Как мы знаем, этот день настал раньше, чем можно было предполагать. И в том, что это произошло, заслуга и вклад Тарасова огромны.
Однажды я спросил его, что он считает главным для создания тройки экстра-класса.
– Для этого нужно очень многое, – последовал ответ. – Но одно из обязательных условий, на мой взгляд, чтобы во главе тройки был настоящий, боевой вожак. Совершенно не обязательно, чтобы это был центральный нападающий, место тут не имеет решающего значения. Важно, чтобы в тройке мы имели настоящего организатора, человека, сочетающего в себе высокие спортивные и гражданские качества.
Это определение можно с полным правом поставить эпиграфом к главе об Анатолии Фирсове и его тройке.
Думаю, что обо всех наших хоккеистах вместе взятых не написано и не сказано столько, сколько о нем одном.
Это вполне понятно: перед нами один из замечательнейших представителей не только советского, но и мирового любительского хоккея, и его популярность прямо пропорциональна тому колоссальному вкладу, который он внес в становление и развитие этой игры.
Потребовалась бы не одна книга, чтобы перечислить и объяснить все черты его спортивного характера. Но наиболее яркая, наиболее характерная из них это способность везде – в спорте и в жизни – всегда оставаться самим собой. К нему в семидесятые годы пришли огромная, слава, известность, всеобщее признание и поклонение. А он был по-прежнему простым и сердечным. Я не знаю ни одного случая, когда бы прославленный чемпион отказался выступать перед трудящимися, дать автограф или интервью, встретиться с болельщиками.
На протяжении ряда лет товарищи единодушно доверяли ему почетную обязанность комсомольского организатора. О Фирсове говорили и в ЦСКА и в сборной: «Наш комиссар!»
За этим на первый взгляд шутливым определением скрывалось очень многое. Анатолий вел за собой коллектив, он был для каждого из товарищей мерилом совести и чести, образцом поведения, и они знали, что Фирсов никогда не солжет, не покривит душой, не спасует перед любой житейской сложностью.
Первые шаги в спорте Толя делал в спортивном коллективе завода «Красный богатырь». В 1955 году попал в детско-юношескую школу московского «Спартака», где в течение пяти с половиной лет учился хоккейным премудростям под руководством уже упоминавшегося нами Александра Ивановича Игумнова. По его предложению и настоянию Толя был принят в команду мастеров своего прославленного клуба и в ее составе дебютировал на чемпионатах страны 1961/62 годов, но в середине сезона перешел в ЦСКА. Здесь полностью раскрылся его необыкновенный талант.
В игре Анатолия поражал его набор скоростей. Именно набор. Что же это значит?
Прежде всего восхищала и поражала свойственная ему скорость мысли. Порой думалось, что игра Фирсова состоит из непрерывного ряда озарений: в горячей, напряженной обстановке, в хитросплетении острого хоккейного матча, когда все закручено вихрем единой страсти, он умел сохранить глубокое внутреннее спокойствие и, мгновенно ориентируясь, найти самое неожиданное и поэтому самое опасное для соперника решение.
Никто так быстро, как он, не умел оценить любую сложную позицию и найти наиболее точное, сильное и красивое продолжение.
Затем его характеризовала скорость исполнения того или иного приема, паса, обводки. В совершенстве овладев сложнейшей техникой современного хоккея, последовательно расширяя арсенал средств и методов ведения борьбы, он в любой ситуации чувствовал свое превосходство, свою возможность обыграть противостоящего – победить.
И в-третьих, он обладал высокой скоростью бега на коньках. Помнится, Тарасов организовал чемпионат команды по скоростному бегу на коньках. Фирсов не знал себе равных на дистанции 1000 метров. А вот на «пятисотке» был лишь десятым.
Разгадка такого раздвоения была проста: новичку армейской команды пока еще явно не хватало скоростной выносливости и общефизической подготовки.
К счастью, команда ЦСКА первой у нас в стране приняла на вооружение атлетизм, как первооснову, фундамент, на котором держатся другие компоненты хоккея: и техническая оснащенность, и тактическое искусство, и волевая закалка.
В ведущем клубе страны, которым был и остается ЦСКА, Фирсов сразу попал в обстановку такого напряжения, такой ответственности, о которых прежде и понятия не имел. Все здесь было непривычно тяжело – и необходимо.
– Помню, – рассказывал мне Анатолий, с которым в дни работы над этой книгой мы встречались не раз, – как мы все объясняли пришедшему к нам в гости журналисту, чем отличается физическая подготовка армейцев от подготовки других команд. Собирают сборную. Приходят к нам динамовцы или спартаковцы и не знают, с какой стороны подступиться к штанге. А мы и шайбу можем вести с этими штангами на плечах… Как говорится, в этой шутке была заключена доля правды. И немалая.
Ни на минуту не прекращались в ЦСКА поиски новых форм и методов занятий, целью которых было воспитание не просто хорошего игрока, а хоккеиста высокого международного класса.
Конечно, и в других клубах вырастали у нас большие мастера, выдающиеся исполнители. Достаточно, например, назвать имена моих бывших одноклубников Вячеслава Старшинова, Бориса Майорова, Александра Якушева, Виктора Зингера, Евгения Зимина… Наверное, мог бы проявить себя там и я. Но все-таки с армейской закалкой трудно что-либо сравнить. Скажу даже так, если «Спартак», «Динамо», «Крылья Советов» в своем роде высшие школы, то ЦСКА, несомненно, академия современного хоккея.
Помню, – продолжал он, – как тяжело мне здесь пришлось на первых порах. Поразили непривычные нагрузки, о которых прежде и понятия не имел; жесткая требовательность старшего тренера мне часто казалась жестокостью. Я считал, что он ко мне откровенно придирается, хочет избавиться от меня. Да судите сами. Нагнал я товарищей по уровню атлетической подготовки, думаю: все в порядке. Не тут-то было. Старший тренер по-прежнему находил у меня кучу недостатков и откровенно говорил о них. Я устранял их. Но Анатолий Владимирович на каждой тренировке обнаруживал все новые и новые изъяны. В конце концов это начало меня ужасно злить. Ведь я играл уже в первой сборной, обо мне писали в газетах, а в клубной команде со мной продолжали обращаться, казалось мне, как с мальчишкой. В «Спартаке» был признанным центрфорвардом, в ЦСКА поставили на край и уверяли, что здесь мое место. Потом Тарасов объявил:
– Ты не умеешь бросать шайбу.
– Если не умею, зачем же пригласили? – не без злости спрашивал я.
– Чтобы научить, как следует, – звучало невозмутимо. Часами швырял я шайбу в борт, добивался, как мне казалось, идеальной точности и силы, а старший тренер все недовольно качал головой:
– Не так, Толя, все еще не так… Внимательней, дружище, присматривайся к Альметову… Смотри, смотри, как работает кисть у Саши…
Пришел день, когда Тарасов оценил мои усилия. Он сказал однажды, подводя итог очередной тренировки:
– Ну, наконец, с броском у тебя хорошо.
Прошло минут пять, он словно бы спохватился, словно бы пожалел о минутной слабости и разразился такой тирадой:
– Собственно говоря, это «хорошо» для вчерашнего дня, а сегодня, дорогой Толя, так уже бросать нельзя. Теперь бросок форварда таких команд, в которых играешь ты, должен быть иным: не только сильным и точным, но прежде всего скрытным, совершенно неожиданным и для защитников, и для вратарей соперников.
И все началось, по существу, с начала, – продолжает свой рассказ Анатолий Васильевич, а на лице его играет добрая улыбка. Видно, что воспоминания о пережитых трудностях, о словах и требованиях, которые казались когда-то обидными, доставляют ему не боль, вызывают не досаду, а радость.
– Однажды, – признается Фирсов, – когда терпеть, на мой взгляд, было уже совсем нельзя, я спросил у Тарасова: «Вот вы ругаете меня да ругаете, говорите, все не так да не так. Что же, по-вашему, я совсем не гожусь для хоккея?» – «Ну что ты! Годишься, конечно, – заявил он, глядя на меня в упор. – Спортсмен ты способный. Но у тебя пока есть один, по моим понятиям – принципиальный, недостаток: ты играешь в современный хоккей, а настоящий спортсмен должен опережать свое время. Ты должен уже сегодня стремиться играть так, как будто живешь не в шестьдесят третьем, а, скажем, эдак в семидесятом…»
Мы не случайно привели этот взволнованный, изобилующий интереснейшими деталями рассказ ветерана. Он с предельной наглядностью показывает нам, в каких условиях, на каком фоне происходило формирование Анатолия Фирсова как игрока и личности. Вечная неудовлетворенность собой, вечная устремленность вперед, в завтрашний день – таков был закон жизни армейского клуба.
Этот закон ломал и уничтожал слабых, но сильных он закалял. И то, что вчера раздражало новичка, казалось неодолимым, в конце концов входило в кровь и плоть спортсмена, становилось неотъемлемой чертой его характера, привычкой.
