Гонг возвестил, что до конца состязания осталось пять минут. Окончательно потеряв инициативу, команда «Люфтваффе» теперь отбивала мяч за черту поля, беспокоясь только о том, чтобы не допустить атакующих на свою штрафную площадку. А киевляне развертывали очередную атаку, как будто счет 5: 1 не был для них достаточной победой.
Необычно выглядела киевская команда: окровавленные лица, изодранные майки, наклейки и повязки на руках и ногах. И было странно, что все игроки словно забыли о своей половине поля: Климко, Свиридов и Макуха оставили свои зоны, и только один Русевич скучал у ворот. Он отчетливо слышал, как с трибун прозвучали новые дружные возгласы:
— Раз-гром фри-цев под Мо-сквой!
— Капут дейч!
Можно было подумать, что фразы эти были предварительно разучены в каждом секторе и теперь согласованно, четко перекатывались над стадионом.
Вслушиваясь в раскаты голосов, Русевич все отчетливей сознавал, что оккупанты не простят киевлянам их сегодняшней победы. Однако он не испытывал страха. Та могучая сила общего порыва, которая в последние минуты поединка всколыхнула стадион, неуловимо передалась и Русевичу. Получив мяч в центральном круге, Свиридов пронесся на правый край и передал его Макаренко; тот снова перебросил в центр, где мячом завладел Кузенко. Подбодряемый нараставшим гулом трибун, Кузенко легко обошел двух защитников и спокойно встретил выбежавшего навстречу Крауса. С удивительной легкостью он обошел и Крауса и вместе с мячом вбежал в ворота.
Затем не спеша поднял мяч ногой, взял его в правую руку и, вежливо поклонившись, подал вратарю.
Точно буря пронеслась над стадионом — не было слышно свистка судьи, возвестившего окончание матча. Команды уже собрались двумя полукругами в центре поля, а буря с новой силой сотрясала стадион, и была она для Русевича и его друзей восторженной, волшебной, опьяняющей музыкой.
Когда шквал аплодисментов несколько утих, с трибун отчетливо донеслись крики:
— Били, бьем и будем бить!
— Дейч капут!
— Динамовцам — ура!
Довольно нестройно команда «Люфтваффе» выкрикнула свое «хайль». Что же были намерены ответить киевляне? Трибуны затаились, ожидая этого ответа. Пауль Радомский был уверен, что после переданного им строгого предупреждения они не посмеют своевольничать и прокричат нацистское приветствие. К его величайшему негодованию, над стадионом снова трижды прозвучало: «Физкульт-ура!» И снова команда Киева обернулась к трибунам. Она приветствовала киевлян. Радомский сорвался с места и затряс кулаками:
— Никого не выпускать со стадиона! Проверка документов! Арестовать всех подозрительных! Мы им покажем, кому из нас капут!
Через минуту репродукторы завопили:
— Внимание! Ахтунг!
На лицах зрителей отразилось тревожное недоумение: что еще придумали оккупанты? Выполняя распоряжение командования, диктор объявил:
— Приказано всем оставаться на своих местах. Прекратить выкрики и аплодисменты. Футбольным командам надлежит немедленно покинуть поле без всякого выражения своих чувств. Каждый, кто попытается нарушить приказ, будет арестован.
По рядам пронеслась весть, что у самых ворот стадиона выстроились черные гестаповские машины, в которые загоняют арестованных. Полицаи уже шныряли по рядам, хватали подозрительных, скручивали им руки, волокли к выходу. На Западной трибуне завязались стычки с полицией. Только мальчишки, казалось, не признавали опасности — команду «Люфтваффе», с поспешностью покидавшую поле, они встретили залихватским свистом и веселыми выкриками «капут».
Чтобы не вызывать овации зрителей, киевляне шли с опущенными головами, но к их ногам летели букеты цветов…
С того самого дня, когда Русевич оказался в плену, никогда еще не было у него так легко на сердце, как в эти минуты. И одновременно он испытывал смутное беспокойство: неужели будет задержана такая масса народа?
Еще издали он заметил, как в раздевалку вошли трое военных — что им понадобилось там? Возможно, гестаповцы обыскивали одежду футболистов… Возможно, ожидали их, чтобы арестовать…
Тревога Николая оказалась напрасной: военные были венгры.
Смуглый черноглазый Иштван сказал:
— Мы пришли к вам как спортсмены к спортсменам. Я, мои друзья очень рад ваша блестящая победа!
— Мы тоже рады еще раз убедиться, что встретили среди вас друзей, — сказал Николай.
Иштван притронулся к его плечу.
— Я много играл в футбол — в Будапешт, Вена, Бухарешти, Мадрид, Париж… Вы — высокий класс игроки. Я с вами поехал бы в любое турне. О, мы сделали бы деньги! А сегодня мы готовили вам маленький сюрприз… Прошу пройти в ту комнату.
В соседней комнате был приготовлен скромный стол: вино, бутерброды, фрукты, даже эрзац-шоколад — венгерские футболисты не поскупились. Иштван неспроста заметил, что поражение «Люфтваффе» для его команды — праздник. Чувствуя себя гостеприимным хозяином, он с комичной вежливостью пригласил игроков за стол и сам наполнил стаканы. Никто, однако, не успел прикоснуться к вину: в раздевалку ворвался Васька.
— Полицай застрелил мальчишку! — крикнул он испуганно, вздрогнул, попятился, вытер рукавом лицо и юркнул обратно в дверь. Русевич первый поднялся из-за стола:
— Извините, господин Иштван, — сказал он. — Мы благодарны вам и вашим товарищам, но в такой обстановке не до веселья.
— Вы не должны опасаться за себя, господин Русевич! — почти закричал Иштван. — Мы не давать вас в обиду. Мы с вами спортсмены!
Свиридов невесело усмехнулся.
— Если оказалось возможным арестовать сотни зрителей, — почему бы не взять под стражу одиннадцать спортсменов.
— О нет, мы не позволим! — снова прокричал Иштван.
Со стадиона в раздевалку все явственнее доносился гул. Быстро переодевшись, Русевич открыл дверь — перед ним тотчас вырос гестаповец.
— Цюрюк! — приказал он грозно и захлопнул дверь. Николай успел заметить, что люди на трибунах уже не сидели — стояли — и военные заняли проходы.
— Что там происходит? — спросил Свиридов, едва Николай вернулся из коридора.
— Трудно понять. Не могут же они бросить в гестапо всех присутствовавших на матче!
— А почему бы нет? — удивился Климко. — Это у них делается автоматически… Как бы и наши малыши не попали в беду!
Русевич с тревогой подумал о Ваське: где он? Если бы с ним что-нибудь случилось, Николай считал бы виновным себя; он знал, что для Веры Кондратьевны Васька был самым дорогим существом на свете. Не показывался и Котька. Ребята, действительно, могли попасть в беду.
Помрачневший Иштван молча курил одну сигарету за другой. Два его спутника — младшие офицеры — негромко говорили о чем-то у окна. Решительно поднявшись со стула, Иштван сказал угрожающе:
— Пойдем к наше начальство. Это позор! Наш команда протестует!
Свиридов тоже попытался выйти вслед за венгром, но гестаповцы — их было у двери уже двое — грубо втолкнули его обратно. Никто не прикасался к еде, хотя все были очень голодны; только большая коробка с сигаретами быстро пустела.
* * *
Мысленно Пауль Радомский проклинал минуту, когда вмешался в организацию этого злополучного матча, проклинал игроков «Люфтваффе» и эту буйную толпу. Однако открыто мстить киевлянам за их спортивную победу уже представлялось ему рискованным: чего доброго, найдутся писаки и изобразят самого Радомского как организатора этого бунта! С киевскими футболистами, которые стали Паулю еще более ненавистны, он мог разделаться проще и тише.
— Передайте мое приказание, — сказал он адъютанту, — открыть ворота. Киевских игроков пока держать под арестом. Всех задержанных доставить ко мне, на Сырец.
Глядя из окна автомобиля на бесконечный людской поток, Радомский чувствовал себя, как человек, попавший на чужой праздник. Толпа ликовала бурно, неудержимо, не обращая внимания на вооруженных мотоциклистов, на полицейских, цепью стоявших вдоль тротуаров.
— Дьяволы, — медленно выговорил Радомский. — Нет, они не покорились. Они верят в свою победу.
— До этого дня и мне казалось, — заметил адъютант, — что мы окончательно смирили город. А сегодня…
— А сегодня у них праздник. Но ведь в августе, насколько мне известно, у Советов праздника нет. Поведение советских футболистов я считаю открытым большевистским бунтом. Они мне ответят за это…
И неожиданно Пауль почувствовал себя маленьким и жалким в этом бурном человеческом потоке. Что делал он в Киеве, штурмбаннфюрер, каждый день? Он всячески растаптывал жизнь. А жизнь, вопреки всему, торжествовала. Что если ей, этой толпе, удастся одержать победу… Он вздрогнул и закрыл глаза.
— Не пора ли бежать отсюда, пока не поздно? — пробормотал он.
— Простите, я не расслышал, — откликнулся адъютант.
Пауль смутился, это случалось с ним очень редко. «Кажется у меня пошаливают нервы», — подумал он.
