Начальник гестапо Эрлингер сегодня был приветлив и оживлен. Он с интересом слушал Пауля и по временам даже улыбался. «Кто мог бы предположить, — думал он, — что этот Пауль окажется этаким ловкачом! Он сумел привлечь на стадион тысячи киевлян, и не под угрозой штыков или концлагеря. А завтра в газетах появятся огромные фотоснимки и заголовки возвестят: «Доверие украинского народа к победителям»…
Пауль заранее подготовил фоторепортеров и кинооператоров.
— Да, мне нравится ваша идея! — говорил Эрлингер, осматривая заполненные секторы. — Недавно мы разгоняли даже мелкие группы киевлян. Сегодня мы разрешаем им собраться всем вместе Мы не боимся. Такова мысль. Я думаю, она понятна каждому киевлянину.
— Это старая политика, — скромно ответил Пауль. — Кнут и пряник. Там, на Сырце, я крепко держу обеими руками кнут, а здесь я предложил им пряник…
— Однако… вы уверены в победе наших игроков? — вдруг настороженно спросил Эрлингер.
— В прошлом я сам неплохо гонял мяч. Я отлично знаю команду «Люфтваффе». Можете не сомневаться. Это хорошо подготовленный спектакль.
Думая о снимках, которые уже завтра будут напечатаны в газетах, Эрлингер усмехнулся:
— Воображаю, какое впечатление произведут эти снимки в Берлине! Полагаю, что экземпляры газет нужно будет послать специальным самолетом доктору Геббельсу. Он любит такие «находки». — Эрлингер не успел закончить фразу: его отвлек смутный, но явственный гул, пронесшийся над стадионом. Внизу, на беговой дорожке, он увидел двух малышей. Они выбежали на середину поля и высыпали из мешка несколько разноцветных мячей.
Вслед за мальчишками на поле вышли спортсмены Киева. Тотчас бурно грянули аплодисменты, послышались возгласы одобрения, и гулкий топот ног прокатился, подобно отдаленному грому.
— Это недопустимо! — гневно воскликнул Эрлингер. — Они вышли в красных майках — в цвете большевистских знамен…
— Я накажу виновных, — пробормотал Радомский, нервно вытирая платком сразу вспотевший лоб. — О, я примерно их накажу!
В офицерских ложах тоже произошло волнение: от Эрлингера не укрылось, что многие офицеры обернулись к нему; на лицах их отразились и удивление и возмущение.
Чувствуя себя главными участниками событий, Василий и Котька мчались через поле обратно, к раздевалке.
Навстречу им выбежала команда «Люфтваффе», но мальчуганы, казалось, и не собирались уступать немцам дорогу и только в самые последние секунды, когда передний немец уже замедлил бег, одновременно свернули в сторону, вызвав дружный смех на трибунах.
Разминка продолжалась недолго; «летчики» послали в свои ворота несколько мячей, которые их вратарь — стремительный Краус, прыгая с удивительной легкостью, отразил без особого труда.
На своей штрафной площадке киевляне обменялись десятком ударов и возвратились в раздевалку. Уже готовый к выходу судья укоризненно покачал головой и сказал, обращаясь к Свиридову:
— К вашему сведению, командование недовольно. Офицеры могли сорвать с вас красные майки.
Свиридов возразил:
— Других маек у нас нет.
— Вы должны были заявить об этом раньше.
— Кому заявить? Кто бы позаботился о новой форме?
Судья только развел руками, вздохнул и поспешил на поле.
Разминувшись с ним на какие-то секунды, в раздевалку вбежал Корж.
— Ой, братцы мои, чуть было не опоздал! Где моя «роба»?
Васька подал ему комплект формы и уже не раз побывавшие в боях бутсы. Чувствуя на себе внимательные взгляды товарищей, Корж стал быстро одеваться.
— Ничего, обойдусь и без разминки! — приговаривал он, в тоне его голоса угадывалась попытка оправдаться перед товарищами.
Красная футболка, которую Корж лишь теперь развернул, заметно смутила его, но, решительно тряхнув головой, он надел ее, хотя руки его дрожали.
Протяжный свисток судьи вызвал команды на поле. Извиваясь рассчитанной змейкой, команда «Люфтваффе» выбежала первой. Из офицерских лож донеслись аплодисменты, и многие военные встали. Но стадион, это огромное окружие трибун, заполненное пестрой человеческой массой, оставался безмолвным.
Какой-то эсесовец в несколько прыжков пересек беговую дорожку, выпрямился, поднял кулак и во все горло заорал фашистское приветствие. С трибун ему откликнулись разрозненные голоса. Кто-то пронзительно свистнул. Эсесовец повернулся и побрел к своей скамье.
Команда киевлян выходила на поле неторопливо. В этой едва уловимой медлительности болельщики определили скрытое пренебрежение к противнику: мол, не большие паны — подождут. Но от границы поля футболисты дружно и быстро перебежали к центру и также встали полукругом.
Стадион загремел, загрохотал, словно обрушились трибуны. Судья многозначительно переглянулся со своими помощниками и удивленно пожал плечами.
Русевич взглянул на центральную ложу и меж генеральских мундиров, среди важно восседавших фигур приметился ему рыжеватый толстяк, по-видимому темпераментный болельщик. Вскочив со скамьи, он грозил кому-то кулаком. Толстяк показался Николаю очень потешным.
Русевич не знал, что это и был Пауль Радомский…
Команды встретились, и стадион, эта живая, многоликая громадина, затаился. Удивительно долго тянулась минута напряженной тишины. Русевич невольно подумал о том, что на трибунах, возможно, знают о последнем распоряжении судьи. Впрочем, откуда бы им знать? Правда, слухи на стадионе распространяются молниеносно и предстоял необычный матч, но все же после того, как спортсмены покинули раздевалку, времени прошло слишком мало.
Глоба наведался в раздевалку киевской команды перед самым выходом ее на поле Торжественный и неприступный, он холодно взглянул на Свиридова и строго спросил:
— Надеюсь, вам известно, как следует ответить на приветствие «Люфтваффе»? Это национальная команда Райха, и ее приветствуют словами «хайль Гитлер». Вам следовало бы заранее прорепетировать торжественную часть.
— Для нас это новость, — сказал Свиридов. — Мы знаем обычное приветствие: «физкульт-ура».
Глоба поджал губы и смерил капитана взглядом:
— С этой минуты и до конца матча вы знаете то, что вам приказывает судья. Не вздумайте мудрить — это распоряжение свыше.
Он повернулся на каблуках и вышел, оставив открытой дверь.
— Еще одна болячка! — растерянно сказал Баланда.
Климко оттеснил его плечом, ближе протиснулся к Свиридову:
— Но ведь мы-то в подданство Райха не перешли!
— Тебя не спрашивали, — усмехнулся Корж. — Просто тебя в это подданство записали. Все это, я думаю, не так уж важно.
Климко резко обернулся и задышал прямо в лицо Коржу:
— Не важно?! С каких это пор? У нас есть свое, привычное «физкульт-ура».
— «Физкульт-ура» — тоже приветствие. Так или иначе, а ты будешь приветствовать их команду, — невозмутимо заметил Корж.
— Я буду приветствовать киевлян, — упрямо сказал Алеша — Они на трибунах. Я к ним обернусь…
— Ну и молодчина Лешка — радостно воскликнул Кузенко. — Вот вам и выход из положения. А ведь правда, Леша, у тебя сгоряча это вырвалось? Ты и сам такого выхода не ожидал?
«— Неужели, — думал Русевич, — Корж мог бы приветствовать всю эту банду их девизом, столь ненавистным и ни всех честных людей?»
…Но вот капитан «Люфтваффе» взмахнул рукой, и его команда трижды прокричала «хайль».
Теперь она ждала ответа. Какие-то мгновения над стадионом стояла звенящая тишина. В этой тишине Русевич расслышал негромкий отчетливый голос Свиридова:
— Раз… два… три!
Спортсмены Киева обернулись к трибунам. Это быт четкий оборот всего строя, словно по команде «кругом». Троекратно повторенное, над стадионом пронеслось:
— Физкульт-ура! Физкульт-ура! Физкульт-ура!
Прокатился гром аплодисментов, а с крайней трибуны дружные голоса слаженно, отчетливо прокричали:
— Мо-лод-цы, хлоп-цы!
По-прежнему торжественный и бесстрастный Глоба с усмешкой взглянул на Свиридова.
— Вы пожалеете об этом, капитан...
Ожидая сигнала судьи, игроки оценивающе поглядывали друг на друга. Но судья медлил. Держа перед собою хронометр, он выжидал какую-то известную ему секунду. Он слишком медлил, и с трибун уже донеслись нетерпеливые голоса.
Неожиданно и резко шум на трибунах стих, словно откатываясь к самым дальним секторам стадиона. Удивленный несколько странным поведением судьи, Русевич заметил, что Глоба поглядывает в сторону центральных трибун. Николай обернулся. Уже миновав беговую дорожку, к центру поля спешила стройная, яркая блондинка с огромным букетом цветов. Платье на ней было таким же цветистым и ярким, как букет, и шелк его переливался на солнце.
«Какая отчаянная! — с радостным удивлением подумал Николай. — Решиться на такое дело, да еще у гестаповцев на виду! Вообще странно, что ее пропустили на поле». Но тут же он узнал Нелю.
