— Но не все данные точны.
— Зато все драгоценности, что оказались под водой, подсчитаны и оценены, как деньги в банке: пять кораблей — миллион долларов.
— Вот именно МИЛЛИОН! Ты понимаешь сам, что такое миллион?
— В Северной Атлантике от экватора и выше подводных сокровищ на 140 миллионов. Но в самой морской воде, между прочим, куда больше золота… Давай лучше изобретем аппарат…
— Погоди, viejo! Я ведь не все еще рассказал. У меня есть знакомая. В ее руки попал документ… Словом, я точно узнаю место, где затонула «Санта Мария». Нам только надо решить самим, будем искать или нет. Скажи…
— А почему, собственно, «Санта Мария»? Там же в пять раз меньше, чем у банки Хардинес? — принялся я подтрунивать над другом.
— Зато здесь вернее.
Я взял с полки книгу «Золотая лихорадка» американца Жозефа Конрада и прочел:
— «Есть нечто особое в слове „сокровище“, что властно и безраздельно овладевает человеческим разумом. Он, человек, в равной степени взывает к богу и проклинает его, испытывая тяжкое желание обнаружить это сокровище. Он постоянен в упорстве найти сундук, полный золотых дублонов, однако в конце концов оказывается, что он все же, хотя и сквозь зубы, чаще проклинает тот день, когда впервые подумал о кладе и поверил в легкость его обнаружения. Но поделать с собой он уже ничего не может. Он не покидает своего сумасшедшего стремления, думая только о том, что еще одно, последнее усилие, и он окажется у порога славы и богатства. И так это необузданное желание вместе с видением, стоящим перед его глазами, будут владеть им до самой его смерти. И нет на земле силы, которая была бы в состоянии вырвать эту болезнь, навсегда поселившуюся в душе человека».
— Ну, я не маньяк.
— Пока. Пока, Альберто. Пока мы с тобой не начали поиск, не вложили первые усилия, средства… — И я раскрыл книгу Кусто «В мире безмолвия».
— «Легенды о кладах на дне моря — на девяносто процентов мистификация и обман; единственное золото, о котором можно тут говорить, — то, которое перекочевывает из карманов романтиков-легковеров в руки ловких дельцов».
— От тебя нужно согласие, а не деньги, — решительно произнес Альберто. — И потом, разве ценность нашей находки будет измеряться золотом? Важно само открытие, факт того, что ты вырвал тайну, которую случай упрятал на дно океана… Так ты отказываешься?
Вопрос был поставлен прямо и честно, и я, который минуту назад смеялся над затеей друга, доказывал ему ее бесплодность, еще через минуту, не отдавая себе отчета, вдруг взял и поспешно согласился.
Соленые брызги, срываемые порывами ветра с валов, разбивающихся о железобетонные основания здания, долетали до окон шестого этажа. Стекла подрагивали под уханье моря, а я долго не мог заснуть в ту ночь.
Через неделю Альберто позвонил в редакцию и сообщил, что нас уже четверо «отважных ребят» и что на первое время — период поисков — этого вполне достаточно. На четверых три акваланга. Точное место удалось установить в отношении кораблей, затонувших у банки Хардинес. Там и плавсредствами нас лучше обеспечит знакомый Альберто из мореходного училища на Плайя Хирон. Оставалось только ждать, чтобы к Ноябрьским праздникам в том районе установилась хорошая погода.
Нам повезло, и к четвертому ноября у нас не было причин не начать нашу экспедицию.
Отличный моторный катер с командой, провизией и компрессором на борту ждал нас у причалов. Задача состояла в том, чтобы погрузить, не вызывая излишних вопросов, ломы, лопаты, кирки и шланг, при помощи которого мы намеревались в случае удачи разбрасывать песок, используя сжатый воздух компрессора. Ее блестяще решил Альберто: мы, обвешанные фотоаппаратами, представляли собой настоящую съемочную группу Академии наук. Нам пожелали счастливого пути, и к середине дня мы уже были у островов Дьос. По пути капитан катера убеждал нас, что у островка Пьедрас-дель-Сур, который в четыре раза ближе от Плайя Хирон, подводные виды ничуть не хуже, но и здесь Альберто нашелся:
— Нам нужны снимки поселений губок.
Капитан сдался, и вот мы, дрожа, как лошади перед началом скачки, ушли в воду.
По утверждению Альберто, который сам видел документы в архиве, испанские галеоны шли в Сантьяго, чтобы затем проследовать в Кадис, а шторм подхватил их и выбросил на рифы банки Хардинес между островами Дьос и Кайо-Ларго. По карте это «между» составляло около сорока километров!
— Ты сказал капитану, где он должен встать на якорь? — спросил я Альберто.
— Сразу за коралловой грядой острова Дьос и строго на запад.
— Если взять расстояние с юга на север в пять километров, и то получается двести квадратных. Ты что, не знаешь точное место?
— Знаю. Мы к нему выйдем. Но ты не забывай, что кораблей было пять.
— Зачем нам все. Идем точно к месту и будем тщательно искать один.
— Ты что, сомневаться в такой момент?
Действительно, это сейчас я со спокойствием старого римлянина вспоминаю детали нашей эпопеи, а тогда я первым спрыгнул за борт.
Мы представляли себе, что испанские галеоны не ждут нас в таком виде, в каком они затонули. Прошло ведь ровно четыреста лет! Морская вода, штормы, черви, микроорганизмы давно сделали свое дело, уничтожив их корпуса. Но отдельные, особенно металлические части, засыпанные песком во время того же шторма или покрытые в ближайшие после гибели годы кораллами, должны были обязательно сохраниться до наших дней.
Кораллы растут от двух до пяти сантиметров в год. Теоретически сундук с драгоценностями, упавший отдельно от корабля на дно, мог оказаться покрытым твердым известковым слоем в 12 метров! Однако на практике кораллы, часто покрывая те или иные предметы, растут, сохраняя их форму. Поэтому любая прямая, неестественная для донного ландшафта, линия должна была привлекать к себе наше внимание.
Особую надежду мы возлагали на находку пушки. Обрастая кораллами, она, как правило, сохраняет форму ствола с жерлом.
Мы не исключали возможность обнаружить на дне ровную, не засыпанную песком и не затянутую илом вереницу камней, которые в прошлые времена укладывались на дне галеонов для их остойчивости, одновременно служа и балластом.
В этих целях моряками отбирались обычно гладкие камни, напоминающие по форме куриное яйцо с диаметром в 30–40 см. В период освоения завоеванной испанцами Америки корабли иногда в тех же целях загружались и особым, голубого цвета обожженным кирпичом, которым затем выкладывались улицы городов Нового Света. Тот, кто бывал в старой части города Сан-Хуана, в Пуэрто-Рико, вспомнит эти кирпичи, покрывающие до сих пор некоторые из мостовых.
Помимо фотоаппарата, повешенного на шею и игравшего чисто бутафорскую роль, у каждого из нас было ружье и ломик. У меня к поясу был приторочен еще острый топорик для крошения кораллов и пинг-понговая ракетка, которую я предполагал использовать в качестве веера, сдувающего песок и ил с мелких предметов на дне.
Мы дружно принялись за работу, используя акваланги только для проверки какой-нибудь возвышенности или коралловой постройки, показавшейся нам подозрительной.
По расчетам Альберто — главы нашей экспедиции, — останки галеонов могли лежать на глубине от пяти до десяти метров, а искать их мы должны были, двигаясь по спирали от катера, стоявшего на якоре.
Я не помню другого дня в моей жизни, когда мне столько раз что-либо казалось. Воображение во всем, что попадало в поле зрения, дорисовывало предметы корабельного обихода.
Мы добросовестно крушили, копали и сдували, и первый металлический предмет, показавшийся мне комком из нескольких серебряных монет, нашел я. Из книг мне было известно, что чаще всего местонахождения крупных кладов подводными искателями обнаруживались по мелким вещицам, представлявшимся на первый взгляд незначительными, — они при гибели корабля заваливались в углубления между коралловыми нагромождениями.
Я выбрал наугад одно такое углубление и, выкинув из него полутораметровый слой песка, обнаружил густо покрытый ржавчиной кусок металла.
Золотые монеты в морской воде не подвержены коррозии, но серебряные со временем окисляются, благодаря чему сваливаются в комки. Интересно, однако, что если те же самые монеты лежат на дне рядом с предметами из стали — саблей, клип-ком шпаги, — они не окисляются. Причина тому — электрический ток, образующийся за счет химической реакции металлов в морской воде.
Альберто, которого я позвал для консультации, как «большой» знаток своего дела тут же определил, что моя находка — это ржавый кусок железа.
Так первый день не принес нам успеха. Мы натаскали на катер раковин, звезд, губок, свежей рыбы и за обедом громко рассказывали о том, как, кто и сколько сделал фотографий. А когда команда улеглась отдыхать, мы, расстелив наши матрацы на корме, неожиданно для себя принялись «делить шкуру неубитого медведя».
