Но черт побери! Разве же сам себе он поставил первый, неверный, диагноз?! Разве не столь же почтенные профессора рекомендовали год назад "как можно меньше движения " ?!
- Что вы вздыхаете, доктор! Я солдат, не барышня.
Разрежте, переломайте спайки или еще что-нибудь придумайте. Терять-то мне нечего!
- К сожалению, тут хирургия бессильна...
Вздыхают, прописывают успокоительное, подбадривают... Примирились и его толкают к этому. Но нет, этого не дождутся! Он будет бороться до конца.
Ночью к врачу прибежала испуганная сестра:
- Скорее!.. Там... Спиридонов!..
Женя лежал без сознания в дикой изломанной позе:
голова и спина на полу, ноги всунуты за боковину кровати. Сколько времени он так провел, неизвестно, оставили одного в палате много часов назад.
Очнувшись, Женя спросил: "Как ноги?"
И врачи поняли, что неосторожность тут ни при чем.
Это была хладнокровно продуманная и осуществленная "операция".
Решился бы кто-нибудь другой на такой эксперимент? Не знаю. Женя решился и победил - колени обрели подвижность.
И все же это были не самые трудные минуты его жизни. Пришли они значительно позже, когда наступление болезни удалось приостановить, когда он встал с постели и смог передвигаться.
Мать Жени была прекрасным человеком, убежденной большевичкой. Из тех, что во время войны шли на самые трудные участки, голодали, видели, как голодают их дети, но ни ста граммов хлеба не взяли сверх положенного из казенного котла. В четырнадцать лет Женя Спиридонов ушел из школы на завод и стал монтером. В шестнадцать райком комсомола направил его как добровольца в военкомат. Роста Женя был мелкого, а тут еще война да работа заморили.
- И что это нам такой мусор присылают! - возмутился майор в военкомате.
Женя оскорбился и столько наговорил в ответ, что майор махнул рукой:
- Лешак с тобой! Воюй, раз ты такой вострый!
За малый рост и отчаянный характер Женю взяли в разведроту. Он всегда лез первым в самое пекло, но до августа сорок четвертого воевал без единой царапины.
И вот Висла, Сандомирский плацдарм, наступление. Две полосы обороны армия, в которой служил Спиридонов, прошла почти без потерь. Третья обошлась ей очень дорого. Там-то и обрушилась на Женю та подлая мина.
День Победы был отпразднован в Чехословакии.
Но и потом, служа на границе, в мирной, спокойной обстановке, не раз оказывался он в переделках. Однажды, не имея в руках даже пистолета, взял "на испуг"
и обезоружил трех здоровых диверсантов, сумевших пробраться на автомашине далеко за пределы пограничной полосы.
К тому времени Женя Спиридонов был уже офицером-локаторщиком. Заступая на дежурство, он нес ответственность за тысячи квадратных километров нашего неба.
Короче говоря, семнадцать лет был на "передовой", привык к опасностям, к ответственности, к мысли о своей нужности, к ненормированному рабочему дню.
Без всего этого Женя не мыслил жизни, и вдруг мертвый штиль.
Жена работает, дочь учится, соседки бегают на базар, стряпают, обихаживают детей, внуков, у него же нет ничего - даже друзей. Из миллионного населения города, куда его забросила болезнь, он знал только жену, дочь и участкового врача, изредка навещавшего их.
- И чего это ты рыпаешься? - недоумевали некоторые "доброжелатели". Пенсия у тебя приличная, квартира, семья, тишина... Другие-то радуются такому положению...
Женя смотрел, и "тихая" жизнь "других" его не прельщала. Вот какой она представлялась ему в то время.
"Любая физическая боль бледнеет перед душевной мукой человека, теряющего в жизни цель, перед мукой одиночества и темнотой животного существования.
Вглядитесь, во что превращаются люди, получившие право есть, не работая. Вглядитесь. Увидите и своих товарищей, чью руку пожать в свое время вы считали за честь. Во что они превратились?
Один все время проводит в залах суда, упиваясь подробностями супружеской неверности или человеческой подлости. Смакуя и сюсюкая, передает соседке услышанное, восполняя домыслами непонятное или несказанное. Вечером, насидевшись до ломоты в широкой пояснице, сморкаясь и кряхтя, идет дописывать анонимку. Надо спешить. Завтра снова интересное дело.
Второй торгует. Всем: от укропа, семечек и ковриков до церковных свечек и "святой" воды.
Третий, пройдя все стадии падения, сгреб детей, уселся на панели и, пряча опухшее от пьянства лицо, добывает из добрых сердец звонкую монету..."
(Из письма Е. Спиридонова в "Комсомольскую правду")
Позже я видел, с какой брезгливостью на лице Женя рассказывал о своем сослуживце-полковнике, который, уйця в отставку, занялся садом и бойко торговал на рынке ранней клубникой. Тогда-то я, кажется, впервые по-настоящему почувствовал, какая сила кроется за понятием "офицерская честь".
Николаю Островскому Женя Спиридонов не подражал. Просто у них оказались похожие судьбы. Просто у Жени тоже не было иного выхода, иного способа служить людям. Он начал писать. В тридцать пять лет, не имея за плечами не только Литературного института, но даже опыта работы в стенгазете. Зато у него было другое - богато прожитая жизнь, огромный запас наблюдений, воспоминаний, мыслей, чувств... Это много, но это и мало. Спросите у любого писателя, как это невероятно трудно - сделать из фактов жизни рассказ или повесть. Даже если у тебя есть талант. А впрочем, наверное, чем больше талант, тем труднее. У Спиридонова талант был.
Первый свой фельетон он писал не один месяц. Теснились мысли, рассыпались слова, не клеилась композиция. Радость от удачно найденного слова сменялась недовольством, надежды - отчаянием...
Почта унесла фельетон в областную газету. Прошла неделя, вторая, третья, месяц, другой... Ему не нужны были гонорары и аплодисменты, нужна была хотя бы небольшая надежда, что работать стоит... Это был вопрос жизни и смерти в полном смысле слова. Редакция молчала.
Женя заставил себя снова сесть за машинку. Можно сказать, он рождался и умирал с каждым своим маленьким рассказом, испытывая в течение работы нэд несколькими страницами и радость открытия мира, и сладость первой влюбленности, и танталовы муки поисков смысла бытия, и взлет открытия, и горечь поражения...
Но, отдохнув от очередного дружески беспощадного анализа своего детища, Женя брался за следующий рассказ.
И так в течение почти пяти лет.
Отпусти ему судьба побольше времени, из Жени вышел бы настоящий писатель. Об этом говорит даже такая фраза из его письма, написанного за два дня до смерти: "Какая-то дикая неудовлетворенность. Не вижу строки у себя, которую не хотелось бы сжечь..."
Это он писал тогда, когда в куйбышевских газетах и альманахах были уже опубликованы десятки его очерков, статей, рассказов, фельетонов, когда он почти закончил повесть про славного мальчугана Валь-Валя, которого бросила мать, когда издательство заключило с ним договор на книжку, когда ему присудили премию на всесоюзном конкурсе...
Возле тяжелобольных людей обычно чувствуешь себя как-то неуютно: вроде ты в чем-то виноват перед ними. К Жене это никакого отношения не имело. Боль сопутствовала каждому его движению, но никто никогда этого не замечал. С ним всегда было легко, весело, интересно. Наоборот, к нему, смертельно больному, приходили поплакаться по поводу плохого настроения, несправедливого выговора, полученного на работе, а то и просто пожаловаться на частые головные боли. И Женя всем искренне сочувствовал, всех утешал, успокаивал, взбадривал.
В куйбышевских редакциях как-то очень быстро забыли о его болезни и без смущения посылали его в командировки куда-нибудь в забытое богом и дорожными мастерами село. Женя ездил.
Больше всего на свете он боялся, как бы его не начали жалеть. В трамвае он вскакивал, едва входила женщина, норовил подхватить самую тяжелую авоську, если нужно было что-то нести. Добиваясь квартиры, ни разу не "козырнул" своей болезнью и потому жил на окраине. Женя был гордый. И он имел право на гордость. Ни перед кем он за свою жизнь не склонил головы ни перед врагами, ни перед болезнью, ни перед смертью.
Придя ненадолго в сознание в последние минуты жизни, Женя думал не о себе.
"Ну вот, моим хорошим не спать сегодня", - сказал он медсестре. А чуть позже, увидев плачущую дочь, начал подбадривать ее: "Держись пистолетиком!.." И при этом пытался улыбнуться...
Прелесть живой человеческой личности по формулам сопромата рассчитать невозможно, хотя надежность - одно из главных мужских качеств. Все-таки очень важно не быть занудой, а кипеть страстями (они стерильными не бывают), увлекаться, рисковать... В мире, наверное, исчезло бы понятие великого, если бы мужчины разучились следовать порывам души и в критических ситуациях руководствовались бы только советами трезвого рассудка, не шли бы на риск без твердых гарантий успеха, всегда бы четко знали, зачем, почему они делают то или иное и что за это они "будут иметь". Помните приведшее меня в тупик "зачем?" молодого журналиста при обсуждении не требующихся ему практически тайн бытия? В этом "зачем?" не просто лень и мелочная расчетливость, в нем старость души, пришедшая в молодые годы.
