Через неделю состоялась встреча с польскими легкоатлетами в Хожуве. Этот поединок был для нас принципиальным. За польскую команду выступал рекордсмен мира и двукратный олимпийский чемпион Юзеф Шмидт, чей мировой рекорд держался с 1960 года. Тогда Шмидт прыгнул на 17,03 и оставался в течение всех этих лет единственным в мире, кому покорился 17-метровый рубеж. Силен был и второй польский прыгун Ян Яскульский, год назад прыгнувший на 16,76. Таким образом, результаты поляков были выше, чем у нас.
Естественно, на разминке я внимательно наблюдал за Юзефом Шмидтом, хотя много о нем уже знал из рассказов Креера, который много лет соперничал с ним в прыжковом секторе на многих международных состязаниях, в матчах, на чемпионате Европы и двух олимпиадах.
Техника прыжка Шмидта, действительно, сильно отличалась от нашей. Дело в том, что Юзеф был сильным спринтером (он пробегал 100 м за 10,3) и прыгуном в длину (7,96) и вместе со своим тренером создал собственный вариант техники, основанный на стремительном разбеге и очень быстром «проходе» всех фаз прыжка. Это позволяло ему сохранять высокую скорость до последнего отталкивания. Шмидт строил свою тренировку иначе, чем большинство прыгунов. Больше работал над повышением скорости и меньше — над развитием силовых качеств.
Наши тренеры, и в том числе Креер, считали (очевидно, не без оснований), что именно недостаточное развитие силы ног было ошибкой польского прыгуна, который не в полной мере использовал свой скоростной потенциал. Не случайно в наше время прыгуны, обладающие скоростью Ю. Шмидта, прыгают за 17,40. Но в то же время на стороне Юзефа был авторитет мирового рекордсмена и олимпийского чемпиона.
На разминке, в отличие от нас с Золотаревым, Шмидт почти не делал прыжковых упражнений. Он разминался как спринтер, а потом выполнял несколько прыжков с очень низкими траекториями полета. Мы же, хотя и посматривали в его сторону, разминались, как у нас принято, настраиваясь на жесткую борьбу.
Мы с Сашей имели одну общую задачу — победу над поляками, но решали ее по-разному. Он, почувствовав еще в Париже, что вошел в форму, намеревался улучшить рекорд СССР, принадлежавший Крееру с 1961 года, — 16,71. А я думал о том, как бы показать лучший результат в одной из первых попыток. Дело в том, что я не привык соревноваться так часто, да еще на таком высоком уровне, и, признаться, уже чувствовал некоторую усталость.
Общую задачу мы выполнили на «отлично». Причем помогло этому одно обстоятельство психологического порядка. Сейчас уже трудно сказать, так ли оно было на самом деле, но нам показалось, что соперники относятся к нам с некоторым пренебрежением. Мы же после тех результатов, которые показали во Франции, считали себя по крайней мере не слабее конкурентов и требовали к себе более уважительного отношения. Все же польские прыгуны и не думали недооценивать нас, а просто мы искусственно «заводили» себя на борьбу с первых прыжков.
Но так или иначе, первые прыжки удались нам обоим. Саша сразу же выполнил великолепный прыжок на 16,92. Это было не только новым рекордом страны, но и вторым результатом в мире после мирового рекорда Шмидта. А я лишь одного сантиметра не допрыгнул до своего личного рекорда и занял второе место. Шмидт и Яскульский, видимо, были обескуражены таким началом и проиграли практически без борьбы. В Москве Витольд Анатольевич, хотя и был, конечно, немного огорчен потерей рекорда, поздравил нас с этой победой, венчавшей турне.
Еще через неделю мы выступили в Москве на Мемориале братьев Знаменских. По правде говоря, оба очень устали и не смогли улучшить своих результатов. Саша прыгал получше — 16,79, а я и не пытался бороться за первое место. Остался вторым с результатом 16,55, опередив Владимира Куркевича, Николая Дудкина и призера Токийской олимпиады Виктора Кравченко, который в свои 26 лет казался нам ветераном. Стало ясно, что именно нам пятерым и предстоит разыграть три награды на Спартакиаде народов СССР, до которой оставалось чуть больше двух недель.
Приехав на Спартакиаду, я узнал, что Золотарев травмирован, выступать не будет, и... решил, что на пьедестал почета мне открыта «зеленая улица». Разве я не имею более высокого результата, чем мои соперники? Разве я не доказал свою силу в матчах с лучшими прыгунами Европы? Разве я не сумею победить Кравченко, Куркевича и Дудкина, если на Мемориале Знаменских, будучи усталым, выиграл у них у всех?
Таким, или примерно таким, был ход моих мыслей тогда. При этом нужно учесть, что мне предстояло в интересах нашей республиканской команды выступить в двух видах прыжков.
В первый день я прыгал в длину. Вот как рассказал об этих соревнованиях наш журнал «Легкая атлетика».
«Вечерние состязания начались с отличного прыжка В. Санеева — 7,80. Перчатка брошена. Но выступающий следом за ним И. Тер-Ованесян принимает вызов — 7,93 — и новое высшее достижение Спартакиады. Санеев пытается улучшить свой результат, но это ему не удается. Из пяти оставшихся попыток одна в районе 8 м. И. Тер-Ованесян, совершив еще два хороших прыжка, вновь доказал, что является сильнейшим прыгуном страны».
Мне остается добавить только, что любой из этих двух хороших прыжков И. Тер-Ованесяна был дальше, чем моя первая попытка. Словом, наш прославленный прыгун победил меня по всем статьям. Что же касается моего прыжка с заступом в районе 8 м, то, во-первых, такое измерение «на глазок» всегда очень приблизительно, а во-вторых, я вообще не знаю прыгуна, который не прыгал бы с заступом дальше своего личного рекорда!
Совершенно ясно, что я допустил здесь большой тактический просчет. Учитывая, что настраиваться нужно было на борьбу в тройном прыжке, мне следовало бы, показав хороший результат в первой попытке и выполнив свой командный долг, отказаться от дальнейших попыток в прыжках в длину и сосредоточиться на подготовке к тройному прыжку. Но в том-то и дело, что я не настраивался на жесткую борьбу в тройном, считая, что там мне гарантирована медаль! Не учитывал я и того, что утром перед прыжками в длину мне пришлось выполнять квалификационную норму, кроме того, предстояла «квалификация» и в тройном,
Соревнования прыгунов тройным состоялись в последний день Спартакиады. Уже после «квалификации» я почувствовал усталость и уже не рисовал себе радужных перспектив. И в самом деле борьба получилась жесткой. Отсутствие Александра Золотарева подхлестнуло всех ведущих прыгунов, каждый сражался за победу изо всех сил, вовсе не думая отдавать предпочтение фавориту, которым многие (и я сам!) считали Виктора Санеева. Вот что написал журнал «Легкая атлетика» после соревнований в тройном прыжке:
«Победа молодого москвича Николая Дудкина была несколько неожиданна. Фаворитами были Виктор Санеев и Владимир Куркевич. Виктор Санеев явился единственным финалистом, который показал полную 16-метровую серию. Однако ему не хватало какой-то искорки, вдохновения, думается, что это следствие некоторой усталости после прыжков в длину».
Что касается усталости, то, конечно, в этом была доля истины — прыжки в длину не прошли для меня даром. Но главное все-таки заключалось в том, что я не был готов к борьбе. Слишком поздно понял, что намерения соперников были не менее амбициозными, чем у меня. После трех попыток я еще таил надежду на медаль, но после прыжка Дудкина на 16,66 остался только на четвертом месте. Раздосадован я был страшно и в пылу страстей не нашел ничего лучшего, как обвинить в своей неудаче судей...
Почему я так подробно остановился на этих пяти стартах, которые принесли пять поражений подряд? Потому, что и сейчас совершенно искренне считаю, что без этих уроков, которые преподнесли мне соперники и спортивная жизнь, я никогда не сумел бы в будущем стать победителем. Конечно, из этого не следует, что я поумнел сразу настолько, что не допускал больше ошибок в будущем. Но то, что именно поражения стали для меня хорошей школой мастерства, тактической грамотности, психологической подготовки, — несомненно.
Это сейчас я могу почти бесстрастно судить о делах давно минувших дней. А тогда мое состояние было отчаянным. Правда, оставался еще один старт, где я мог бы реабилитироваться за неудачи всего сезона. Речь идет о Кубке Европы, который должен был состояться в Киеве в сентябре. Но шансов выступить в этих престижных соревнованиях у меня было немного. Дело в том, что формула Кубка чрезвычайно проста: в каждом виде от команды выступает только один спортсмен. А это значит, что в списке претендентов на участие в Кубке я, учитывая, что Александр Золотарев должен был оправиться от травмы, оставался только пятым!
Решающее слово, естественно, оставалось за Витольдом Анатольевичем Креером. На короткий тренировочный сбор перед Кубком он оставил двоих — Сашу Золотарева и меня. Здесь решающую роль сыграло то обстоятельство, что наши личные достижения были все-таки выше, чем у других претендентов на место в команде. Креер рассчитывал, что после отдыха и Саша, и я снова войдем в свою лучшую форму. Немаловажным было и то, что на Кубке Европы нам снова предстояло встретиться с Рюккборном и Шмидтом, которых мы уже хорошо знали.
