Андрей встал, поднял камеру и только потом огляделся. Теперь на поле боя всё было по-другому. Чёрные бурки уходили, откуда пришли, а конармейцы летели вдогонку. Поднялась красная пехота, тоже побежала вперёд.
— Сдавайся, вражья душа! — гаркнул над Некрасовым чей-то голос.
Андрей вздрогнул, вжал голову в плечи — и увидел улыбающегося Карякина. Тот чурбаком свалился с седла, обнял Андрея и стал трясти.
— Здорово, Андрюха! Здорово, друг душевный!
Андрей хмыкнул, потом улыбнулся, потом радостно захохотал и хлопнул Карякина по спине.
Иван даже присел, но всё равно продолжал тараторить:
— Эта четвероногая мне всю сиденью повредила!.. Такая шершавая — как на рашпиле сидел! — Он потопал ногами, разминаясь. — Ах, Андрюша, до чего же мы геройски воевали!.. Прямо героически!.. А ты-то как без меня?
— Вот, жив, — сообщил Андрей. — Ты, значит, теперь командир?
Карякин на секунду погрустнел.
— Над кем я командир? Всё моё войско поубивало… Буду обратно при тебе. Теперь мы с тобой неразлучные, как два пальчика на одной ручке… — И вдруг Карякин спохватился: — Андрей! Ты чего стоишь, ухи развесил?.. Крути свою бандуру, сымай! Драпают беляки!
…На берегу Каркинитского залива офицерская рота отстреливалась от наступающей конницы. Деваться было некуда. Сзади тяжело дышало море, а спереди, охватывая берег подковой, напирали красные эскадроны.
Ротой командовал полковник Васильчиков. Прапорщики, поручики, капитаны были у него за рядовых. Стоя по колено в воде, лицом к берегу, они стреляли из винтовок расчётливо и метко.
Но всё равно конники стремительно приближались. Первым вылетел на прибрежную гальку молодой комэск.
— А ну сдавайтесь!.. Всё одно вам хана! — заорал он, вертя лошадь под пулями.
Полковник Васильчиков беззвучно выругался, выстрелил в комэска и не попал. Больше у него патронов не было. Бросив винтовку, полковник повернулся и зашагал в море. Его небритое лицо было каменно и спокойно, как у сумасшедшего.
Остальные офицеры, пятясь, пошли за ним. На ходу они отстреливались, но красные теперь даже не отвечали. Остановив коней у белой пены прибоя, они смотрели в изумлении, как всё дальше и дальше уходят в воду люди в английских шинелях.
Плыть офицерам было некуда, да и не поплывёшь в тяжёлом обмундировании по ледяной воде. Просто им хотелось умереть красиво.
Вот уже прекратилась стрельба… Скрылись в воде золотые погоны, только головы торчат над водой… А вот уже и ничего не стало видно. Только десяток фуражек покачивается на плоской волне.
Комэск покачал головой, сплюнул в море и повернул коня.
Джанкой
11 ноября
Карякин сидел подбоченясь на своей пузатой лошадке. В руке у него была шашка с махровым офицерским темляком, на груди болтался бинокль. Лошадь стояла смирно и равнодушно. Стрекотала камера. Андрей снимал своего друга для истории.
— Теперь я тебя, — сказал Карякин, соскочив на землю и загоняя шашку в ножны. Андрей пожал плечами и пошёл к лошадке.
— Ладно, снимай.
— Ты влезь! — попросил Карякин. — Шашку возьми, биноклю…
— И так хорош.
Карякин отдал шашку и бинокль терпеливо ожидавшему рядом кавалеристу. Тот отъехал, а Карякин стал суетиться около камеры. Ожидая, Андрей потихоньку гудел:
— Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Ему я руку протянул, он руку не берёт…
— Брось, — уныло сказал Карякин. — Эта песня паскудная. Ты на меня беду кличешь.
— И это говорит сознательный боец!
— А всё равно не пой. Сколько тебя разов просить?
По дороге и по степи вдоль дороги двигались мимо них наступающие части — артиллерия, пехота, тачанки. Красная Армия вступала в Крым.
А в обратную сторону, к тылам, везли трофейное имущество, гнали пленных врангелевцев. Конвоиры и сами были в трофейном — в английских шинелях со споротыми погонами. Вот сапогами не все успели разжиться. Кое-кто топал в лаптях.
Окончив съёмку, Карякин зачехлил камеру. Они с Андреем навьючили своё имущество на лошадку и двинулись вместе со всеми по военной дороге.
— Во морды понаели! Ширше задницы, — злобно сказал Карякин, разглядывая идущих навстречу пленных. — И чего с ними возжаются? Эх, не я начальник! Я бы их всех пострелял…
— Вот опять ты с подковырками своими, — рассердился Карякин. — С прибаутками всякими… Беляков пожалел?.. Зачем же ты за Советскую власть воюешь? Нет у тебя к ней преданности!
— Этого ты не знаешь. И не лезь.
— Как это — не знаю? Очень даже знаю!.. Вот я — я чего думаю, то говорю. И каждый-всякий понимает: у Карякина за революцию сердечко горит!.. А по твоему разговору ничего не понятно. Отчего это так?
— Разные бывают люди, — пожал плечами Андрей. — Разные характеры, разные темпераменты…
— Чего?
— Один восторженный, другой спокойный… Один сангвиник, а другой флегматик… Или там меланхолик. Нельзя же их равнять!
Карякин растерялся от вороха незнакомых слов.
— Это раньше так было, — сказал он, секунду подумав. — А теперь хватит! Теперь все равны.
…Местность переменилась. Степь горбилась холмиками, западала в балки и овражки. Андрей и Карякин держали путь к деревне, которая начиналась впереди на пригорке. Недовольные друг другом, они шли один справа, другой слева от лошади.
Карякин, который не умел долго молчать, обежал конягу и пошёл рядом с Андреем.
— Тут есть такая ягода — виноград. Ты её кушал?
Андрей кивнул.
— А мне не привелось… Она сытная?
И вдруг Карякин осёкся. Глядя куда-то вбок, он отцепил притороченную к седлу винтовку.
— Ты что? — спросил Андрей.
Карякин лязгнул затвором, досылая патрон в ствол.
— Сейчас я его, гада, ликвидирую…
Некрасов посмотрел в ту сторону, куда указывала железным пальцем трёхлинейка, и сразу же пригнул ствол винтовки в земле.
К ветряку на холме шли два крестьянина — в тулупах, в мохнатых шапках. В одного из них и целился Карякин.
— Спятил?
— Ничего не спятил, — огрызнулся Карякин. — Ты замечай: вон тот, левый, — видишь, как он идёт? У него выходка немужицкая… Одной рукой отмахивает, а другая на боку, будто гвоздём прибитая. Сразу видно — офицер! Привык рукой шашку придерживать.
Некрасов прищурившись глядел на крестьян. Действительно, было в них что-то непонятное.
— Нет, — сказал Андрей всё-таки. — Так нельзя…
— В офицера-то?
— А если он не офицер?
…Двое в тулупах неторопливо подошли к мельнице и скрылись в дверях. Один был поручик Брусенцов, другой, моложавый, тоже офицер. Под расстёгнутым тулупом блестели золотые пуговицы, виднелась портупея.
Теперь, когда их никто не мог видеть, оба заторопились. Тот, что был помоложе, вытащил из ларя винтовку со снайперским прицелом и солдатский заплечный мешок. Брусенцов глянул сквозь щель в дощатой стенке, на месте ли кони.
Абрек и ещё одна лошадь топтались за мельницей у коновязи.
Почуяв хозяина, Абрек ласково заржал и потянулся к нему.
Молодой офицер, присев на корточки, увязывал мешок.
— Побыстрей, товарищ Краузе, — скомандовал Брусенцов.
— Да бросьте вы, — жалобно сказал Краузе. — Что за глупые шутки?
— Привыкайте, товарищ барон! Мы с вами на красной территории, в Совдепии… — И Брусенцов с удовольствием повторил: — Товарищ барон фон дер Краузе. — Он взял винтовку Краузе, проверил магазин и спросил: — Зачем она вам? Тут один патрон.
— Я оставил последний патрон для себя, — застенчиво признался Краузе.
— Похвально. И главное, снайперский прицел, чтоб не промазать… Эх, товарищ Краузе, товарищ Краузе!.. Для вас-то уж у красных всегда патрон найдётся.
Он отошёл к оконцу, высунул ствол винтовки наружу и стал целиться.
— Что вы придумали?!
— Зачем пуле пропадать?.. Хоть одного пристрелю напоследок.
Губы у поручика дёргались, лицо побелело.
— Ползут… Расползлись по земле, как вши… Вши тифозные!..
Он прижался глазом к окуляру оптического прицела.
