Так и не смог полностью проснуться, чувствовал себя непривычно. И хотя вроде все делал неплохо, но теперь этого было мало. Как ни старался, остался только четвертым. И теперь моя олимпийская судьба зависела от решения тренерского совета сборной команды СССР.
Накануне заседания у меня был большой разговор с Витольдом Анатольевичем Креером; поздним вечером мы гуляли возле гостиницы «Спорт», где жила команда. Он убеждал, что мне не нужно претендовать на участие в Олимпиаде, говорил, что следует уйти в ореоле трехкратного олимпийского чемпиона, что я вряд ли готов к борьбе на уровне 17,50 — 17,60, которая, по его прогнозам, ожидалась на Олимпиаде. Советовал самому отказаться от участия в Играх. Я и сейчас не знаю, говорил ли Креер так, потому что был убежден, что мне не нужно выступать, или просто хотел в таком доверительном разговоре уяснить для себя: готов ли я действительно сражаться до последнего? Мы так и не пришли к соглашению.
На следующий день я узнал, что тренерский совет доверил мне право выступить на Московской олимпиаде вместо Александра Бескровного, который был на Мемориале Знаменских третьим. Двое первых — Яак Уудмяэ и Евгений Аникин, как и было обусловлено, завоевали это право сразу, как победители Мемориала. Интересно, что они показали и одинаковый результат — 17,07. Решение включить меня в команду было признаком высочайшего доверия. И мог ли я не оправдать его? Это было авансом, который я был обязан «отработать» так, чтобы не стыдно было после состязаний посмотреть в глаза товарищам, тренерам. Словом, этим решением я был поставлен в условия, при которых просто не имел права выступить неудачно.
Итак, все треволнения остались позади. Я — член олимпийской команды, и все внимание заняла подготовка к Играм. На несколько дней я уехал в Сухуми, чтобы отдохнуть, а потом приехал в Подольск на последний краткосрочный сбор перед Олимпиадой.
Положение мое было очень сложным. С одной стороны, нужно тренироваться так, чтобы повысить спортивную форму, а это возможно только с помощью острых средств, а с другой — нужно было беречь ногу. И психологически мне было трудно в это время: надо и экономить нервную энергию, и не показать соперникам, что ты травмирован. Наверное, правильнее всего было бы в это время тренироваться отдельно, в одиночестве, чтобы случайный азарт (а его трудно избежать в совместных тренировках) не привел к новой травме. И все-таки я не уберегся. На одной из прыжковых тренировок не выдержал и завелся в соревновании с Женей Аникиным. С шести беговых шагов, а читатель, наверное, помнит, что это мой излюбленный тест, прыгнул на 16,20 и... травмировал колено. До сих пор не могу простить себе этой оплошности. Как же я, старый, битый волк, не понял, что нужно беречь себя для последнего боя.
Но отступать было поздно, да к тому же я уже так привык выступать в состязаниях, когда болят ноги, что чуть больше боль, чуть меньше — роли не играло. Я помнил только о том, что в последних трех попытках (в том, что попаду в финал, не сомневался, даже такой мысли не допускал) буду прыгать вразнос, не думая о последствиях.
Именно для того, чтобы поддержать в себе такой настрой и такой азарт, я решил раньше времени, так же как и в Монреале, переехать в Олимпийскую деревню. Мое чутье, мои внутренние ощущения, которым я безраздельно доверяю в дни подготовки к олимпийским стартам, подсказали мне: пора окунуться в обстановку деревни с ее шумом, многолюдьем, азартом. Беречь нервную энергию на будущее мне было не к чему.
Сказал Крееру о своем желании. Он отговаривал меня. Его можно понять. Тренеру, конечно же, хотелось иметь всех нас перед глазами в эти самые ответственные дни. Но поскольку прыгать все-таки нужно было мне, то и решать этот вопрос я должен был сам. Так я оказался в Олимпийской деревне раньше других прыгунов: приехал вместе со спринтерами, которые по традиции открывают олимпийские забеги. В комнате поселился с молодыми (впрочем, для меня теперь в команде все были молодыми) Николаем Сидоровым и десятиборцем Сергеем Желановым. С нами приехал и прыгун в высоту Саша Григорьев. Но что-то у него не клеилось на последних тренировках, он нервничал и уехал обратно в Подольск. Остались мы втроем.
Тренировок практически уже не было. Я старался приходить на стадион попозже, когда поменьше народу. А Креер (приехавший в деревню незадолго до открытия Игр), конечно, дежурил на стадионе с утра до вечера, наблюдал за соперниками, стремясь определить соотношение сил. С Оливейры он глаз не спускал.
Что ж, бразилец и в самом деле был хорош. На этот раз он не собирался прыгать в длину. Только тройной, и только выиграть — это я прочел в глазах соперника. И по тому, что сразу после моего появления Жоао ушел со стадиона, я понял, что он готов к борьбе на золото. Его тренер Толедо остался и просмотрел всю мою тренировку. Пришлось мне сделать несколько хороших прыжков, хотя я и не собирался поначалу этого делать. Но тут я просто должен был внушить тренеру конкурента, что я здоров.
Оставалось еще одно, последнее, испытание. В день открытия Игр я должен был внести олимпийский факел на стадион и там передать его другому олимпийскому чемпиону баскетболисту Сергею Белову. Тот, кто не участвовал в этой церемонии, не может представить себе, сколько сил и душевного волнения она требует от человека. Даже участие в репетиции — это огромное напряжение. Это высокая честь, но и высокая ответственность. Я помню каждый свой шаг и каждое биение сердца... Само сознание, что ты бежишь со священным огнем перед сотней тысяч зрителей, перед лучшими спортсменами мира, что в эти минуты за тобой наблюдают миллиарды любителей спорта на всех континентах, создает никогда не испытанное и не передаваемое словами чувство значительности того события, в котором ты принимаешь самое непосредственное участие.
Скажу только, что после того как я передал факел Сергею, почувствовал себя так же, как после последнего прыжка на Мексиканской олимпиаде. Сережа тоже был взволнован до крайности. Вместе с факелом он захватил и мой палец и все никак не мог разжать руки. Правда, эту секундную заминку никто из присутствующих не заметил... Хорошо еще, что до моего выступления оставалось шесть дней и можно было восстановиться после такого волнения.
Квалификационные состязания прошли для меня легко. Норматив я выполнил с первой попытки. Вечером в последний раз обратился к врачам и сделал несколько процедур. После этого сказал себе: «Все, прыгаешь в последний раз, завтра ногу жалеть не будешь». Не буду врать, полной уверенности в благополучном исходе состязаний у меня не было. Я был уверен в том, что сумею отдать себе приказ — прыгать! Но вот сумеют ли мои ноги выполнить этот приказ?
Я пытался внутренне настроить себя на жестокую борьбу. Часа за четыре до состязаний я впервые остался в комнате один и начал перечитывать письма и телеграммы, а их было не меньше сотни, в которых знакомые и незнакомые люди желали мне удачи на четвертой Олимпиаде. Эта вера придавала сил. Значит, не один верю, что могу выступить успешно.
Прочитал все письма и чувствую: клонит ко сну. Сначала пытался бороться со сном: боялся, что выйду сонным и не сумею настроиться. Но потом вспомнил, что будет твориться на стадионе, и понял, что там сон как рукой снимет. С этой мыслью я и заснул. Разбудил меня Витольд Анатольевич, на его лице было такое удивление от того, что застал меня спящим, что я даже рассмеялся.
На стадионе я начал внушать себе, что нога у меня не болит, а мне это только кажется. Но нога болела так, что, несмотря на укол, разминаться не мог. Тогда я решил: будь что будет, разомнусь уже в секторе непосредственно перед прыжками. Так я и сделал: ни одного прыжка не выполнил в разминке. Ни одного! Берег ногу.
Надеюсь, читатель не посетует на меня, если опишу последние мои соревнования более подробно. По жребию я прыгал последним, а это, как я уже говорил, давало мне лишний шанс. И психологически я готовился к последнему прыжку так, как никогда в жизни. Против ожиданий состязания начались довольно спокойно. Негритянский атлет из Великобритании Кейт Коннор, от которого много ждали, прыгнул всего на 16,32, а Яак Уудмяэ заступил. Но вот Оливейра вышел вперед — 16,96. Следом за ним прыгал Женя Аникин. Видимо, дебютант Олимпиады «перегорел». Он был совершенно не похож на себя. И результат всего 16,12. Я в первой попытке бежал против встречного ветра (скорость 2,33 м/сек), но все же показал 16,86. Ну, думаю, финал обеспечен. Только бы нога выдержала.
Вторая попытка. Учитывая, что в финал я уже попал, внимательно наблюдаю за соперниками. Именно в этой попытке можно увидеть возможных претендентов на призовые места. До состязаний я считал самыми вероятными соискателями медалей кроме Уудмяэ, Оливейры и Аникина еще Коннора и двух австралийцев — Иана Кэмпбелла и Кеннета Лоррауэя, имеющих 17-метровые результаты. После первого прыжка наиболее опасным выглядел Кэмпбелл, который совершил очень далекий прыжок, но допустил во время «шага» четвертое касание маховой ногой грунта, что правилами запрещено. Я видел, как австралиец переживал свою неудачу, и мне важно было знать, сумеет ли он совершить еще один такой же далекий полет. Лоррауэй, как и Аникин, в первой попытке прыгнул на 16,12. Случайность это, просто временная неудача или сейчас австралиец не в форме? На это и должна была ответить вторая попытка.
