группы крови». Знали мало, но понимали друг друга с полуслова, поддерживали.
Оттуда пошли многочисленные байки, которые приписывают мне. Сейчас вот журналисты приходят, берут интервью и как бы между прочим говорят:
– Валентин Борисыч, а вот вы известны как автор знаменитых баек про футболистов. Можете рассказать?
Что-то в этом есть нехорошее. Прежде всего, само слово «байка». «Байки травит» – значит, язык без костей, выдумывает и лепит. Ничего я не выдумывал, и никакой я не автор. Просто есть люди, у которых получается рассказывать смешные истории и анекдоты. И эти шутки буквально липнут к ним, потому что все сами несут, спешат поделиться. Например, рассказываю я ребятам, как Ваня Моргунов на моих глазах написал слово «море» с большой буквы. А, видя недоумение учителя, романтично пояснил: «Море – оно же большое». И тут же кто-нибудь смеется и говорит:
– Слышь, Валь, а у нас в начале пятидесятых учился один парень из «Торпедо». Он после диктанта подбегает к нам и спрашивает: «Мужики, «медведь» – сколько мягких знаков?» Мы все почесали затылок и отвечаем: «Вроде два». «Тьфу, черт, а я три написал!» Таких историй уйма. Кто-то из ветеранов может и хочет рассказать, но нужно уметь, чтобы к месту, в общей куче. А я их, во-первых, все запоминаю, потому что очень люблю юмор, а во-вторых, стараюсь рассказывать в лицах. Получается весело.
Еще есть что-то нехорошее и в том, что создается впечатление, будто все мы, футболисты тех лет, – недалекие люди. Это совсем не так. Пусть читатель вспомнит свою школу, где учились обычные дети, не среди бомбежек и работы на заводе. Не после изнурительных сборов и тренировок, а хорошо позавтракав и сделав вечером домашнее задание. И сколько же там у вас было подобных несуразиц. У моего сына, например, одноклассник нашел на карте Австралийский океан. Кто-то совсем уж умный получал водород из ртути нагреванием. Формула ртути – Hg, в этой формуле g ускорение свободного падения тела. При нагревании оно выпадает в осадок, остается водород. Просто, одно дело, когда Австралийский океан находит какой-нибудь Сидоров. А совсем другое, когда Федотов не может тысячу на пять разделить. И ему ребята подсказывают: «Да ты что! Литр на пятерых». Он: «А! По двести!» Причем в большинстве этих историй ребята сами понимали анекдотичность ситуаций и старались завершить их шуткой, к своему и общему удовольствию. Учительница литературы раздала нам проверенный диктант. Один из великих сидел, смотрел на свою двойку: в каждом слове по две ошибки. Не выдержал, встает и говорит:
