Чепукайтис полагал, что тысячи, десятки тысяч партий, которые он открыл таким образом, являются достаточным основанием, чтобы назвать этот дебют его именем, и очень удивился, услышав о бразильском шахматисте, вошедшим в историю игры помимо начала, носящего его имя, еще и тем, что именно с ним Капабланка сыграл свою последнюю в жизни партию на Олимпиаде в Буэнос-Айресе в 1939 году.
«Что с того, что какой-то Тромповский делал этот ход еще до войны, все идеи в этом беспородном дебюте только мною и разработаны», — утверждал Чепукайтис. Но всерьез его дебют никто тогда не принимал, а часть посвященной ходу 2.Bg5 теоретической статьи, написанной Борисом Гулько после турнира 1967 года в Ленинграде, где Чип много раз применил этот ход, была безжалостно вычеркнута редактором журнала. Любопытно, что выход ферзевого слона на втором ходу применял еще один выдающийся игрок прошлого — Давид Яновский; играл так и Карел Опоченский в тридцатых годах, но очевидно, что эти партии не были известны Чепукайтису.
Интересно, что Таль тоже любил ход Bg5, хотя к дебюту Тромповского это отношения и не имеет. За анализом Таль, имея альтернативу между развитием слона на g5 или, к примеру, на e3, почти всегда выводил его g5, приговаривая: «Пусть стоит…» Расшифровать эти слова нетрудно: конь на f6 все-таки под ударом, и хотя непосредственного намерения разменять его нет, давление на позицию оказывается. Ну, а в случае h6 можно подумать — взять ли этого коня либо отступить: пешечка-то на h6 осталась…
Черными Чепукайтис играл различные системы с фианкетированием чернопольного слона, но излюбленным дебютным построением его была система Уйтелки. В этой системе, где черные добровольно отдают инициативу сопернику, белые лишены каких-либо конкретных рекомендаций теории, и, если действуют шаблонно, пружина позиции черных может раскрутиться сама собой. По настроению он мог применить эту защитительную систему и белыми, вызывая огонь на себя. Получив однажды на жеребьевке в партии с ним белые, я жалел о потерянном цвете: не в дебюте решались партии Генриха Чепукайтиса.
За каждым его ходом ясно сквозила мысль, и игра его была полна оригинальных, нешаблонных идей. Однажды, после того как он в партии с Заком в ленинградском варианте защиты Нимцовича на пятом ходу черными пожертвовал ферзя за две легкие фигуры и буквально разгромил соперника, Зак, сдавая партию, нервно спросил Чепукайтиса: «Вы так пошутили, конечно?» Еще годы спустя в ленинградском Дворце пионеров Владимир Григорьевич Зак, один из первопроходцев этого варианта, с удивлением и недоумением анализировал позицию, случившую в той партии с Чепукайтисом.
Детские тренеры, когда заходила речь о Чепукайтисе, старались перевести разговор на другую тему, чтобы избежать дурного влияния, которое мог бы оказать образ жизни и стиль игры Чипа на молодых шахматистов. К блицу относились тогда в лучшем случае как к забаве, а об искусстве Чепукайтиса говорили с улыбкой, манеру игры не принимали всерьез.
В одном из туров Спартакиады Ленинграда 1967 года я играл за соседним столиком с ним. Во время партии с Рубаном Чип постоянно выходил в фойе покурить, поболтать с приятелями, возвращаясь в зал только для того, чтобы быстро сделать очередной ход. Я думаю, что если бы ему представилась возможность играть в американских турнирах, где соревнования с классическим контролем, рапиду и блицу нередко проводятся в одно и то же время, он тоже бегал бы из зала в зал, ведя одновременно несколько партий, как это делает, например, гроссмейстер Богдан Лалич.
«Ты видел, какое я сегодня шоу исполнил?» — слышал я голос Чепукайтиса где-то в кулуарах после того, как Рубан сдался.
«И все было корректно?» — спрашивали его.
«А кто его знает, без пол-банки ведь не разобраться», — улыбаясь, отвечал Чип любимой присказкой. Фантастическая партия эта, отданная сегодня на безжалостный вердикт компьютера, не выдерживает испытания на корректность, но все равно восхищает каждого, кто ценит в шахматах не только логичную игру в дебюте и использование маленького преимущества в окончании.
Виктор Корчной прекрасно помнит свою первую партию с Чепукайтисом в первенстве Ленинграда 1957 года: «Хотя мне и удалось выиграть, это была очень запутанная и долгая партия. Это верно, теории он не знал, зато у него были свои схемы, он беспрестанно что-то выдумывал за шахматной доской, и с ним всегда надо было держать ухо востро. Мне вообще играть было с ним очень непросто, особенно блиц».
Выдающимся мастером блица называют Чепукайтиса Рафик Ваганян и Александр Халифман, не раз встречавшиеся с ним за шахматной доской.
Несколько лет назад Анатолий Карпов в дискуссии о времени, отводящемся на обдумывание, сказал, что если так дальше пойдет, то и до блица может дело дойти, а тогда даже Чепукайтис может чемпионом мира стать. «Да, может, — заметил Давид Бронштейн, — и я не вижу в этом ничего зазорного. Генрих Чепукайтис великолепный стратег и блестящий тактик. Его бесчисленные победы в блицтурнирах объясняются тем, что он на редкость искусно создает сложные ситуации, в которых соперники, привыкшие к „грамотной“ игре, просто теряются».
За несколько лет до смерти Чепукайтис написал книгу о блице, о ведении борьбы в цейтноте. Главную идею он сформулировал очень четко: «Хорошо играть совсем не обязательно, надо, чтобы партнер играл плохо!» Он смотрел на шахматы как на соревнование двух людей, в котором задействована немалая часть эго. Атмосфере, создающейся во время партии, сопернику отводилась самая важная роль: «Когда вы начинаете партию, у вас шестнадцать фигур самой разной ценности. Но существует еще более значимая, чем все остальные — семнадцатая фигура. Это ваш противник. Именно с ним надо считаться при выборе ходов. Надо в первую очередь не мешать противнику делать выбор. Я стараюсь предоставить этот выбор партнеру и очень надеюсь, что он сделает очередную глупость! Он найдет, как проиграть, если вы не будете ему здорово мешать. Шахматист — только человек и рожден, чтобы делать ошибки, „зевать“ фигуры и допускать просмотры».
Его вера в себя была безгранична. Он говорил: «Вы должны быть абсолютно уверены в себе. Когда вы играете партию, вы должны отдавать себе отчет в том, кто самый находчивый за доской. Это — вы. Вы сами».
Он писал о том, что кажется ему балластом при игре в условиях ограниченного времени на обдумывание, о том, что «доброта, застенчивость и осторожность нужны только в целях конспирации ваших истинных намерений. Необходим же — нахрап, блеф, авантюра, изворотливость. Мнительность, неуверенность, академичность, паника — недопустимы. Помогите сопернику сбиться с ритма. Растерянность за пожертвованную фигуру — достаточная компенсация. Страшным оружием является сделанный время от времени длинный бестолковый ход. Ваше поведение в начале партии должно подчиняться простому правилу: ясность в дебюте — важнее материального перевеса».
«Ходить надо ближе к кнопке. Это — очень важно! Помните: движения ваших рук должны опережать мысль. Не ходите туда, куда смотрите, не смотрите, куда пойдете. Это — шанс! Если партнер забыл перевести часы, сделайте „умное лицо“, задумайтесь. Пока идут часы противника, вы приближаетесь к победе. Добравшись до эндшпиля, ходите как попало, соблюдая единственное правило — все ходы должны быть как можно ближе к кнопке часов. Никогда не забывайте о „кнопочной теории Чепукайтиса“. Основной принцип, соответствующий моему пониманию шахмат, — русское „авось“».
Читая эти строки, в которых перемешано все: здравый смысл и эпатаж, улыбки и банальности, своеобразная философия и скоморошничанье, психология и трюизмы, читатель может подумать, что автор ратует за бездумные шахматы, королем которых не без кокетства объявлял себя не раз сам Чепукайтис. Это не так, конечно.
Неправда, что он играл в бездумные шахматы, неправда и то, что все успехи его могут быть объяснены только фартом или «кнопочной теорией Чепукайтиса». Правда же, что, обладая незаурядным и очень своеобразным шахматным талантом, он построил всю свою игру на рефлексах и интуиции и, презрев какую-либо подготовку и исследование, развивал свой замечательный талант только и единственно посредством упражнения.
Юнг выделяет четыре «полюса» сознания: мышление, чувство, ощущение и интуицию. Хотя они существуют нераздельно, лишь одному из них принадлежит решающая роль в сознании индивида. У Генриха Чепукайтиса в его подходе к шахматам главная роль была отведена интуиции. Понятие «интуиция» Таль выражал словами: я так чувствую, это хорошо, Ананд называет интуицией первый ход, который он видит в позиции, для Крамника же интуиция — мгновенное нахождение идеи без предварительного логического рассуждения — является не только самым важным элементом при игре блиц, но и первым признаком таланта.
