Долорес заговорила с Руитой, одной из своих подруг, качая Марию на колене. Мужчины, продолжавшие пить и боксировать, пошатывались для смеха, наносили друг другу легкие удары. Они уже сменили тему разговора и громко жаловались на то, какие задницы их начальники, которые заставляют их слишком много работать, а потом переключились на то, каких женщин им бы хотелось потрахать, какие звезды кино и телевидения кажутся особенно горячими. Может, та бабенка из «Косби шоу», Лайза Бонет. Микки Рурк имел ее в том фильме: сцена получилась такая жаркая, что ее пришлось вырезать. «Задай ей посильнее, парень!» Они глубокомысленно улыбались, говоря о многочисленных способах трахнуть женщину («знаешь, парень, как им это хочется»). Дальше разговор шел именно об этом, и отцы семейств время от времени привычно оглядывались, проверяя, следят ли их жены за детьми. И Гектор, конечно, получал удовольствие от этого разговора, который отделял его от семьи, несмотря на то, что он любил жену и детей, – и от того, что его голова стала легкой после второй бутылки пива. Без уверенности в будущем, без приличных денег, удовольствия летнего вечера успокаивали. Позже Долорес ушла домой, чтобы уложить детей спать, и несколько раз звала Гектора. Но он крикнул ей в окно, что собирается уйти с парнями.
– И это меня разозлило, потому что было чертовски жарко и конечно же я, как всегда, должна ухаживать за малышкой, а Гектор собирается просто ни хрена не делать. То есть я понимаю, что ему надо от этого избавиться – от того, что было с копами, и все такое, но я, типа, думаю: «И это моя жизнь? Так будет всю оставшуюся жизнь?» Может, я уже давно так думала. Я не могу вспомнить все до мелочей. Это было почти три года назад. У нас была квартирка на третьем этаже с окнами во двор. Мне это тоже надоело, приходилось идти наверх пешком, в окна всегда залетал шум с улицы, подростки курили и обжимались.
Мария к тому времени уже ела обычную еду и хорошо спала по ночам, так что она быстро заснула. Ее кроватка стояла в гостиной – другого места просто не было. Мария ночью не просыпалась, а по утрам была вся описанная.
С маленьким Гектором все было по-другому. Он чутко спал, был нервным и злился на сестричку. Долорес сидела в его комнатке, рядом с их спальней, и пела ему. Наконец он заснул. Вскоре вернулся Гектор, пропахший пивом. Она устала сидеть в раскаленной квартире. Кондиционер не работал, она открыла все окна. Гектора пошатывало, и она злилась на него, ненавидела его за его свободу, которая была куплена ее трудами с малышкой, его главенством над ней. И ей показалось, что этой ночью он ей изменил. Он казался таинственно самодовольным, а она прекрасно знала о дешевых шлюхах, которые толклись в баре на Сорок восьмой улице. Там все время играла музыка. Некоторые девицы, подсевшие на крэк, охотились в баре, выпрашивая выпивку и выискивая мужчин, которым хотелось секса. Они не были проститутками. У некоторых даже была нормальная работа. Долорес прекрасно знала, как это лестно для мужчин. Она спросила его, где он был.
– С Луи и Петито.
– Что делали?
– Просто трепались, Долорес.
Она этому не поверила. Оба мужчины были холостяками и соврали бы, чтобы прикрыть Гектора. И, по ее мнению, оба ничего не стоили.
– Вы были в том баре на Сорок восьмой?
– Может, и были.
– Что вы там делали?
– Ну, сначала я снял все наши деньги со счета и купил всем по пятьдесят порций выпивки, Долорес, а потом перетрахал всех официанток, пока они не почувствовали божественное озарение, Долорес, а потом...
С этого у них с Гектором все и пошло. Гектор то изображал оскорбленную невинность, то наслаждался ревностью жены. Дразнил ее. Маленький Гектор проснулся и заплакал. Он уже был довольно большим, мог вылезать из кровати и бегать по квартире в своей голубой хлопчатой пижамке, но сейчас крики его напугали.
– Иди обратно в постель, – велел ему Гектор.
– Не кричи на него!
– Я хочу сока! – попросил ребенок.
– Давай ляжем в постельку.
– Я хочу сока-а-а!
– Иди в постель! – заорал Гектор.
Мальчик уполз к себе, хлюпая носом. Долорес закрыла дверь в его комнату.
– Может, и да, – заявил Гектор, когда она снова его обвинила. – Может, мне нужно что-то, чего здесь мне не дают.
Долорес не могла понять, что это – насмешка или признание. Она знала, как ему трудно заработать достаточно денег, и знала, что несколько кружек пива в баре обычно помогают ему расслабиться. Он мог только думать о том, как бы трахнуть одну из шлюх, и это объясняло бы, почему он чувствует себя виноватым. А может, он и правда это сделал. Ей было нестерпимо жарко, она была зла. И она знала, что проверить это можно только одним способом.
– Да или нет, ты это сделал?
Гектор сказал, что нет.
– Тогда докажи это. Докажи немедленно!
– Я ничего не обязан доказывать, сучка. Я могу сейчас же уйти и доказать это кому-то, кто этого хочет.
– Докажи.
Глядя друг на друга с похотливой ненавистью, они разделись. Она его проверяла. Если он быстро возбудится, захочет поскорее в нее войти и дыхание у него станет частым и напряженным, она будет знать, что он ни с кем не трахался. А если эрекция наступит не сразу или он долго не сможет кончить, она все поймет. И дело будет не в пиве. Пиво никогда Гектору не мешало. Она будет знать точно. Она его жена, он трахал ее тысячу раз. Ему ее не обмануть.
И, все так же злясь, они рухнули в кровать, царапая друг друга, пихаясь довольно сильно – а потом она разбила ему нос до крови, она ударила его изо всей силы, и он прижал ее к кровати. «Dimelo mami, dimelo, – сказал он. Дай мне. – Mas, mas, oh fuck me mas...» Им было наплевать на то, какие звуки они издают, они кричали, сквернословили, а когда Долорес поняла, что Гектор не был с другой женщиной, ее злость превратилась в вожделение, потому что она отвоевала его у шлюх из бара с их фокусами (она слышала, что некоторые из них могут брать монету с края стола нижними губами, что они задирают трусы и нагибаются, показывая маленькие тесные дырки своих задниц, задорно щурятся и подмигивают, когда вставляют в себя пивную бутылку). Но он хочет ее, и его член каменно-твердый в ее пальцах, во рту и в теле, и ей наплевать на то, что он все еще зол на нее, что он трахает ее с жестокой яростью, так что лампа перевернулась, а маленький Гектор кричит у себя в кроватке, а соседи сверху колотят в потолок. Ей вдруг вспомнился отрывок из Библии: «Владыка Господи, Ты начал показывать рабу Твоему величие Твое и крепкую руку Твою...»
Это была не столько страсть к мужу, сколько к тому, какое наслаждение он ей дарил. «Какая разница, что люди думают, малыш Гектор скоро заснет, на хрен соседей сверху, я обо всем забуду...» Шли минуты, а она купалась в гневе Гектора, понимая, что он трахает не ее – через нее он трахает весь мир, всех богатеньких ублюдков, всех тех, кто сделал его таким беспомощным. Чертовых расистов-копов. Пусть будет так, dimelo, вот в чем была сила Гектора. И она обожала эту силу, о да, на самом деле. Ее голова и руки бессильно свесились с кровати, а Гектор уделывал ее, бился в ней, бормотал ей что-то гадкое, кости его бедер больно ударялись об нее, член с силой врезался в тело, причиняя боль. Его золотая цепочка с крестом упала ей на губы, и ее язык пробовал на вкус ее звенья, а в ее голове вставали призрачные образы церковных шпилей и тяжелое нежное лицо ее отца и безликого негра, которого она видела в подземке несколько месяцев назад, мужчины с плечами размером с дыни и взлет чаек с мусора рядом с супермаркетом. Они бились в ней, бились в ней, эти серые чайки, которые прилетают в город с океана, с протоков, близ которых живут старожилы-итальянцы, они взлетали одновременно, тысячи птиц, кружась в мрачном низком небе, снова и снова, над проезжающим по эстакаде поездом F... Выше по воде плыли темные силуэты буксиров, а далеко за рекой – Нью-Джерси, и край желто-розового неба на западе, и старые мечты миллионов новых американцев, и вся эта печаль... Китаянки работают до изнеможения в швейных мастерских на Восьмой авеню, порой толстые иглы промышленных швейных машин прошивают их пальцы, и молодые мужчины вроде Гектора вбивают свою молодость в жесткие цементные улицы, и старый хасид в парке энергично бросает мяч своему сыну, и четыре мертвых черных парня перед ночным клубом, и несколько ярдов тротуара, скользких от крови, она один раз такое видела... И уже забытая, жуткая боль при рождении сына, те роды были гораздо тяжелее, и гладкое лицо священника, который один раз увидел ее на улице и поднял брови, узнавав ее, и... О, mas, mas, mas в тесной квартирке громадной, душной бруклинской ночью, она добивалась наслаждения и забвения...
А потом наступила тишина, и их сердца колотились в потной бледной усталости. Ее внутренности ныли, кипели, полные соков, ее губы были разбиты лицом Гектора, ее кожа была обожжена его щетиной. А потом настойчивый стук в дверь, тревожно зовущие голоса. Ее сын. Ее сын? Она вскочила с влажных простыней и, голая, бросилась в комнатку рядом с их спальней. Его там не оказалось. Как это могло быть? И она услышала доносившиеся в окно голоса с улицы. И, еще не посмотрев туда, она уже знала, что маленький Гектор настолько испугался звериной похоти родителей, что попытался выбраться на карниз из щербатого камня рядом с его окном, где, под ее бдительным присмотром, он часто играл на солнце. Но насколько высок третий этаж?
