Не меньше поразило меня то, что написала мама:
«Дорогой мой!
Как ты поживаешь в Париже? Посылаю тебе несколько вырезок о несчастном случае, который произошёл несколько дней назад в Норвегии. Я надеюсь, что ты не станешь прыгать с Тролльвеггена! Это слишком опасно!
Люблю тебя. Мама».
Она подозревала что-то? Неужели она предполагала, что я уже прыгал BASE и собираюсь ещё? Я решил, что скоро придётся сказать ей об этом; не было смысла больше хранить это в тайне.
Вскоре после возвращения из Хорватии меня неожиданно навестил отец. Он позвонил из аэропорта имени Шарля де Голля на севере от Парижа и спросил, не можем ли мы пообедать. Он был в двухдневной командировке и хотел увидеться со мной. Мы договорились встретиться в доме одного его очень хорошего друга Кая Зульцбергера на бульваре Монпарнас. По пути туда я понял, что по одной причине эта встреча очень кстати. Кай Зульцбергер живет только в нескольких шагах от башни Монпарнас, она прекрасно видна из окна его кухни, как я помнил с тех пор, когда мы были у него прежде. Когда я пришёл, папа и Кай сидели в гостиной, потягивая ирландское виски. Первым делом я написал своё имя в гостевой книге. Кай очень следит за этим. Он настаивает, чтобы так делал каждый, кто наносит ему визит.
Кай, семья которого владеет «Нью-Йорк Таймс», много лет был иностранным корреспондентом этой газеты. Он встречался со многими государственными деятелями мира; Тито, Эйзенхауэром, Mao Цзэдуном, Картером, Фордом, Ганди, Брежневым, де Голлем, Каддафи, и это только самые известные из них. Стены его прихожей сплошь покрыты фотографиями, подписанными, например, «Моему другу Каю от …»
Завтраки у Кая всегда фантастические, благодаря его боснийской домохозяйке.
После восхитительного завтрака и кофе с большим стаканом коньяка мне хотелось заснуть на кушетке, но нам с папой надо было уезжать, что мы и сделали, поблагодарив Кая за завтрак. Я предложил для улучшения пищеварения прогуляться по бульвару Монпарнас. Когда мы проходили рядом с башней, я беспечным тоном сказал папе, что прыгнул с неё. Он думал о чём-то своём и не услышал меня. Я повторил то же самое погромче. Он посмотрел на меня и улыбнулся, как будто я шучу. Я попросил, чтобы он остановился, повернул его голову к башне и громко и ясно сказал:
— Папа! Скотт, Бернар и я прыгнули с башни Монпарнас.
Он взглянул на меня с удивлением и сказал:
— Правда?! Ты действительно сделал это?
Я заверил его, что говорю правду, и тут он удивил меня. Он пожал мне руку, поздравил и сказал, что очень мной гордится, но не может понять, как я смог такое сделать.
— Я сам никогда бы этого не сумел, — признался он.
Я поведал папе, что состою в Клубе Идиотов, который, и я в том числе, собирается прыгать с антенны Хэрбю, а потом, возможно, и с Тролльвеггена. Он слушал, не перебивая. Мы решили, что будет лучше, если маме об этом скажу я сам.
После рассказа отцу о моих BASE-прыжках на душе стало так легко, как уже давно не бывало. Я почувствовал себя как корабль, который только что снялся с якоря и наконец-то устремился в родную стихию.
Первая наша с Бернаром и Скоттом встреча после коротких каникул была, конечно же, в здании Клуба Идиотов на авеню де Сакс. После очень длинного обсуждения Бернар и я решили прыгнуть с Тролльвеггена. Мы осознавали опасность такого решения, знали, что Карл Бениш погиб там, но всё же думали, что попытаться стоило. Когда мы покупали билеты, Скотт купил один от Парижа до Копенгагена, а другой — от Копенгагена до Нью-Йорка, то есть он собирался прыгать только с антенны Хэрбю, а после поехать в Штаты. Ведь у него уже было три прыжка с Тролльвеггена, и он не испытывал желания обманывать смерть еще раз. Бернар же и я после антенны Хэрбю намеревались пойти дальше.
Рюкзаки мы упаковывали тоже в квартире Скотта: нижнее белье, футболки, туалетные принадлежности, противомоскитный репеллент и парашюты. Когда мы уже собирались ехать на такси на вокзал, Скотт вдруг решил написать письмо своей бабушке, которая живёт в Соединенных Штатах. После этого нам в конце концов пришлось прыгать в поезд на ходу. По-моему, в компании Скотта я никогда никуда не успевал. Медлительным его не назовёшь, но по части того, как опаздывать, Скотт заткнёт за пояс любого.
Поездка в Швецию была замечательной, по крайней мере, для Скотта и Бернара, потому что в поезде было полно загорелых светловолосых шведок, возвращавшихся домой с отдыха. Я всегда предпочитал брюнеток — француженок и итальянок — и поэтому оказался не при делах. Однако никаких особенных событий не случилось. Мы заснули около полуночи и не просыпались вплоть до тех пор, пока утром поезд не остановился на копенгагенском Hovedbangаrd (Центральном вокзале). Бернар был особенно взволнован, поскольку впервые оказался в Скандинавии. На рейсовом катере на подводных крыльях мы приехали через пролив в Швецию, в Мальмё, где уже ждал Герберт. Он повёз нас прямо в центр города к зданию парашютного клуба Сконе, где к нашим услугам были холодильник с едой и пивом и кровати с чистым бельём.
Мы освежились в душе, чтобы смыть дорожную пыль, побрились, закусили немного и сели обсудить наш завтрашний прыжок. Герберт в письме об антенне Хэрбю упоминал, что и сам хочет прыгнуть, и мы приветствовали его инициативу. Но в начале разговора Герберт нас удивил. Он настаивал на том, чтобы подняться на антенну ночью и прыгать на рассвете. Когда я это услышал, в моем мозгу немедленно включился красный сигнал. «Подожди, Йефто. Хватит уже сложностей. Помни о KISS». Скотт же отреагировал на идею Герберта вспышкой гнева.
— Мы не собираемся торчать целую проклятую ночь на вершине антенны только потому, что ты боишься быть пойманным шведской полицией! — возмущался он.
Я старался их успокоить. Был совсем не подходящий момент для ссоры.
Спор в агрессивном духе привел бы только к глупым и небрежным решениям, и в результате что-нибудь могло случиться. В некоторой степени, кстати, я мог понять Герберта. Он собирался прыгать BASE впервые и, естественно, нервничал. Кроме того, он боялся, что потеряет парашютную лицензию, если его арестуют (ведь он был не просто парашютист, а инструктор). С другой стороны, я считал, что, поскольку в BASE-прыжках опыта у нас больше, организацию прыжка надо оставить нам. Я предложил посмотреть на антенну, прежде чем прыгать.
Мы на большой скорости проехали 19 миль до Хэрбю. Когда мы приблизились к антенне, разговоры в автомобиле стихли. В ясном синем небе над полями провинции Сконе сияло солнце. Узкая извилистая дорога вела нас через лес, и вот мы оказались на опушке. Прямо перед нами возвышалась антенна Хэрбю. Я вышел из машины и уставился на неё. Вроде низковато. Герберт не ошибся насчёт высоты? Забор, о котором он нам сказал, шёл сплошь вокруг антенны футах в 165 от её основания. В отличие от забора на вершине башни Монпарнас здесь не было никаких острых шипов. За исключением одной стороны, где рос густой лес, антенну окружали ровные зеленые лужайки, приземляйся где хочешь. Лифт был внизу, только я сомневался, что мы сможем с ним разобраться. С техническими навыками у нас были трудности. Ведь он, похоже, заперт. Единственная возможность состояла в том, что кто-то забудет в лифте ключи, что крайне маловероятно. Ну а если мы не поедем на лифте, то проделаем весь путь наверх по лестнице. Это будет, без сомнения, самая высокая лестница в моей жизни. Только мы не знали, как высоко сможем подняться. Нам, возможно, придется прыгнуть где-то с 660 футов, потому что там находилось что-то такое, насчёт чего с земли не было ясно, получится пролезть через это или нет. В общем, что хотели, мы увидели. Антенна все еще стоит, площадок для приземления полно.
Герберт все это время молчал, погрузившись в собственные мысли. Вероятно, он задавал себе вопрос, во что вляпался.
Вернувшись в Мальмё, мы уложили на лужайке наши купола. Я знал, что Клаудия стремится в полёт, поскольку лежала в сумке со времени прыжка с башни Монпарнас. Я вымыл ее, чтобы убрать пятна крови, оставшиеся от раненой ноги, и тщательно уложил. К тому времени я уже наловчился укладывать парашют для BASE-прыжка и обычно тратил на это меньше 30 минут (для BASE это немного). Закончив, я помог Герберту советом насчёт его укладки.
Герберт позвонил по телефону другу, который согласился довезти нас на машине к антенне и обратно. Звали его Микке, и он имел на счету 30 прыжков. Но, конечно, никогда прежде не видел прыжков с телевизионной антенны. Микке изучал машиностроение в университете Лунда, работая по выходным на фабрике клея. Сами мы не хотели вести автомобиль по практическим и немного эгоистическим соображениям. Практические соображения были в том, что если паче чаяния кому-то вздумается нас задержать, спасение будет быстрее с водителем, всегда готовым ехать, чем если одному из нас придётся сбрасывать ранец и прыгать за руль. А некоторый эгоизм — в том, что когда адреналин хлынет в кровь, все, чего тебе хочется — кричать от радости, пить шампанское, обнимать друзей и всячески расслабляться. Управление же машиной этому только мешает. Пусть уж за рулём будет кто-то другой, раз есть такая возможность.
