Х.КАРРИ. Что же ты ответила на это?
ЛИЗЗИ. Я сказала: вес мой — пятьдесят восемь, зубов тридцать два, вставных нет, рост — такой-то.
НОЙ. Это было не очень умно с твоей стороны. Он просто хотел начать беседу.
ЛИЗЗИ. Подозреваю, что я закончила ее. Потом мы опять молчали. Неизвестно сколько бы так продолжалось, если бы не Пит. Он притащил откуда-то старый, помятый глобус и спросил меня, что на нем нарисовано. Мне не оставалось ничего другого, как постараться ему объяснить. Я начала рассказывать по порядку… (Кричит) Разве я виновата, что всегда хорошо знала географию?
Х.КАРРИ. Что же случилось, Лиззи?
ЛИЗЗИ. Ровным счетом ничего. У них от удивления раскрылись рты, и Нэд — младший спросил: «Лиззи, ты метишь в учительницы?»; и вдруг мне вспомнилась школа, выпускной вечер, и как я одна стояла у стены, и никто меня не приглашал танцевать. Я тогда думала: «Ну и что ж! Стану учительницей». И как только вспомнила это, я поняла, что все кончено. Я заперлась в своей комнате и весь ве-чер читала телефонный справочник.
НОЙ. И это — все?
ЛИЗЗИ. Когда уезжала, маленький Пит кричал мне вслед: «Ты самая красивая из всех женщин!»… Теперь все.
Х.КАРРИ. Что ж, не ошибется, кто назовет тебя красивой.
ЛИЗЗИ. (Протестуя) О па!
Х.КАРРИ. Я знаю, что говорю. Никто еще не видел настоящую Лиззи. Ты стесняешься показать себя на людях. Тебе кажется, что всем только и хочется, что обидеть тебя. Разговаривать с тобой невозможно — ты ставишь собеседника в глупое положение, Ты вдолбила себе в голову, что в тебя нельзя влюбиться. Только с нами ты бываешь такой, какая есть на самом деле. Потому что только нам ты доверяешь. Почему? Почему ты боишься быть красивой для всех?
ЛИЗЗИ. (Крик отчаяния) Потому, что лучше надеяться, что можешь быть красивой, если захочешь, чем убедиться, что ты некрасива!
Молчание
Х.КАРРИ. (Осторожно) Лиззи…
ЛИЗЗИ. Да?
Х.КАРРИ. (Не знает, как начать) Мы тут думали, Лиззи… Братья твои, я. И кое-что решили.
ЛИЗЗИ Решили. Что же вы решили?
Х.КАРРИ. Мы сейчас немного поработаем, а потом хотим съездить в Три Поинт.
ЛИЗЗИ. Ну?
Х.КАРРИ. Мы хотим пригласить Файла на обед. Я полагаю, ты не возражаешь?
ЛИЗЗИ. Если вы это сделаете — меня дома не будет.
X.KAPPИ. Могу я пригласить человека пообедать со мной или нет?
НОЙ. Постой, па. Если Лиззи не хочет, чтобы мы звали его, — значит не надо звать. Мы не должны делать то, чего она не хочет.
ЛИЗЗИ. Да, Ной, я не хочу, чтобы вы ездили в Три Пойнт.
Х.КАРРИ. Не слушай ты его! И ты, и Джим — вы не делаете ни одного шага без того, чтоб не посоветоваться с Ноем.
ЛИЗЗИ. Потому, что он единственный из нас, кто трезво смотрит на вещи.
Х.КАРРИ. Уступи мне, Лизи. Будь на этот раз неблагоразумной.
НОЙ. Довольно глупый совет.
Х.КАРРИ. (Ною) Все, что нельзя вычислить, изложить в цифрах, внести в эти книги ты называешь глупость. Что глупого я сказал, можешь ответить?
НОЙ. Не будем спорить, па. Лиззи не хочет, чтобы мы ездили в Три Поинт, и она права. Гордость! — она кое-что значит. Не надо об этом забывать.
Х.КАРРИ. Гордость?
НОЙ. Да. Лиззи и я — мы знаем, что такое гордость. Я прав, Лиззи?
ЛИЗЗИ отворачивается, не отвечает. Х.КАРРИ смотрит на нее, стараясь понять, почему она не ответила Ною, и скорее отцовское сердце, разум, подсказывает ему, в чем тут дело. Он подходит к Лиззи, берет ее за руку.
Х.КАРРИ. Лиззи, посмотри-ка мне в глаза. Это правда? Я не ошибаюсь?
ЛИЗЗИ. Если тебе хочется кого-либо пригласить, я не возражаю. Только не Файла, па.
Х.КАРРИ. Я не ошибаюсь, стало быть?
ЛИЗЗИ. Когда мы ездим в город, он всегда очень приветлив — и с Ноем, и с Джимом… А со мной он еле здоровается. Он не только не замечает меня — он вся-чески подчеркивает, что я ему безразлична.
Х.КАРРИ. Когда мужчина подчеркивает, что женщина ему безразлична, это значит, что она ему не безразлична. Ну, так как же? Приглашать?
ЛИЗЗИ. Нет, па, Нет. Я сказала — нет!
Х.КАРРИ. Если ты на самом деле не хочешь, — чтобы он пришел, вполне достаточно одного «нет». И сказать это надо спокойно.
ЛИЗЗИ молчит.
Помнишь, когда ты была ребенком, ма часто говорила тебе: «Честность в правде, Лиззи». И когда ей казалось, что ты хитришь, стараешься скрыть что-то, она брала тебя за руку и спрашивала: «Честность в правде, Лиззи?» И ты ни разу не солгала ей.
ЛИЗЗИ молчит
Ты говоришь, что Файл тебе не нравится. Честность в правде?
ЛИЗЗИ. Не надо, па.
Х.КАРРИ. Я спрашиваю тебя, честность в правде?
ЛИЗЗИ. Это было игрой, детской игрой в честность. С тех пор прошло много лет. Я теперь не маленькая, па. Я могла бы ответить на твой вопрос, но я… я отказываюсь. (Вдруг) Ради бога, ради самого господа бога, оставьте меня в покое. Да, я люблю Файла — что вам еще от меня нужно?
Х.КАРРИ (радостно). Слышали?! За мной, мальчики!
Свет гаснет. Вскоре он зажигается вновь, постепенно освещая небольшую комнату, стены которой сделаны из сучковатых сосновых досок и покрыты морилкой. В углу этого служебного помещения стоит огромный стол-бюро с крышкой на роликах; над ним, у телефона — такого же, как в доме Х.Kappи — кнопками прикреплены к стене какие-то сводки, объявления; тут же — всегда перед глазами — десяток мужских фотографий разного формата. Мы в конторе шерифа. У окна — потертый кожаный диван, который поначалу мы не заметили; на нем, видимо, спят, и постель еще не убрана. На подоконнике — тарелки с остатками, вчерашнего ужина, пустая бутылка. Человек, нашедший здесь пристанище, одинок — об этом не трудно догадаться.
Входит ФАЙЛ. Существуют люди, возраст которых определить трудно, — Файл относится к их числу. Он высок, чуть сутул; его спокойные, умные глаза порой смотрят насмешливо, и лишь по ним можно определить шутит ли он или говорит серьезно. Иногда он посмеивается и над собой; сознание, что жизнь его могла сложиться более удачно, придает его юмору привкус горечи
ФАЙЛ. (Руки держит на животе, заложив большие пальцы за пояс) Я благодарен, шериф, но собака мне не нужна.
ШЕРИФ ТОМАС (входя вслед за Файлом) Какая это собака — щенок! Послушай, что он делает. Он не бросается к первой миске, когда их кормят, он ждет, чтобы наполнили вторую. И пока его братья дерутся, он опорожняет эту миску дочиста. Что ты скажешь?
ФАЙЛ. Он просто обжора.
ШЕРИФ ТОМАС. Он очарователен. Когда я сплю, он лезет ко мне на кровать и устраивается у меня в ногах. Ты меня возмущаешь, Файл. Ты же был женат когда-то. Неужели тебе не холодно спать одному?
ФАЙЛ. Я бы не сказал, что сегодня — ночью мне было холодно, шериф.
ШЕРИФ ТОМАС. Нет, Файл, ты просто не любишь животных.
ФАЙЛ. Это неправда. Когда я жил в Педливилле, у меня был енот.
ШЕРИФ TОMAC. (убежденно) Енот не собака.
ФАЙЛ. Он очень меня смешил. Дашь ему банан — он не съест, пока не помоет.
ШЕРИФ ТОМАС. Куда он девался?
ФАЙЛ. Сбежал.
ШЕРИФ ТОМАС. Вот видишь! А собака — можно ли представить, чтоб она сбежала?
ФАЙЛ. Собака у меня тоже была.
ШЕРИФ ТОМАС. Врешь. Какой породы?
ФАЙЛ. Дворняжка.
ШЕРИФ ТОМАС. А как ты звал ее?
ФАЙЛ. Так и звал — Собакой.
ШЕРИФ ТОМАС. Не больно же ты ее любил, если дал ей такое неподходящее имя.
ФАЙЛ. Оно ей нравилось.
ШЕРИФ ТОМАС. А куда девалась Собака?
ФАЙЛ. Попала под машину.
ШЕРИФ ТОМАС. Животные от тебя либо сбегают, либо бросаются под машину. (Взглянул на часы) Пожалуй, мне пора идти. Может, передумаешь еще?
ФАЙЛ. Вряд ли.
ШЕРИФ ТОМАС. Ну, я пошел, взгляну, что делается вокруг.
ФАЙЛ (когда Шериф уже в дверях) Так ты говоришь, что он устраивается у тебя в ногах?
ШЕРИФ ТОМАС. Прямо в ногах. В моих старых, уставших ногах. Я чувствую, как он дышит. Увидимся позже, Файл.
Оставшись один, ФАЙЛ подсаживается к подоконнику, ставит перед собой зеркальце и, когда проводит ладонью по щеке, замечает, что рукав на локте протерся. Отставив бритву, он вынимает из коробки из-под сигар иголку с ниткой. Звонит телефон
