Мы уже были подготовлены к превратностям судьбы, и поэтому гол в наши ворота, засчитанный судьей-разгильдяем после того как уругвайцы подали мяч из-за пределов поля, уже не отозвался в сердцах предынфарктным эхом.
Когда на бесконечных авенидах Мексики бурлил многокрасочный многоголосый поток манифестантов, приветствовавших победу «земляков-бразильцев» (открытая и восприимчивая мексиканская душа только и ждет повода что-нибудь отпраздновать), недалеко от отеля «Мари-Исабель» мы увидели стоявшего на крыше лимузина старого знакомого. В его руке был чудовищной мощности мегафон (видать, президент не поскупился на это приобретение). Размахивая правой свободной рукой, дон Лопес читал, как нам объяснили, импровизацию на бразильскую тему.
На этот раз аудитория была не столь снисходительна и воспитана, как в Таско или Куэрнаваке. Пока в сторону импровизатора летел неведомо кем припасенный помидор, Миша успел произнести:
— Это и от нашего имени.
Но уже в следующее мгновение… Никогда раньше не доводилось мне видеть столь яркого проявления поэтической находчивости — подхватив свободной рукой помидор налету и слегка потерев о штанину, эквадорец надкусил его, изобразил блаженство и громко, на всю площадь, крикнул в мегафон:
— Грацие!
После чего продолжил свое подвывание.
— Не помнишь ли, где здесь поблизости овощная лавка? — спросил Миша. — Я бы уж подобрал для него помидор.
На заключительный банкет дон Лопес пришел с огромным альбомом. На первой его странице были две цветных фотографии: поэт в обнимку с очаровательно улыбавшейся Терезой — на одной и с лучезарно улыбавшейся Эмилией — на другой.
— Господа, сеньоры, синьоры, мистеры и товаричи, я попрошу каждого из вас вписать сюда, в эти страницы на вашем родном языке отзывы о моем поэтическом творчестве… Одним словом, о том, какое неизгладимое впечатление произвели на вас мои поэмы. И обязательно адрес, чтобы мои завистники не подумали, что я написал все это сам. Прошу вас, — с этими словами эквадорец протянул альбом журналисту из ФРГ.
— С радостью… это для меня большая честь, — изобразил смущение немец. — Только не знаю, найду ли слова, чтобы выразить все, что переполняет меня.
Не почувствовав подвоха, ответствовал пиит:
— Пусть это вас не смущает. Пишите от сердца. Сердце всегда подскажет нужные слова.
Я постарался запомнить записи на языках, более или менее доступных моему воображению.
Журналист из ФРГ написал:
«Я знал всегда, что Мексика — страна чудес, и готовился к встречам с ними. Но их забило другое чудо, которое выпало счастье не только видеть, но и слышать… слышать собственными ушами. Я буду рассказывать о нем детям и завещаю им рассказывать о том чуде своим детям. Имя чуда — дон Лопес. Ему до конца дней уготовлено место в моем сердце. Да сбудутся все мои пожелания в твой адрес, несравненный посланник небес».
«И мои — тоже», — приписал англичанин и поставил в конце фразы три восклицательных знака.
«Без таких людей мир был бы сиротлив», — отозвался чехословак.
«Когда я расскажу своим соотечественникам о том, как достопочтенный дон Лопес помог мне лучше увидеть и понять мир, меня, без сомнения, засыпят вопросами: «А не собирается ли уважаемый Поэт посетить Турцию и если да, то — когда, чтобы мы могли лучше увидеть и понять мир». Помогите мне, о мудрый и несравненный, скажите, что ответить соотечественникам?» — попросил турок.
«Древняя страна басков готова распахнуть перед Вами свои объятия. Я знаю, что это будут горячие, очень горячие объятия», — заверил потомок иберов.
«Со времен Гомера, бессмертного творца «Илиады», было немало поэтов, выражавших сокровенные устремления своей эпохи. Теперь мы узнали еще одного. Пусть дон Лопес догадывается о том, что испытываю я перед разлукой с ним… понимая, что эта разлука может быть до конца моих дней. Трудно привыкнуть к этой мысли. Плачу», — написал болгарин и, пусть не поверит мне Недоверчивый, пролил самую настоящую слезу на страницу (позже я узнал, что до того как стать журналистом, болгарин несколько лет подвизался в роли трагика на провинциальной сцене).
«А я лично просто ревом реву, не находя себе места», — вывел аккуратнейшим своим почерком Миша Какабадзе. — Теперь, только теперь понял я, что есть истинное озарение».
— О, как это мило с вашей стороны, — патетически вскинул глаза к потолку дон Лопес, вглядываясь в незнакомую грузин
скую вязь. — Какой красивый шрифт, не могли бы вы дописать еще несколько слов, сделайте одолжение.
— С удовольствием, — ответил Миша и вырисовал: «Гмерто, рамдени дарткмули адамианиа ам квеханазе!» — «Боже, сколько чокнутых людей на этом свете!»
Лопес дол го жал руку Мише. И все норовил поцеловаться с ним. А Миша как-то неловко отворачивался. В конце концов эквадорец чмокнул его в затылок.
* * *
Прошло двадцать лет. Шел чемпионат 1990 года. В римском пресс-центре журналистам раздавали сувениры: часы, вечные ручки, бумажники, брелоки. Чтобы получить их, надо было бы выстоять в очереди минут десять.
Неподалеку за кофейным столиком среди немецких коллег я увидел статного молодого человека, кого-то очень мне напоминавшего. К нему подошел увешанный аппаратами, как веригами, жердина.
— Вставай, Давид, подходит очередь, которую мы тебе заняли.
— Спасибо, Ганс, я посижу и неторопливо допью кофе.
Непонимающе глянул на него жердина.
Вдруг «любитель кофе» бросил взор в мою сторону, торопливо поднялся, подошел:
— Вы — дядя Саша? Вы Александр Кикнадзе? Узнал вас, здравствуйте.
Мы обнялись.
Кивнув на очередь, я спросил Давида Какабадзе:
— Не позволяет дворянское достоинство?
Он смутился и промолчал.
— Очень хорошо, что не позволяет, — добавил я и вспомнил такой же чемпионат двадцатилетней давности, дорогого Мишу Какабадзе и маленького мексиканца в большом сомбреро.
Но Дато вспомнил не о нем.
— Я был очень благодарен вам за телеграмму, которую вы однажды прислали мне. Я… прикрепил ее над кроватью… она первой бросается мне в глаза, когда просыпаюсь. И напоминает о том, на кого я должен быть похож.
Много лет назад старый знакомый Мурад Мурсапов, директор детской футбольной школы, пригласил посмотреть на его команду.
Мурсалов был убежден, что в школе растут юноши, которым суждено уже в самом близком будущем вознести к небесам славу бакинского футбола. Он хорошо понимал, какие почести воздаст исстрадавшийся город тому, кто поможет несчастной команде выкарабкаться из группы, в которой она прозябала уже несколько лет.
Сборная школы блистала новенькой формой и свысока поглядывала на одиннадцать мальчишек, одетых кто во что горазд. Это была команда какого-то завокзального форпоста. Веря в легкую победу своих молодцов, Мурсалов пригласил на игру руководителей городского отдела народного образования. По рядам бесплатно разносили лимонад и бутерброды, за которые перед началом заплатил гостеприимный директор. Ему хотелось, чтобы у всех было хорошее настроение. Судил матч близкий друг директора. И этот близкий друг не засчитал первый гол, забитый в ворота школьной команды крохотным мальчишкой в выцветшей майке, сползавшей с плеч. Судья решительно подбежал к воротам и остановился в трех метрах от них, подняв руку. Это значило: офсайд, хотя никакого офсайда на самом деле не было. Мальчишка, забивший гол, грустно посмотрел на судью и ничего не сказал, только провел руками под носом и побежал к центру поля.
Первый тайм закончился со счетом два-ноль. На бедного Мурада лучше было не смотреть. Все на этом свете стало в его представлении с ног на голову. Он ничего не мог понять. Что случилось с его красивой командой? Что случилось с его надеждами? Что будет с его школой? Кому нужна футбольная школа со своей сметой и со своими штатами, если команда этой школы проигрывает какой-то совершенно неведомой дворовой команде? Наконец, кто этот негодный и быстрый форвард в майке, спадающей с плеч? Забил оба гола, которые судья уже не мог не засчитать. Черт побери, куда девались защитники ил и их вовсе нет на поле? Ну хорошо, с самого начала они могли не обращать внимания на коротышку. Но потом-то, потом должны же были понять, что вся команда почему-то играет на него и что он умеет обводить и бить по воротам. Ведь не зря же Мурсалов отрядил к воротам своего помощника и тот кричал во все горло защитникам: не давайте ему играть, этому, как его, коротышке!
В перерыве директор поспешил к своим. Вернулся на трибуну спокойный. «Сейчас все будет в порядке», — сказал не столько другим, сколько себе.
Минут за двадцать до конца поднялся со своего места и, небрежно кивнув на прощание директору школы, ушел со стадиона специально приглашенный товарищ из гороно. И еще кто-то ушел. А директор опустил голову и не смотрел на поле. И не видел, как в его ворота влетел четвертый мяч. Его, как и три предыдущих, забил все тот же маленький форвард в большой майке с чужих плеч.
