И когда совсѣмъ уже управились, то стали собираться на свою родиму сторонушку. Вотъ уже навострили свои лыжи вспять, только не на попятный дворъ, какъ говорится о другихъ трусу празнующихъ; а увѣнчаны вѣнками лавровыми, со славою, въ двѣ трубы провозглашающею великіе ихъ подвиги. — Крянулись всѣ со мѣста битвы, не плоше куликова поля, иль мамаева побоища. — Они не идутъ, бѣгутъ, катятся, и выступаютъ изъ лѣсу, обѣими руками вытаскивая свои сандаліи и ноги изъ снѣгу, (разумѣются тѣ, у коихъ лыжъ не было), на большу дорогу, широкую, убитую ими, какъ Московскую. — Выстраиваются, какъ слѣдуетъ рыцарямъ, не завоевателямъ златаго руна, но побѣдителямъ всецѣлаго чудища, со всѣмъ саломъ его и косками. (А вѣдь, медвѣжій жиръ, знаете, куды какъ хорошъ отъ многихъ припадковъ)!! -
Теперь все дѣло къ концу приведено. Надобно и намъ поскорѣе кончить свое повѣствованіе, можетъ быть, для иныхъ и малозабавное и не такъ-то складное. И такъ всѣ, скажу, пошли, помаршировали, каждой восвояси, радуясь своей надъ врагомъ побѣдѣ и одолѣніи. Перепутные соподвижники Пошехонцовъ разошлись по своимъ селеніямъ и домамъ, да и наши уже богатыри приближаются къ своему граду со древнихъ временъ славящемуся доблестію своихъ жителей. Тутъ выходятъ, иль бѣгутъ имъ на встрѣтеніе къ самымъ тріумфальнымъ воротамъ жоны, дѣти, сестры, матери, отцы, братья малые. — При семъ свиданіи съ одной стороны торжество, тріумфъ, выступь бодрая, величавая; а съ другой, всѣ земно покланяются и прославляютъ своихъ избавителей. И такимъ побытомъ тріумфаторы наши идутъ, ѣдутъ, везутъ, волокушъ изувѣченныхъ на брани, по самымъ лучшимъ проспектамъ, улицамъ. Какое множество по всѣмъ стогнамъ зрителей, возглашающихъ свою сердечную радость и удивленіе! — Уже всѣ привалили ко широкимъ воротамъ Ѳ. Антипыца, разсмахиваютъ покровъ и на показъ всѣмъ сваливаютъ съ дровней свою добычу хвацкую, молодецкую. И не говоря уже о другихъ легко раненыхъ чуть не забыли вспомнить о закутанномъ въ медвѣжью шубу обезглавленномъ Яковѣ Трифоныцѣ. Да, за будутъ! — Уже шуба съ него, яко вѣчный и драгоцѣнный памятникъ, скинута, и виситъ у старостиныхъ воротъ распялена на большихъ желѣзныхъ крючьяхъ, что бы всѣ видѣли и дивовались удальству ихъ и мужеству, а покойникъ лежитъ просто въ саняхъ въ своемъ собственномъ одѣяніи, только что безъ рукавицъ и безъ шапки. И когда побѣдители трофеями своими надоволились досыта, и похвальными себѣ пѣснями натѣшилась, то всѣ бросились глядѣть удалова добра молодца сына Трифоныца гладятъ разсматриваютъ, а головы и ухарской шапки его, всѣми отъ мала довелика знаемой не видятъ, дивятся и спрашиваютъ другъ дружку. "Да былаль у него голова, какъ онъ, къ намъ отселева пошолъ, а особливо, какъ изо всѣхъ первой, и одзинъ на выскоцку на медвѣдзя кинулся, бросился?" — Всѣ стоятъ въ превеликомъ недоумѣніи: рѣшительнаго и вѣрнаго никто ничево сказать не можетъ. — По нѣкоторомъ молчаніи и думаньи вскликнули: "О! о! да мы ето узнамъ отъ жонки его Ѳедуловны, вѣдцъ іона, за нёмъ слишкомъ десяцъ лѣтъ, такъ іона вѣрно знаетъ, была ли у мужа её голова: "Пойдзёмцѣ, спросимъ её самою." — Вдругъ побѣжали къ Ѳедуловнѣ и спрашиваютъ ее: "Былаль у твово Трифоныца голова, какъ за нево высла и жила съ нимъ, и какъ іонъ съ намъ на медвѣдзя посшолъ?" Здѣсь Ѳедуловна сама поизумилась, призадумалась — и говоритъ имъ: "Я право сама не помню етаво — однако дайцѣ мнѣ подумацъ погадацъ — да, прослава году купилъ онъ себѣ, шапку Малахай съ ушами къ Петрову дню, такъ разсудзицѣ самы: На цшо бы ёму покупать было, и я цѣперь вспомнила, цито у Трифоныца мово была голова, шея, двѣ руки и двѣ ноги." Тутъ всѣ ей повѣрили, убѣдившись столь остроумнымъ доказательствомъ и разошлись по своимъ палатамъ жаркотопленнымъ, всякъ держа въ умѣ крѣпко на крѣпко, какъ бы на завтрѣе съ достодолжною честію, славою похоронить Трифоныца, и съ нимъ еще нѣкоторыхъ тоже удалыхъ робятъ. "Да ужъ, какіе знатные и похороны были! а поминовеніе! — и расказать вамъ хорошенько не умѣю: блины, пироги, супы, соусы, жаркія, кисели, заѣдокъ тьма! всякой всячины наставлены были полныя блюда и чашки! а мёдъ, пиво, вино, и всякаго рода горячее лилось, словно изъ Петерговскаго Самсона. Ибо все сдѣлано, изготовлено на мірской коштъ. — И даже кожурина медвѣжья съ головою и лапами поднесена всѣмъ обществомъ Ѳедуловнѣ, какъ приснопамятный трофей неустрашимости и смѣльства усопшаго мужа её и друга искренняго.
Но скрасимъ хоть концомъ, какъ въ скаскахъ водится, повеселѣе, а именно: Я тамъ былъ, медъ, пиво пилъ, по усамъ текло, а въ ротъ не попало [22].
1798
т. е. Когда пощекотите, или щипнёте ихъ хорошенько.
Припомнимъ, любезный читатель, что у семи нянекъ дитя всегда безъ глазу.
На Ивановъ день.
На Васильевъ вечеръ, т. е. на новой годъ.
Отпе tulit punctum, qui miscuit utile duli.
Дописывано сіе передъ полночью.
Соловья басни не кормятъ. Старинная Русская наша пословица.
Poetis omnia licent.
Вспомнимъ: Maiores dum Suadent, iubent.
Знаете что полатынѣ волкъ и щука называются однимъ словомъ, Lupus.
Долго разсуждай, а скоро дѣлай.
Что Ирои наши мѣшаютъ толокно не въ пролуби, а въ открытой рѣкѣ, Читатель да благоволитъ меня въ семъ извинить, ибо они не зимою, а лѣтомъ совершаютъ сіе путешествіе.
Эта мысль не моя, а одного изъ славнѣйшихъ нашихъ Стихотворцовъ, которой, какъ слухъ носится, случившись въ бесѣдѣ съ нѣкоторымъ своего времени славнымъ плясуномъ, весьма гордившимся талантами ногъ своихъ, ему сказалъ:
"Танцмейстеръ! ты богатъ; Професоръ я, убогъ,
Такъ видно голова почтенна меньше ногъ!"
ето стало быть извѣстно опослѣ.
Для того, что доѣдалъ яица.
Въ старину и порохъ называли зельемъ. Смотри древнюю Вивліоѳику.
Еще до насъ сказано:
Si fueris Romae,
Romano vivito more,
Si fueris alibi,
Vivito sicut ibi.
Нынѣ мѣсто сіе конечно переименовано; ибо его въ новѣйшихъ Географіяхъ не видно.
Минотавръ былъ, коли угодно кому знать, чудовище, состоящее изъ полу-человѣка и полу-быка. Дедалъ, Царь Аѳинскій, соорудилъ пречудесный лабиринтъ для заключенія въ немъ сего ужаснаго чудовища, питавшагося одною человѣческою плотію. Аѳиняне бывъ побѣждены въ войну съ Миносомъ, Царемъ Критскимъ, за убіеніе сына его Андрогея, по мирному договору обязаны были чрезъ каждые семь лѣтъ присылать въ Критъ по семи младыхъ отроковъ и по семи дѣвицъ на съѣденіе сему чудовищу. Жестокой етотъ договоръ три раза былъ выполненъ; но въ четвертый срокъ, когда палъ жребій на Тезея, то сей Герой умертвилъ чудовище, и освободилъ отечество свое отъ толь поносной дани.
Гидра Лернейская была ужасный змѣй, порожденный стоглавымъ Гигантомъ Тифономъ и человѣкозміевидною ехидною. Этой Гидрѣ иные даютъ три головы, другіе семь, нѣкоторые девять, а иные пятьдесятъ, и при томъ такъ, что естьли отрубить одну, то на мѣсто ея тотчасъ родится другая, если язвины не обозжешь огнемъ. Ядъ чудовища сего былъ столь тонокъ, что стрѣла омоченная имъ была смертоносна. Эта Гидра дѣлала ужасное опустошеніе въ поляхъ и въ стадахъ по окрестностямъ Лернейскаго озера. Но преславнѣйшій изъ всѣхъ въ свѣтѣ богатырь Геркулесъ убилъ ее, при всѣхъ употребленныхъ ею въ битвѣ съ нимъ хитростяхъ.
Голосъ Стентора былъ звончѣе мѣди, и служилъ трубою въ Греческой арміи при осадѣ Трои.
Вѣдь остроумный Кардиналъ д'Естъ сказалъ же въ шутки забавному Аріосту: Dove Diavolo, Messer Ltidovico, auete pigliate tante soglioneirie?
