РОЛАН. Зачем?
ПИТЕР. Потому что я был тореро. Было и такое в моей жизни.
РОЛАН. Ты?!
ПИТЕР. Да, я. Но тебе ведь это неинтересно. Уже тает снег, и скоро побегут ручьи.
РОЛАН. Ты уверен, что ты — швейцарец?
ПИТЕР. Больше, чем ты. И вместе с тем я пел под балконом. На Владимирском проспекте.
ДЖИНН. Это где?
ПИТЕР. В Ленинграде… По центру громыхали трамваи, повсюду стояли очереди, а я стоял и пел под этим балконом, полном картошки, кислой капусты и мороженых яблок… И ко мне выходил Иван Петрович…
ДЖИНН. Иван Петрович… Это девушка, которой вы пели?
ПИТЕР. Иван Петрович был отставным капитаном. Грузным, усатым, без ноги. Он махал мне рукой, говорил мне «бонжур».
ДЖИНН. Зачем вы пели отставному капитану?
ПИТЕР. Чтобы он позвал ее.
ДЖИНН. Она была его дочерью?
ПИТЕР. Почему вы так подумали?
ДЖИНН. Но они же жили в одной квартире.
ПИТЕР. В этой квартире жило население небольшой деревни. Двадцать девять человек размещалось в ней. Потому что это была коммунальная квартира, ДЖИНН. Двадцать девять человек — и одна кухня, один туалет и один балкон, который принадлежал Ивану Петровичу. И отставной капитан звал ее, она выходила на балкон и я пел, пока не приходил лейтенант милиции Угрюмов… А тут нет лейтенантов — и ты не поешь, Вася.
ДЖИНН. Может, именно поэтому?..
ПИТЕР. Вася, у меня к тебе маленькая просьба.
РОЛАН. Папа… не надо, я тебя прошу.
ПИТЕР. Но ты же еще не знаешь, какая!
РОЛАН. И все-таки не надо…
ПИТЕР. Ты, оказывается, знаешь меня… Ну, давай, приступай…
РОЛАН. К чему?
ПИТЕР. А я думал, что ты понял.
РОЛАН. Н-нет.
ПИТЕР. Спой! Сейчас ДЖИНН выйдет на балкон, ты — под, и пой. ДЖИНН, вы не против?
ДЖИНН. Я уже иду.
ПИТЕР. (РОЛАНУ) Ну, а ты? Поторапливайся!
РОЛАН. Папа, я не умею петь.
ДЖИНН. (с балкона). Вася, я жду… Долго ты там?
РОЛАН. Меня зовут РОЛАН! И сядь на место. На балконе холодно. Ты простынешь.
ПИТЕР. Ерунда! В Ленинграде было холоднее. Романс согревает, кровь начинает кипеть на морозе!.. Вася, что ты будешь петь?
РОЛАН. Ничего!
ПИТЕР. Ты с ума сошел! Девушка — на балконе. Когда девушка на балконе — надо петь!
РОЛАН. И, несмотря на это, я не буду петь, папа.
ПИТЕР. Вася, ты идешь против законов любви. Всегда мужчина начинает петь — и она появляется на балконе, а тут — она уже на балконе, а тебя еще нет под. Иди, иди! (подталкивает его).
РОЛАН не двигается и разваливается в кресле.
ДЖИНН. (с балкона). Ну, где ты там? Где романс?
ПИТЕР. (тихо). Ну, что ж, придется мне. (громче) Сейчас, сейчас!
Он немного поправляет волосы, откидывает голову и выходит. РОЛАН остается в кресле. Он смотрит на горы, на начинающее заходить солнце и на ДЖИНН, стоящую на балконе. И вдруг снизу начинает звучать романс. Чуть хрипловатый, чуть печальный голос поет.
Милая, ты услышь меня,
Под окном стою
Я с гитарою.
Так услышь же меня
Хоть один только раз.
Ярче майского дня
Чудный свет твоих глаз.
ПИТЕР поет, ДЖИНН слушает, РОЛАН неподвижно сидит в кресле, и красное солнце все больше и больше уходит за Альпы. Потом РОЛАН поднимается, выходит на балкон, встает рядом с ДЖИНН, и оба они слушают пение блудного папы.
Наконец, романс кончается, и на балкон летит букет цветов.
ДЖИНН. (удивленно). Откуда?
ПИТЕР. От меня.
ДЖИНН. Спасибо.
ДЖИНН и РОЛАН уходят с балкона, входят в комнату, и тут же появляется ПИТЕР.
ДЖИНН. Можно, я вас поцелую, ПИТЕР?
ПИТЕР. Что значит — можно? Нужно! После романса надо целовать!
ДЖИНН целует ПИТЕРА.
ДЖИНН. Улана звали ПИТЕР. А как звали красавицу?
ПИТЕР. Красавицу звали Света.
ДЖИНН. Странное имя.
ПИТЕР. Потому что она жила в странной стране. И улана звали не Питер, а Петя… Петя и Света… Никто больше меня так не называл. Никто… Я просил, умолял этого шалопая — называй меня Петя… Но он не хочет. Я ему говорил: «Ведь я зову тебя Вася. Почему ты не хочешь?» Но он только рычал в ответ… И вот уже много лет, как никто не зовет меня Петей…
ДЖИНН. Я буду вас так называть. Если вы не против.
ПИТЕР. Спасибо. Вы вернете меня в чудесное время, ДЖИНН. Под тот балкон в холодном городе, где капуста и белые ночи… Она любила картошку с капустой. Вы любите картошку с капустой?
ДЖИНН. Вы чудак, Петя.
ПИТЕР. Нет, так не пойдет. «Петя» и «вы» — несовместимы: «Петя» — это «ты»!
ДЖИНН. Идет… И что же получилось из любви улана и красавицы со странным именем?
ПИТЕР. Вот, пожалуйста! (он кивнул в сторону РОЛАНА) — Шалопай! Он тебе что, ничего не рассказывал?
ДЖИНН. Нет… Он больше про пациентов.
РОЛАН. Папа, мы совсем недавно познакомились.
ПИТЕР. Сколько это — недавно, сколько?
РОЛАН. Полтора года…
ПИТЕР. Всего?! Ну это, конечно, не время, это не срок. Полтора года — это «фу»! (ДЖИНН) Я встретил его мать в восемь часов пятнадцать минут…
ДЖИНН. Какая точность!
ПИТЕР. Я — швейцарец. К девяти она мне рассказала всю свою жизнь, к десяти я ей рассказал свою, а в полночь мы признались в любви. Стояла удивительная белая ночь. Каменные львы с шарами удивленно смотрели на нас… Куда-то на своем коне скакал мой тезка Пётр, и Нева тихо пела внизу.
— Je vous aime! — сказал я.
— Я люблю тебя, — ответила она по-русски.
ДЖИНН. Ты знал русский, Петя?
ПИТЕР. Несколько ругательств. Но к этому моменту они не подходили.
ДЖИНН. Она знала немецкий?
ПИТЕР. Да, три слова: Хенде хох! Гитлер-капут! И «Warum?!» Но и это не подходило к моменту… И все-таки мы поняли друг друга… Как все было прозрачно и ясно. Как белая ночь… Быстро неслась кибитка в то время… И веселый ветер свистел в ушах. До сих пор он еще там посвистывает…
ПИТЕР откинулся в кресле, и взгляд его улетел в Альпы.
ПИТЕР (РОЛАНУ). Так, значит, ты работал, лечил людей. И один раз даже потерял голову. И это очень не мало. Можно потерять раз и навсегда. Как твой отец… Пожалуй, это самый лучший вариант — потерять раз и навсегда. Потому что, когда теряешь голову много раз — то много раз ее и находишь. А это скучно — найти свою голову. Это так скучно… Веселее всего жить без нее… И вообще, ребята, мы все не тем занимаемся! А, как вы считаете? Надо бы все бросить и научиться останавливать мгновение. Представляете, остановить прекрасную секунду? Их ведь не так много, даже у таких веселых и удачливых людей, как я… Неужели их нельзя как-то задержать, зафиксировать, а? Представляешь, ДЖИНН, наш Вася находит средство, и все мы останавливаем момент, когда нам сказочно хорошо, и всю нашу жизнь тянется это удивительное мгновение — и нам хорошо всегда. И решены сразу все проблемы… А, Вася, займись…
РОЛАН. Хорошо. Я подумаю… Но мне кажется, это больше подошло бы тебе.
ПИТЕР. Ты все-таки мой сын, ты чувствуешь папу… Я как раз именно этим и занимался… Все эти годы.
РОЛАН. И остановил?
ПИТЕР. Представь себе — раньше да. Раньше — я останавливал.
РОЛАН. А сейчас?
ПИТЕР. Сейчас? Ничего не хочется мне сейчас останавливать, дети… Лошадка жизни моей еле плетется… (РОЛАНУ) Ты спрашиваешь, чем я занимался все эти годы? Одним — я вспоминал твою мать, гугенот Вася. Нет в мире кабака, где бы я ее не вспоминал. И порта… Я вспоминал ее с докерами Вальпу, с сандинистами. В Сельве, когда я продавал автомобили и когда служил в Красном Кресте, и когда снимал фильм в джунглях Конго. И все понимали меня. Потому что я влюблен, и у меня открытое сердце… Вот чем я занимался. Ты все понял?
РОЛАН. Не совсем…
ПИТЕР (ДЖИНН). За что вы полюбили этого типа? Этого сумрачного субъекта, который все принимает всерьез, кроме своего отца? Которого он считает чудаком. Если не больше…
