Но Русевич уже стоял перед Дреминым, ощупывая его плечи, руки, пуговицы на куртке, не в силах выговорить ни слова.
— Где-то у нас плошка в запасе имеется, — сказал Свиридов, с шумом отодвигая койку. — Ради такого дела следует дать свет!
Снова вспыхнула спичка, осветив дощатый потолок сарая, но Свиридов закрыл огонек собой. Лишь на секунду перед Николаем прояснилось из мрака бледное лицо Русевича, широко открытые изумленные и радостные глаза.
— Дремин?! Ты?..
— Непромокаемая рота расквартирована для ночлега в сарае, — четко выговорил Дремин и козырнул. — Вот оно какое дело, тезка, — все дороги в Киев ведут…
Свиридов уже зажег стеариновую плошку, поставил ее на ладонь, поднял вровень с плечом.
— Если друзья-однополчане встретились, значит — праздник…
— Жив, Колька… Жив! — восторженно прошептал Русевич и протянул руки, чтобы обнять Дремина, но, быстро оглянувшись на молчаливых друзей, что-то вдруг понял и растерянно отступил на шаг. Они молчали, может быть, пять-шесть секунд, не больше, и за это неуловимо короткое время между ними встала какая-то преграда. «Принимают за подосланного, — подумал Дремин. — Неужели и Ваня и Николай могли настолько перемениться, что подумали обо мне такое? Впрочем, возможно, не все благополучно и в их среде. Сторож сказал о ком-то из них, кажется о Корже, что с фравой он в особых отношениях…»
— Так неожиданно все это, — сказал Николай. — Не чаял, что снова встретиться доведется.
— Мы расстались в Борисполе, — напомнил Кузенко. — Но куда же ты делся? Говорили, сбежал…
— Сбежать из концлагеря? Это не так-то просто, — усмехнулся Дремин.
— Значит…
Дремин помедлил с ответом, Русевич и Кузенко быстро переглянулись. Свиридов приблизил горящую плошку к лицу Николая и холодно глянул ему в глаза.
— Значит… — чуть слышно повторил Кузенко, и губы его дрогнули, и нервно дернулась бровь.
— Меня отпустили, — спокойно ответил Дремин. — Просто начальник лагеря был в хорошем настроении, вот и отпустил. Но это особый разговор… Хочешь, расскажу подробно.
Кузенко покачал головой и отступил еще дальше.
— Не нужно.
— Пожалуй, не нужно, — согласился Русевич.
Огонек на ладони Свиридова резко дрогнул, и тень пронеслась по лицам, по стенам, по дощатому потолку.
— А чем мы обязаны такому высокому визиту? — подчеркнуто сухо спросил капитан.
Дремин небрежно передернул плечами:
— Пожарные, как известно, не спят…
Он кивнул Русевичу, взял его за руку повыше локтя:
— Вспоминал я о тебе, тезка… Не верится, что встретились, да еще в таком сундуке! Все же тебе интересно, должно быть, послушать, как меня из Борисполя отпустили? Сядем-ка в сторонке, расскажу…
И снова Русевич быстро переглянулся с Кузенко, потом — со Свиридовым, и тот опустил огонек.
— А какие могут быть секреты? — спросил Русевич, в упор глядя на Николая, но уже словно бы не узнавая его. — У нас тут, среди товарищей, секретов нет.
— Я спрашивать тебя не собираюсь ни о чем, — сказал Дремин. — Сдается, что обо мне ты подумал неверно. Человеку всегда тяжело, если его неправильно понимают. Все же мы вместе были в боях. А другим, я думаю, слушать об этом нет интереса.
— Ладно, — согласился Русевич. — Говори…
Они отошли к самой крайней койке, присели рядом, но Русевич отодвинулся немного и равномерно застучал ногой о пол.
— Я слушаю. Говори.
— Тебе я доверяю, Коля… Кроме тебя и Кузенко, я не знаю здесь больше никого.
— Очень приятно, что доверяешь. Дальше.
— Во-первых, отбрось этот равнодушный тон.
— Ты начинаешь с требований? Говорю, как умею.
— Я вправе обидеться, тезка, — неужели ты мог подумать, что Колька Дремин стал подлецом?
— Зачем ты сюда пришел? — негромко и строго спросил Русевич.
— Я пришел как прежний, как неизменный твой и Ваньки Кузенко друг.
— В пожарные комендатура отбирает людей надежных. А ты, по всей видимости, даже инспектор. Это большое доверие, если ночной пропуск у тебя на руках.
— Ладно, имей же терпение выслушать меня.
— Попробую…
— Я удрал из лагеря грузовиком. Спрятался под брезентом от старых палаток. Помнишь, мы вместе снимали эти палатки, но в тот день тебя, Ивана и еще нескольких человек отправили рыть канаву. Если бы меня обнаружили в кузове машины, не говорить бы нам в этот час…! Но мне посчастливилось добраться до Днепра, перекочевать на Подол… Я никакой не пожарный, Коля, — куртка с чужого плеча, а документы — липа. Я пришел по поручению подпольной организации. Знал бы я тебя и Кузенко или не знал — все равно пришел бы, потому что поручили. Меня послали к вам с единственной целью — помочь вам спастись. Вам нужно отсюда бежать, пока не поздно.
Некоторое время они молчали. Свет колебался над койками, черные тени передвигались на потолке. Почти все грузчики уже разместились на своих дощатых постелях, только Свиридов сидел у плошки, стоявшей на ящике у стены. Опершись подбородком на ладони, он думал о чем-то, хмуря брови и покачивая головой.
— Все это правдоподобно, — медленно проговорил Русевич и, резко обернувшись, глянул Николаю в глаза. — Правдоподобно вроде…
Дремин обнял его за плечи.
— Мы вместе в окопе лежали, Коля. Это я тебя, раненого, выносил… Кому же ты можешь поверить, если не мне! Ну понимаю, сначала ты… Только я нарочно эти слова сказал, что меня из лагеря, мол, отпустили. Потому сказал, что не знаю ваших, а вдруг и среди ваших доносчик найдется. Тогда и мне и заданию моему — конец.
— И это похоже на правду, — чуть слышно сказал Русевич.
— Пока я ожидал вас у ворот, слово за слово со сторожем разговорился. Во время разговора этого стало мне понятно, что разные люди среди вас есть. Такой, например, имеется — Корж…
Русевич встрепенулся.
— А что ты о нем узнал?
— Как будто ничего особенного, но все же… У шефа, у этого Шмидта, оказывается, экономка есть, — дамочка из местных. По отзыву старика — дрянь. Но Корж, как видно, ее внимания добивается. Что он, не разборчив? Кто он?
— Парень как парень. В прошлом порядочный повеса…
— Может, неспроста он эту линию ведет?
— Это не линия. Это характер… Впрочем, возможно, и бесхарактерность. Он с нею был знаком еще до войны.
— Так или иначе, Коля, я должен быть осторожен. Не мог же я заявиться к вам и сказать: здравствуйте, ребята, я от партизан. Такой вот дамский угодничек даже не по злой воле — просто по бесхарактерности может ей все выболтать.
Русевич снова тихонько застучал ногой:
— Да, этот может… Люди меняются. Как меняются люди!
Он снова внимательно взглянул на Дремина, задумался, глубоко вздохнул.
— Ты правильно говоришь, Николай, я не могу тебе не поверить. И жив-то я остался благодаря тебе. Может ли быть такое, чтобы ты спас товарища, а потом пришел его убить! Да, конечно, прошло какое-то время, и многое переменилось, но мести твоей я не заслужил. Подожди, не прерывай меня, просто я рассуждаю вслух… Я тоже думаю, что победу на стадионе нам не простят. И красных футболок не простят. И выкриков на трибунах… Мы оказались не только в центре демонстрации. Мы были ее причиной. Стоило нам сбавить темп, ослабить волю, допустить, чтобы они сравняли счет, — я думаю, не было бы той бури, что разразилась на стадионе. Вот почему нас обвинят — мы сеяли бурю, могли и не хотели ее усмирить. А теперь они, конечно, будут мстить. Как и когда? Ну, этого не угадаешь…
Он придвинулся ближе и спросил деловито:
— План бегства! Куда мы направимся? С кем? Когда?..
— Сначала подготовь товарищей. Нужно пробраться на Подол, незаметно, по одному. Я буду встречать ребят в условленном месте. Мы спрячем вас в трюме баржи и отправим в лес, за Остер.
— Я буду говорить с ними сейчас же.
— Ты уверен в каждом?
— Нет, не совсем.
— Значит, нельзя спешить. Времени терять нельзя, но и спешить тоже.
Русевич оглянулся на Свиридова — тот все еще сидел у ящика, глядя невидящим взором на робкий огонек.
— Ему я скажу еще сегодня. Остальным — утром… По одному. Но… что если случится — не все согласятся идти?
— Мы отвечаем за тех, кто согласится.
— Признаться, я не уверен в том парне, о котором ты сам заговорил…
— Постарайся убедить и его.
— Конечно. Я попытаюсь.
Теперь он сам взял руку Дремина повыше кисти, судорожно стиснул ее.
— Но есть препятствие… Серьезное, Николай. В городе у каждого из нас поручитель. Мы-то уйдем, а поручители останутся. Это будет означать, что мы уйдем по их трупам… Погоди, не подумай, будто я и тебя и себя запугиваю. Когда нас выпустили из концлагеря, считалось, что отпускают на поруки. Я понимаю, что это форма. Много воды с того времени утекло. Но мы после матча, конечно, на особой заметке. И вдруг мы все исчезнем в один и тот же час!
— Да, только так. Иначе и невозможно.
— А наши поручители? Их следует хотя бы предупредить. Не всех, но трех-четырех, и пусть остальным передадут, верно?
