Головкин же продемонстрировал нечто иное. У него ловля мяча была куда надежнее, чем у Победушкина. Головкин умел так принять мяч, что тот, словно привязанный, мгновенно замирал в вытянутых руках вратаря и тут же исчезал в его объятиях.
Хотелось повторить эти движения. Я закрыл глаза и постарался их запомнить. Уж больно красиво все получалось у Головкина.
Я не знал, что совсем скоро именно это движение, позаимствованное у вратаря куйбышевцев, окончательно определит мое футбольное амплуа и что с тех пор футбольные ворота навсегда станут моим постоянным местом на зеленом поле стадиона. Случилось это так.
Мы должны были сыграть товарищеский матч с командой одной из школ. В тот день полил теплый дождь. Поле напоминало озеро с островками грязи в середине. Наши противники, очевидно, испугались неблагоприятной погоды и на игру не явились. Кое-как освободив поле от воды с помощью дворницких метелок, мы решили разделиться на две команды и все же поиграть.
Бегать по грязному и вязкому газону было трудно. Через несколько минут мы были уже так потны, что наши рубашки потемнели.
– Устал, – сказал я товарищам, – не хочу играть.
– Можешь отдохнуть в воротах, – посоветовали мне, и я охотно послушался.
Заняв место вратаря, я приступил к своим обязанностям. Упал несколько раз прямо в лужу и почувствовал облегчение: вода приятно освежала. На грязь я не обращал внимания, потому что уже измазался, как паровозный кочегар.
Но вот ударили в угол. Я ринулся за мячом, интуитивно падая на ходу. Толчок был таким сильным, что я, поймав мяч, проехал юзом по грязи не менее метра. В этот момент внезапно почувствовал, что мяч выскальзывает из моих рук. Резко и точно я притянул его к груди и так замер на земле.
Я лежал, потрясенный догадкой. Ведь именно так притягивал к себе мяч наш вратарь Саша Головкин. Неужели мне открылось вратарское искусство? Неужели?!
Я не мог опомниться от радости, сознавая, что со мной случилось нечто важное. Вероятно, так чувствует себя человек, который долго и беспомощно барахтался в реке и вдруг, в один прекрасный день, подсознательно уловив правильный ритм движений, начинает плыть, дивясь тому, как сразу вода стала покорной и податливой.
Вскочив на ноги, я ошалело посмотрел на своих товарищей, уходивших от ворот. Нет, они ничего не заметили, ничего не поняли. Но это не умалило моей радости. Ведь впервые я сделал то, что делают настоящие вратари, и сделал это правильно, по всем законам их искусства.
Так решилась моя футбольная судьба. Я понял, что уже никому в команде не уступлю ворота. Впрочем, на них никто и не претендовал.
В День Победы, когда все мы смеялись и одновременно плакали, обнимали родных и встречных, целовали совсем незнакомых людей, отец вдруг объявил:
– А у меня тоже новость – мы уезжаем в Одессу.
Однако остаток весны и все лето я провел со своими куйбышевскими товарищами. Мы продолжали тренироваться и посещали все календарные матчи. Особенно приглядывался я к команде одесситов, которые приехали к нам на Волгу. Ведь это мои будущие земляки. Мне понравился их защитник Николай Хижняков – приземистый, плечистый, необыкновенно резкий и быстрый. Чувствовалось, что он уже в летах и, очевидно, скоро сойдет с поля. Возможно, именно поэтому подкупала его большая полезная работа для команды, его неутомимость.
Переживал я и за одесского вратаря Виктора Близинского. Он пропустил пять голов, причем ни один не был забит по его вине. Жалко становится парня, когда трибуны освистывают его, а он нисколько не виноват в таком плачевном исходе матча.
Вообще я в последнее время привык постоянно наблюдать за вратарями. Хотелось запомнить все лучшее в их игре, осмыслить и, если удастся, повторить самому. Но я покамест не знал, что именно следует считать действительно хорошим и что – только эффектным. Ведь это легко спутать. Пройдет еще несколько лет, прежде чем я научусь снимать с увиденных образцов фальшивую позолоту и подмечать действительно настоящее.
В декабре 1945 года я впервые увидел Одессу – город у Черного моря, город-герой. Мы поселились на Пироговской улице, в районе трех стадионов – «Спартака», «Динамо» и университетского. Рядом было Куликово поле, справа проходила Аркадийская дорога, одолев которую, можно было за несколько минут спуститься к морю.
Одесса, о которой я столько слышал, вначале произвела удручающее впечатление. Город был разрушен. Окостеневшие скелеты многих домов смотрели на редких прохожих разбитыми окнами.
Но постепенно я стал свыкаться. После уроков, забывая поесть, долгими часами бродил по Одессе, медленно, но охотно привыкая к ее подвижным шумным жителям, к ее пестрой речи, к ее морю и памятникам старины. Я бродил и вдоль берега, отыскивая проходы к катакомбам, часто заходил в порт, где ржавели в холодной воде старые забытые суда. Несколько раз пешком доходил до конца Фонтанской дороги и наблюдал, как там готовят к весне тяжелые ялы.
Море влекло к себе неудержимо. Даже тогда, в тяжелое время, белесое и угрюмое, оно казалось прекрасным, полным бесчисленных тайн. Нацеленное на него старинное орудие, установленное возле памятника Пушкину, напоминало об опасностях, которым не раз подвергался портовый город.
Мне приходилось часто слушать воспоминания о героических боях частей, оборонявших город в годы войны. Свободолюбивая Одесса боролась с врагом на свой особый манер: здесь мужество и постоянная готовность к самопожертвованию переплетались с юмором и лукавой выдумкой. Одесситы умели смеяться сквозь слезы и плакать сквозь смех. Однажды в очереди около продовольственного магазина я услышал такой рассказ:
– Эту танковую атаку я буду, наверно, помнить, пока мой внук не станет профессором. Фрицы прут, как психи, под наш сплошной огонь, а мы шпарим по ним изо всех сил. Отбиваем одну атаку за другой. Вдруг рядом со мной одного парнишку ранило. Тоже ополченец. Представляете, еще совсем смаркач, а уже подбил целый танк с ружья. И тут его самого шлепнуло. Закатились у хлопчика очи. Товарищи потянули его назад. Он стонет, ругается, как биндюжник. Вдруг он замечает свою учительницу по школе. Она санитаркой стала. Между прочим, вполне красивая дамочка, хотя и рыжая. Так вот, этот парнишка, когда его проносили мимо учительницы, говорит ей: «Ну, какую же вы сегодня поставите мне отметку? Или опять «двойку» по привычке»? На губах кровь, а сам хочет улыбаться. Я, помню, еще подумал тогда: ну, что за народ живет в нашей Одессе! Погибает пацан со смехом. Знаете, аж сердце зашлось от жалости.
С удивлением я замечал, что очень быстро начинаю считать себя одесситом, – так пришелся по душе этот чудесный город.
Как и прежде, ребята хорошо приняли меня. Я был очень рад, встретив в 56-й школе, куда поступил, своего товарища по Куйбышеву Леонида Каневского. Кроме него, я дружил с Витей Пироженко и Стасиком Русиновичем. Дружба со Стасиком носила особый оттенок: его отец был судьей по футболу, а это сулило кое-какие выгоды. Например, он мог бы рекомендовать меня, если б я решил играть, в какую-нибудь юношескую команду; мог бы билеты доставать на матчи…
Вскоре без долгих колебаний я примкнул к мальчикам, гонявшим футбольный мяч на разрушенном стадионе «Спартак» вблизи Куликового поля. Здесь же я узнал, что какой-то Николай Андриенко собирает юношей на «Пищевике». Я уже видел лучший стадион города, отданный в распоряжение команды мастеров второй группы Но это знакомство нельзя было назвать интимным, потому что его поле тщательно оберегалось и на него выходили только «избранные».
Теперь во мне вспыхнула надежда: может быть, с помощью этого Андриенко мне удастся проникнуть в святая святых футболистов Одессы – в общество «Пищевик».
Я тут же помчался на «Пищевик».
– Ну что ж, – легко согласился Андриенко, – нам нужны юноши. Мы тренируемся на «Динамо». Приходи, если хочешь! Что умеешь делать?
Осмелев, я неуверенно пролепетал:
– Могу быть вратарем… И сразу поправился:
– Хочу быть…
– Валяй, вратарь, приходи. Кстати, как ты учишься?…
Увы, мне все еще нечем было похвалиться. Ответил уклончиво:
– Ничего.
– Значит, решено, – заключил первый разговор Андриенко и отпустил меня.
В эту ночь я не мог уснуть до самого рассвета. Я уже был не такой, как вчера. Все тело звенело от радостного возбуждения. Жизнь казалась удивительно прекрасной.
Николай Андриенко, в прошлом футболист, был моим первым тренером. Для спортсмена это то же самое, что для летчика первый инструктор или для школьника – первая учительница. Первый тренер – это объект искреннего боготворения.
Когда на стадионе «Динамо» начались тренировки юношей, все во мне напряглось от тревожного ожидания. Я жил в постоянном страхе быть отчисленным из-за недостаточного преуспевания на футбольном поле. Тяжело было еще и потому, что я дома не мог поделиться своими горестями. Семья была настроена явно против футбола. Прослышав, что я несколько раз играл на стадионе, что мои симпатии к футболу из платонического чувства превратились в активное действие, мать категорически потребовала от меня, чтобы я забыл мяч.
