Глядя на лед, Рябов думал, автоматически отсчитывая секунды, оставшиеся играть на поле второй пятерке:
«Другой игры… Ее и не могло быть между такими соперниками. Между теми, кто знает друг друга так хорошо. Другой игры и не было ни разу за последние годы. Все матчи, такие разные, так похожи друг на друга своей бескомпромиссностью…»
Едва прошло две минуты второго периода, как на скамью нарушителей отправились слишком рьяно ввязавшиеся в борьбу Барабанов и Валичек. В своих загонах они, казалось, еще продолжали схватку. К сожалению, схватку уже за гранью дозволенного. Ах как мудры эти две минуты! Две минуты успокоения. Если бы можно было в трудной, самой конфликтной ситуации, когда человек сгоряча готов совершить черт знает что, дать ему две минуты на успокоение. Как целительно это двухминутное перемирие с самим собой!
Острые моменты создавались поочередно – то у одних ворот, то у других. Бой неспадающего накала, в котором увязано столько людей, кочевал от ворот до ворот, делая всю игру острой и нервной.
«Красивая игра? -думал Рябов.– Такая игра не может быть красивой. Такая игра прекрасна своим напряжением. Ответственность так давит на плечи, что слишком трудно играть широко и изящно. Это игра „палка в палку“.
Рябов боялся признаться себе, что едва уловимое преимущество в цепкости советских пятерок в заключительной фазе атаки и есть тот ключ к победе. Наши парни знали с начала, с первых минут, как играть. Знали, как идти к победе. А это уже полпобеды.
«Соперники слишком нервозно меняют характер своих атак. Ищут. Это может дорого стоить – искать в такие минуты! Рвутся вперед втроем, вчетвером! Торопятся, торопятся… Натыкаются на мощный заслон! И ничего не могут придумать нового!»
Эффектная комбинация, к которой, пожалуй, каждый приложил руку, привела Гольцева именно туда, где он был нужен. С ходу ворвавшись на «пятачок», он, как подбрасывают лопатой уголь в незатухающую топку, кинул шайбу в ворота мимо растерявшегося вратаря.
Гол дезорганизовал соперников. Наши нападающие прижали защиту к воротам. Но слишком яростно. Сбившись – Рябов кричал, чтобы раскатились, но азарт был куда как велик, – сами себе создавали трудности. А тут еще эти палки. Сначала Борин, потом Гольцев бьют по воротам, но в сетку летят лишь обломки сломавшихся клюшек. Дерево и пластик уже не выдерживают накала борьбы. А люди наращивают темп и наращивают.
«Ах, Глотов, Глотов…– Рябов успел лишь заметить, как того после феерического рейса от ворот до ворот кинул на лед защитник.– Надо свистеть! Но что это за гвалт?»
Рябов с удивлением увидел красный свет за воротами соперников.
«Успел! Успел!» – Рябов возликовал в душе, словно сам совершил невероятное.
Комбинация любой команды закончилась бы на этом падении. Но только не рябовской. Он слишком долго приучал своих парней, что в хоккейной команде непозволительная роскошь, чтобы хоть кто-то хоть мгновение находился на льду вне игры. Стоит ли он на коньках, лежит ли распластавшись…
И вот Глотов, лежа, уже не падая, а лежа, в смешной позе, успел толкнуть шайбу. И она под клюшкой вратаря вползла в ворота. У шайбы не было силы даже ткнуться в сетку. Едва переползла линию и замерла. Как замерли и защитник и вратарь от недоумения: «Как это могло случиться?»
Казалось, так просто забрать беспризорную шайбу, когда сбит накал атаки, а нападающий повержен…
Глотов был счастлив. Наши обнимались. Но больше всех торжествовал Рябов. Вчера, выходя из зала, он слышал реплику корреспондента американской газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Терри Смита, пренебрежительно пожавшего плечами: «И кому нужен этот фарс?» Его реплика относилась к только что увиденному: русские на тренировке заставляли играть своих парней лежа. Да, да, лежа. Сначала шли на скорости. Потом лежа продолжали бороться за шайбу, отбирали ее и добивали в ворота. На трибунах раздавались смешки. А здоровые парни, как школьники, ползали на животах, пытаясь добить шайбу.
Случайность? Предчувствие?
В игре нет мелочей. Есть только бесконечные резервы, которые надо изыскивать.
Рябов представил себе лицо американского репортера. Он многое бы отдал, чтобы иметь удовольствие взглянуть в его глаза именно сейчас. Но это было минутное торжество. Он сразу забыл и о шайбе и о Смите. Глотовский бросок произвел неотразимое впечатление не только на виновников гола – защитника и вратаря, но и на его друга Лучека: тренер сменил голкипера. Рябов знал обоих – и старого и нового. Они были приблизительно равны. Если первый деморализован, то второй еще не успел войти в игру.
– Навалились, мальчики! – Рябов, расставив руки, склонился над скамейкой, словно пытаясь укрыть свои слова от постороннего уха.– Навалились! Новенькому вратарю нужна хорошая разминка! Поможем!
Барабанов в первой же смене, на бешеной скорости вырвался один на один, выманил вратаря из ворот, усадил его «на туза» и, словно в балете, грациозно направил шайбу в сетку.
«Это все! – выдохнул Рябов.– Дело сделано! Игра будет трудной, но три шайбы им не отыграть».
Он с удовольствием увидел, как висевший на трибуне, буквально над их загоном, аляповатый лозунг: «Я – не за русских» – исчез.
У каждого свои доводы. Дела убедительнее. До конца периода игра шла в одни ворота. Соперники сопротивлялись настолько сумбурно, будто встречались не два лидера, а чемпион с аутсайдером. И чем большая разница чувствовалась в уровне игры, тем мрачнее становился Рябов. Его не интересовали соперники. Это дело Лучека. Его волновали свои. Игра победителей садилась буквально на глазах. Да, они доминировали, но какой ценой, в какой форме?
Сирена прервала терзания Рябова. В раздевалке он спокойно, но, как ему показалось, убедительно говорил, что играют они плохо. Наверно, переборщил. Он видел по лицам, что ему не верят: «Обычное тренерское ворчание!» Как можно плохо играть, когда все получается, а счет с главным соперником – три сухие шайбы! Благодушие цвело на усталых лицах и Глотова, и Барабанова, и Гольцева…
Рябов вдруг умолк, поняв, что все его слова тщетны: слишком дорогой ценой заплатили игроки за эти три шайбы, чтобы признать их недостаточными для такой важной победы.
– Будьте готовы к большой драке! -только и сказал он.
На первой же минуте третьего периода соперники вогнали ответную шайбу. Словно еще не принимая всерьез предупреждения Рябова, парни не верили. И тоже забили соперникам, восстановив статус-кво – три шайбы запаса! Но предчувствие Рябова не обмануло. Игра, словно песочные часы, перевернулась. И теперь мастерство как бы перетекало из красной формы в сине-белую.
Расплата не заставила себя долго ждать. Затяжной, все сметающий перед собой штурм, как ураган под каким-нибудь крикливым именем, забушевал до самой смены ворот. И табло показывало уже 5:3. Запас, казавшийся неисчерпаемым, еще не растаял, но уже и не казался таким капитальным. Судьи, прекрасно понимая перемену и в игре команд, и в настроении трибун, дважды посадили на скамью штрафников сначала Гольцева, потом Глотова.
Спорные удаления…
Но Рябов не спорил.
С кем? О чем? Ради чего?
Он все это предвидел. Он все это пытался объяснить своим парням. Но мистическая сила добытых с таким трудом шайб сожрала убедительность его слов, словно дымящаяся серная кислота.
Вот вновь удаляют Глотова. Он кричит что-то судьям. Коршуном крутит вокруг. И Рябов с трудом подзывает его к себе. Он и к Рябову подлетает, готовый на любой отпор, но Рябов говорит ласково, словно дошкольнику:
– Ничего, Юрочка, спокойнее. Отдохни. Да подключайся снова…
Глотов жадно глотает воздух. От неожиданности слов Рябова, от его ласкового тона немеет. Так и уезжает на скамью штрафников, не проронив ни слова. Но уже по спине его, не дергающейся от волнения, когда кажется, что он пытается переместить правое плечо на место левого, Рябов ощущает, что Глотов успокаивается. Ярость его пойдет отныне по другому руслу.
Через три минуты он мощным низким броском вгоняет шайбу в угол ворот и катится к судье, удалившему его, с видом, выражающим лишь одно: «Что, съел?»
Такая нужная шайба… В суматохе последних минут всякое может случиться. Рябов не успевает об этом подумать, как маленький черный кружок, за который только что яростно дрались, сам по себе вдруг покатился в сторону Колиных ворот и, перепрыгнув через клюшку, улегся под сеткой.
«Ах, Коля, Коля!»
И карусель страстей закрутилась вновь. И снова трудно предсказать, что будет, куда качнется чаша успеха. Дважды шайба попадает в штангу ворот соперника.
«Когда шайба не идет в одни ворота, – думает Рябов, – она идет в другие».
Но из всего бывают исключения. Седьмая шайба ставит точку. Игра сделана. А шесть больных игроков, так и не вышедших на лед, – пришлось поломать почти все пятерки – с криком искреннейшей радости, как бы во искупление своей вины, что не могли помочь делом, бросаются на лед. И все, что будет, теперь неважно! Важно, что есть. А есть Победа!
