Сам Алексей Григорьевич Гринин ответственности за то, что всуе упоминалось его имя в пылком споре, нести не может. Чего только не придумывают иной раз из желания добра футболу! Вспомнил я об этом единственно ради того, чтобы, пусть и косвенно, дать понять, насколько выделялся правый крайний ЦДКА Гринин, что сподобился стать чем-то вроде точки отсчета в дискуссии. Посредственностей в такие дела не вовлекают. И напоследок скажу, что призыв «к Грининым» еще и потому был странным и тщетным, что других таких, как он, у нас не объявлялось.
Вспоминая кого-нибудь из звезд прошлых лет, обычно себя спрашиваешь: «А как бы он выглядел сегодня на поле?» Знаешь, что доказать ничего нельзя, вопрос обречен повиснуть в воздухе, остается довериться воображению. Валентина Николаева, правого инсайда ЦДКА, без каких-либо «но» и «если» я легко вижу в любой нынешней команде. И приноравливаться бы ему не пришлось – вышел бы и заиграл, только называли бы иначе – игрок середины поля. Не на него ли глядя, тогдашний тренер ЦДКА Борис Аркадьев в своей книге «Тактика футбольной игры» еще в 1950 году, предвосхищая перемены, написал, что было бы заманчиво из линии нападения одного игрока перевести в полузащиту? Николаев в самом деле нес в себе зерно тактических открытий. Он играл по всему полю, от ворот до ворот, и это не была беготня – он выцарапывал мяч у атакующих противников, переправлял его своим форвардам и, как мы знаем, раз уж ведем о нем рассказ, забивал сам, видя в этом не случай, оказию, удачу, а строгую обязанность.
Сейчас игроков подобного образа действий немало, они даже обязательны. Но таких, которые, как Николаев, регулярно бы забивали голы, можно пересчитать по пальцам. Так что правый инсайд ЦДКА не только в объеме работы, как ныне принято выражаться, был равен современным игрокам середины поля, что уже само по себе удивительно, ибо тогда никто к этому его не принуждал, но он еще не мыслил для себя футбола без завершения атаки.
В современном футбольном лексиконе существует понятие игрока «конкретного» и «неконкретного». Второй это тот, кого можно увидеть повсюду, он трудится не за страх, а за совесть, во всем участвует, футболка на нем мокрая, хоть выжимай. А кончится матч, и трудно вспомнить, что же он сделал: и решающие атаки прошли без его участия, и ворота свои не спасал, и порученный ему игрок противника то и дело вырывался на свободу. Николаев был игроком предельно конкретным. В какой-то мере и его партнер справа Гринин и Федотов с Бобровым, считавшиеся сдвоенным центром нападения, зависели от Николаева – он их разгружал от так называемой черновой работы. Должен признать, что тогда, глазами молодого болельщика, я не видел Николаева таким, каким вижу сейчас. Зрелищно он проигрывал остальным четверым. От тех ждали чудес, а он возле этих чудес хлопотал, как ассистент, сам обычно забивал голы как бы только для счета, чтобы перевернули цифру в глазнице башни на Восточной трибуне. Теперь я понимаю (тренер и его товарищи, конечно, знали это и тогда), что без Николаева и вся игра ЦДКА не так бы складно шла и многие из чудес не состоялись бы.
Прочно вклинился в историческую хронику гол Боброва в матче ЦДКА с московским «Динамо», сыгранном в сентябре 1948 года. Гол и впрямь памятный, эффектно сделавший армейцев в последнюю минуту чемпионами. Он будет мной упомянут еще раз, когда речь пойдет о Боброве. Тот матч закончился со счетом 3:2. Один из трех мячей, второй, забил Николаев. Об этом теперь мало кто помнит. А ведь без этого удара ничего бы у. армейцев не вышло!
Полноватый, с коротковатыми ногами, круглоголовый, он по силуэту напоминал восьмерку, ту, что носил на спине. Ничего не было в его наружности такого, что давало бы романтический отблеск. Это потом, когда он сделался тренером, а я журналистом и мы познакомились, я разглядел его лучистые глаза, милую улыбку, короткие, по-детски кудрявые и потому странно седеющие волосы и ощутил, что передо мной чрезвычайно привлекательный человек. До матча его команды или после, когда ни обратись, можно быть уверенным, что Николаев скажет все как есть, ничего не упустит, не затемнит. Матч выигран, а он досадливо машет рукой: «Да ничего хорошего! Один закатили еле-еле, а могли три пропустить…». Матч проигран, а он, погоревав, вдруг улыбнется: «А вообще, я вам скажу, играли неплохо».
Однажды на ответственном заседании он держал ответ после поражения молодежной сборной. Игра проходила за границей, телевидение ее не транслировало. В таких случаях расстилают ковер оправданий, всем известных, которые для удобства пользования можно было бы давно записать на пластинку: и самолет задержался, и в автобусе полночи тряслись, и поле неважное, да еще не разрешили на нем потренироваться, и окна гостиницы выходили на шумную улицу, и кто-то из игроков прибыл скрыв травму, и судья свистел невпопад, благоволил к другой команде… Николаев постоял лицом к аудитории, повертел, не раскрывая, тетрадочку в руках, попереминался с ноги на ногу и отрезал: «Да что толковать? Сильнее они были, чисто нас переиграли». Эта небывалая фраза была произнесена настолько чистосердечно, в ней выразилось такое понимание дела, что ни у кого из изготовившихся к долгому расследованию не нашлось, что сказать. На том все и кончилось, Николаева отпустили с миром.
Поговаривают, что он везучий тренер. Два раза молодежная сборная страны под его началом становилась чемпионом Европы. В семидесятом его родной клуб, который он тогда тренировал, в Ташкенте проигрывал дополнительный матч московскому «Динамо» 1:3 за звание чемпиона, а под конец все феерически перевернулось, и пришла победа 4:3. Если бы существовал клуб знатных тренеров, то и в него вошел бы этот человек, всю жизнь верой и правдой, «от ворот до ворот» служивший футболу. Везучий тренер? Легко бросить словцо, оно словно бы необидное, с улыбочкой, да и плохо ли тренеру быть везучим! Только не вяжется представление об игроке Николаеве, себя не жалевшем в футбольных трудах, с везучим тренером Николаевым. Везение как манна небесная, а Николаев человек земной, футбольную землю он обрабатывал в поте лица. И от молодых своих игроков того же требует. Не случай его козырь, как у везунов, а служение.
В своей книге «Звезды большого футбола» Николай Старостин писал: «Достаточно мне было увидеть Григория Федотова в раздевалке, как я с первого же взгляда понял, что это незаурядный игрок».
Вот как, еще не на поле, а в раздевалке! И это верно. Не только наметанный взгляд знатока примечал в Федотове нечто из ряда вон выходящее, и мы, юнцы, взирали на него как на диво дивное. Было это в довоенные годы, на матчи «Металлурга» обычно ходило не так много народу – тогда была эра динамовско-спартаковская. Но прошел по Москве слух, и болельщики двинулись «на Федотова, на Гришу». Лет десять спустя его на трибунах стали почтительно именовать Григорием Ивановичем, а объявился он Гришей.
Для меня он так и остался навсегда в двух обликах: Федотов довоенных сезонов и послевоенных. Бывает, футболисту за тридцать, а он с трибун все такой же, как в девятнадцать. О Федотове полагается сказать, что на футбольном поле, перед нами, прошла вся его жизнь. Он и умер, ненамного пережив день своего расставания с игрой.
Юный Гриша со светлой есенинской челкой, да и весь светлый, деревенский добрый озорник, сразу привлекал к себе внимание пружинистой согнутостью в плечах, наклоном тела вперед, вольным, свободным шагом в низкой посадке, как на рессорах. В нем была какая-то добродушная мягкость, он словно нарочно показывал себя таким, и думалось, что вот-вот он выпрямится, расправит плечи, приосанится и станет похож на остальных молодцеватых футболистов. Нет, он не шутил, не прикидывался, таким он и остался ни на кого не похожим, чуть склоненным к земле, расслабленным, никакой не вояка, мирный, покладистый парень. И одно это заставляло с нетерпением ждать, что же будет дальше.
А дальше он получал мяч, который оказывался ему удивительно впору, и бежал с ним все так же чуть пригнувшись, длинными шагами, с виду не быстро, потому что не частил, а на самом деле страшно быстро, что обнаруживалось, когда защитник отставал. Даже не хочется называть то, что он делал, служебными словами: дриблинг, финты, навес, прострел, удар. Тогда что-то исчезнет. Верно, все это он делал, но настолько по-своему, не заученно, а по-федотовски, что вроде бы он показывал нам всем, как еще можно играть в футбол. Все, чего касалась большая федотовская нога, выглядело совсем не так, как мы привыкли видеть. Сильно пущенный им мяч почему-то мягко и удобно снижался прямо под удар партнеру. Вратарь на месте, а мяч после прикосновения Федотова его таинственно огибает и ложится в сетку. Ему бы полагалось бежать влево – там свободно, а он режет угол, сближается с защитником, и, будто не замечая его, прокидывает мяч вперед, и продолжает бег, уклонившись от столкновения, и бьет, почти уже падая, в дальний угол. Мяч летит к нему, он склоняется почти до травы и бьет подъемом ноги в верхний угол. Федотов на поле, и ты глазеешь, очарованный, и за счетом матча не следишь, ждешь, когда же снова он встретится с мячом и что-то еще невиданное покажет.
