— Лейтенант! Сейчас же подготовьте операцию номер семь. Сотня четвертая… Пулеметы… И обязательно музыка… Позавтракаете позже.
Гедике вскинул руку и прокричал: «Хайль!»
* * *
Всей четвертой сотне было приказано построиться на центральной площадке. Сотня выстроилась двумя шеренгами, и маленький Гедике, особенно торжественный в эти минуты, натягивая перчатки, сказал:
— Пока придет начальство, мне приказано развлечь вас музыкой. Включить репродукторы!
Русевич, Кузенко и Климко стояли в центре первой шеренги. С тревогой они следили за перемещениями охранников — их было втрое больше обычного — с автоматами наизготовку. Все плотнее прижимаясь к плечу Русевича, Кузенко молвил чуть слышно:
— Это не к добру, Коля…
Русевич не ответил; он чувствовал, как дрожит плечо товарища, этот судорожный озноб передавался и ему.
Репродукторы грянули веселый фокстрот, и надтреснутый, пьяный голос, стремясь перекрыть взвизгивания саксофонов, захрипел:
«У самовара — я и моя Маша…»
Гедике повернулся на каблуках и скомандовал пронзительно-звонким голосом:
— Смир-р-рно!
Разделенные на равные группы, охранники застыли, прижав к животам автоматы.
— Пулеметы! — приказал Гедике.
Из большой сторожевой будки в конце площадки эсесовцы выкатили четыре станковых пулемета и деловито установили их напротив шеренги, на расстоянии тридцати шагов.
Николай следил за этими приготовлениями и не верил, не мог поверить, что это — последние минуты жизни. Неистребимая, негаснущая капля надежды по-прежнему жила в нем. Он негромко сказал товарищам:
— Решили попугать… Обычно они отправляют в Бабий Яр. Почему для нас такое исключение?
Климко порывисто схватил его руку неожиданно сильной, горячей рукой.
— Давай простимся, Коля… За нас отомстят!
Они крепко обнялись.
Молча Русевич простился с Кузенко. Ему казалось, он слышал, как стучит сердце друга. Репродукторы по-прежнему надрывались фокстротом, и хохот саксафона был похож на заливистый собачий лай.
Николай заметил, как охранники, застывшие на морозном февральском ветру, сдвинулись еще плотней и без команды повернули головы вправо. На площадку неторопливо выходила группа офицеров. Радомский и Эрлингер шли впереди. Они шли, оживленно разговаривая и смеясь. Гедике подбежал к Радомскому, козырнул и произнес какую-то фразу. Радомский что-то небрежно ответил. Маленький лейтенант стремительно обернулся к шеренге.
— Ложись!
Заключенные медленно опустились на снег. Пауль Радомский подошел к правому краю шеренги. Раздались пистолетные выстрелы.
— Расстреливают, подлецы! — закричал Николай и вскочил на ноги. Одновременно с ним поднялось еще несколько человек. Рыжий Пауль торопливо отступил к охране. Он взмахнул рукой — и тотчас грянули пулеметы.
Русевич высоко вскинул кулак.
— Мы победили вас, гады, на футбольном поле. Победим и в боях!
Он покачнулся, но Климко и Кузенко поддержали его под руки.
— Трусы, палачи… — прохрипел Николай, отплевываясь кровью, — вы нас не сломите! Нет!
Кузенко и Климко упали одновременно. Что-то горячее хлестнуло Николая в грудь. Он не почувствовал, что падает, что уже лежит на снегу. Сквозь завывания фокстрота заливались пулеметные очереди. Снег был притоптан и местами словно горел. Ярость горячей волной снова плеснула в сердце Николая. Эта могучая ярость и горячая жажда жизни дали ему силы приподняться на локтях, потом встать во весь рост. Огромным усилием воли он заставил себя удержаться на мгновенье на подгибавшихся ногах. С трудом он поднял стиснутый кулак.
— Да здравствует красный спорт!
Это были последние слова Русевича.
Грохот стрельбы прекратился. Его сменила жуткая, казавшаяся нереальной тишина. Шел снег, и ледяной ветер медленно кружил его над человеческим пепелищем…
Нет возможности проследить за судьбами всех героев этой повести. Трое — Русевич, Кузенко и Климко — погибли в концлагере на Сырце, так и не узнав, что и скромная жизнь их и отважная смерть стали подвигом и примером.
Другие вырвались из фашистских застенков, вместе со всем народом праздновали они День Победы, разбирали руины освобожденного Киева, поднимали его строительные леса.
Радомских, эрлингеров, гедике и им подобных прокляли и мертвые и живые.
А какова судьба юных друзей динамовцев — Котьки и Васьки? Два неразлучных друга, два отважных поклонника футбола стали взрослыми и многое изведали в жизни с тех пор, как миновало их детство, опаленное войной.
Котька и Васька… Да не их ли это имена мы слышим по радио?
Полузащитник Константин Чапига и центральный нападающий Василий Гаркуша, — так теперь называл их спортивный комментатор.
…На стадионе Будапешта шли последние минуты второй половины игры. Это было одно из интереснейших международных спортивных состязаний года. И хотя игра была напряженной, счет оставался ничейным — 0:0.
Уже прозвучал гонг. Казалось, и зрители и команды смирились с ничейным результатом. Словно бы сожалея о малом остатке времени, вратарь Будапешта небрежно выбросил мяч рукой. Полузащитник передал его в центр поля и отвернулся; он заранее знал, что в течение оставшихся двух-трех минут никакая серьезная комбинация невозможна. Однако мяч перехватил полузащитник гостей и мгновенно передал его своему «девятому». До ворот было не менее двадцати пяти метров, и «девятый», даже не пытаясь остановить мяч, с ходу ударил по воротам. Это был внезапный и неотразимый удар!
Эпизод разыгрался в течение считанных секунд и как бы делился на две части: неторопливый, небрежный бросок мяча, сделанный вратарем, четкий, отшлифованный удар полузащитника, его молниеносный пас игроку под номером девять, и столь же молниеносный, решающий удар…
Выбросив мяч, вратарь будапештской команды еще не успел возвратиться в ворота, а стадион уже загремел овацией: гол!..
Удар центрального нападающего был неотразимым, однако не это поразило знатоков футбола. Казалось, «девятый» не ожидал пасовки, на секунду он повернулся спиной к мячу. И вдруг он спружинил ногами и, сделав акробатический поворот в воздухе, придал мячу необходимое направление.
Едва войдя в раздевалку, спортсмены подхватили на руки Василия Гаркушу, трижды качнули до потолка и бережно отнесли в душевую. Не каждому игроку дано, впервые выступая в международном состязании, столь мастерски решить исход встречи. Василий еще не успел прийти в себя, так неожиданно было это счастье, а ему уже сообщили, что у раздевалки его ждет Иштван.
Иштвана Ференца Гаркуша и Чапига узнали еще в час приезда советской команды в Будапешт — он был среди встречающих на вокзале. Время наложило свой отпечаток на лицо Ференца, углубило морщины, посеребрило виски. Но, едва они заметили его на перроне, оба вспомнили давние встречи в Киеве, дружеское отношение венгра к футболистам хлебозавода. Два незнакомых веселых спортсмена вдруг поочередно стиснули его руку. Иштван Ференц немало удивился. Он не сразу узнал в этих крепких парнях тех забитых малышей, которых пятнадцать лет назад пытался вырвать из рук гестапо. Василий назвал имя Русевича, и венгр встрепенулся.
— Николай Александрович! Как же не помнить! Я до сих пор до слез жалею, что не увез его тогда…
Иштван совсем хорошо говорил теперь по-русски.
Он присмотрелся к приятелям:
— А вы… Это Васька и Котька? Конечно… Факт!
Теперь он сам, смеясь, поочередно жал руки друзей. За три дня, проведенные в Будапеште, Василий и Константин так и не сумели выкроить часок, чтобы воспользоваться радушным гостеприимством Иштвана. Они обещали сразу же по окончании игры отыскать его квартиру и провести вечер вместе. Но сейчас, после матча, как обычно веселый и возбужденный Иштван уже ждал их.
Пожимая руки друзьям и сияя белозубой улыбкой, Иштван говорил с шутливой укоризной:
— Да, наше дело — хандра… Факт! Первое поражение в этом сезоне. Я же предупреждал нашего вратаря: береженого бог сторожит… Если не ошибаюсь, так произносят русскую пословицу?
Приятели заверили Иштвана, что его русская речь безупречна. Заметно польщенный, он сказал:
— Нехорошо, Васька… Нет, нехорошо. Приехать в гости и сделать людям такой сюрприз! Извиняюсь, конфуз. Такой гол, друзья, достоин спортивной летописи!
В городе у Иштвана были сотни знакомых, и он поминутно останавливался и представлял друзей:
— Возьмите автограф! Это сам Василий Гаркуша — виновник поражения нашей команды.
— Что вы, да разве виновник один я? — смущаясь, доказывал ему Василий. — Ведь Котька передал мне мяч, а я только продолжал…
— Хорошо! Очень хорошо! — почти кричал Иштван. — Скромность — лучшее качество спортсмена. А другой бы хвастался: я, только я! Скромность и дружба — великое дело. Факт!
