А и не надо! Жива я, жива. Дайте только отдохнуть немножко.
— Дыши уже! — сердито сопел кто-то над ухом. — Или на органы порежу.
Я открыла глаза. Пыль давно осела, покрыв горизонтальные поверхности, святого Списуила, меня и моего спасителя, уже отчаявшегося вернуть сознание в бренное тело.
— Жива! — раздался облегченный вскрик, и мой взгляд натолкнулся на круглую как блин физиономию, русый чубчик и встревоженные серые глаза.
Это могла быть 5 глава
Несомненный плюс состоял в том, что месторасположение медпункта перестало быть для меня тайной. К тому же я познакомилась с персоналом, опекающим сие учреждение здравоохранения, вернее, с его единственным медкоммандором — фельдшером Клариссой Марковной или попросту Морковкой, о чем по дороге в обитель медицины успел сообщить спасший меня парень.
А еще у медицинской каталки, на которой я возлежала, стоял мрачный Генрих Генрихович Стопятнадцатый, расставшийся со мной не далее как два часа назад. Рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу худощавый подтянутый мужчина с заметной сединой в волосах — декан факультета элементарной висорики, о чем тоже поведал вполголоса мой спаситель.
Сам же он сидел на соседней каталке, обнаженный по пояс и щедро обмотанный бинтами. Именно парнишка выдернул меня из-под падающей люстры и прикрыл собой. Разлетевшиеся осколки стекол порезали ему спину, и фельдшерице пришлось наложить швы в нескольких местах и смазать раны экстразаживляющими мазями.
Спаситель оказался широкоплеч и кряжист, имел накачанный пресс с рельефными кубиками. Я тут же представила, как парень поднимает гири или участвует в силовом троеборье, и на трибунах скандируют болельщики, а потом он обязательно получает чемпионский титул.
Мимо пробежала Кларисса Марковна, стрельнув в меня уничижительным взглядом. В обеих руках она несла капельницы.
С первых же минут фельдшерица показалась мне женщиной желчной и сварливой, хотя свое дело знала на "отлично". У Морковки и лицо соответствовало прозвищу, и сама она, переполненная недовольством и раздражением, не скрывала возмущения перед обоими деканами. Как тут не возмущаться? Сидишь спокойно, чаек попиваешь, зеваешь от уха до уха, шприцы с места на место перекладываешь да ампулы пересчитываешь, а тут раз! — и неожиданно подсовывают, на ночь глядя, нежданную работенку.
Так что Морковку можно понять. Ладно, я и парнишка — оба ходячие и вменяемые. Таким, как мы, толстокожим замазал раны зеленкой, градусник под мышку сунул и иди книжку дочитывать, на утреннем обходе встретимся.
За голубыми ширмами, условно разделявшими помещение стационара на две неравные части, находилась зона для тяжелобольных, в которой в данное время находилась остальная часть пострадавшей компании. По случайно оброненным фразам, по тревожной беготне Морковки, по скорбным, но решительным лицам деканов выходило, что, кроме порезов и прочих механических травм, у троицы, расселенной за ширмами, диагностировано помешательство различной степени тяжести.
Наличие двух свихнувшихся студенток и одного преподавателя обеспокоило присутствующих гораздо больше, чем моя несостоявшаяся гибель. Или во мне говорила обида на то, что меня наскоро забинтовали, убедились, что различаю пять пальцев на руке, а не восемь, после чего бросили на произвол судьбы валяться на твердой-претвердой каталке?
На самом деле я заметила обеспокоенный взгляд Стопятнадцатого, пока он досконально расспрашивал фельдшерицу о состоянии моего здоровья, практически выпотрошив из Морковки интересующие подробности. Мне польстила забота Генриха Генриховича.
Кроме Стопятнадцатого, декана элементарки и бегающей Клариссы Марковны иных лиц в стационар не допустили. Тем временем фельдшерица раздраженно выговаривала деканам:
— Поймите, моей компетенции недостаточно. С физическими травмами можно справиться, но повреждения психики могут быть очень опасны. Здесь нужен специалист высокого уровня. Настоятельно рекомендую госпитализацию пострадавших.
Стопятнадцатый отрицательно покачал головой:
— Перевозка в городской стационар исключена. У института есть средства для найма специалистов и на оплату лечения на нашей территории.
Второй декан согласно кивнул:
— Произошедшее не должно выйти за пределы учебного заведения. Полностью избежать утечки невозможно, слухи распространяются со скоростью пожара. В любом случае приложим все усилия, чтобы пресса не раздула скандал. Если о ЧП станет известно первому отделу, нам не поздоровится.
— Знаю, — прогудел Стопятнадцатый, барабаня пальцами по каталке.
Похоже, мужчин совершенно не волновало, что их разговор слушают невольные свидетели. Вернее, деканы озаботились настолько, что не обращали внимания на двух навостривших уши студентов.
Генрих Генрихович продолжил:
— Прежде всего, нужно бояться вам, Михаслав Алехандрович. Это ваша студентка нарушила два непреложных правила кодекса: без разрешения вызвала возмущение вис-поля и попыталась применить его к преподавателю.
— Ну, это под каким углом посмотреть! — воскликнул воинственно его собеседник. — Участники инцидента не смогли более или менее внятно рассказать о случившемся. Кроме нее, — он ткнул пальцем в меня. — Еще более подозрительно, что она, — на меня опять указали перстом обвиняющим, — пострадала меньше всех. Наверняка имела место провокация. Ведь за всю историю существования нашего факультета не зафиксировано ни одного возмутительного случая покушений на сотрудников института, не говоря о том, чтобы незаконно возмущать вис-поля! — закончил с апломбом седовласый декан.
— Бросьте! — возразил Стопятнадцатый. — Неужели вы верите, что студенты добросовестно исполняют первый пункт кодекса?
— Несомненно!
Декан факультета нематериалки скептически покачал головой, а парнишка понимающе хмыкнул, сочувствуя наивной доверчивости Михаслава Алехандровича. Казалось бы, убеленный сединами мужчина, а до сих пор верит в сказки. Даже бездарная особа вроде меня знает, как обстоят дела с запретами в реальной студенческой жизни. Запреты существуют для того, чтобы их нарушали — это правило нужно вписать нулевым пунктом в студенческий кодекс.
— Вы обвиняете мою студентку в покушении на преподавателя, — сложил руки на груди Михаслав Алехандрович. — Это серьезное обвинение. Я могу выдвинуть встречное обвинение ей, — кивнул на меня, — в подстрекательстве.
Стопятнадцатый с трудом сдержался, чтобы не вспылить:
— Во-первых, с сегодняшнего дня эта девушка — учащаяся моего факультета, и я отвечаю за её безопасность своей головой. Во-вторых, у неё тоже есть раневые повреждения рук, лица и шеи, хотя и в меньшем количестве, чем у других пострадавших. В-третьих, даже если провокация имела место, ваша студентка нарушила непреложное правило неприкосновенности преподавателя и будет исключена из института без права восстановления. В-четвертых, вы ошибаетесь насчет единственности свидетеля. Рябушкин вошел в холл за мгновение до того, как ваша студентка создала и выпустила piloi candi [3] в преподавателя. Психика у парня крепкая, здоровье существенно не пострадало, и самое главное, он оказался настоящим героем. Если бы не Петр, размазало бы Эву Карловну по паркету, и собирать было бы нечего. А вы говорите, провокация! — пристыдил Генрих Генрихович собеседника, а я нервно сглотнула, осознав нарисованную деканом перспективу. — Бобылеву знать о происшествии, конечно, не следует. Покуда он в командировке, надеюсь, за три-четыре дня подчистим перышки.
Внезапно дверь медпункта распахнулась, и на сцене появилось еще одно действующее лицо. Высокая моложавая женщина, упакованная в строгий брючный костюм, стремительно ворвалась в небольшое помещение стационара.
Она могла быть красавицей. Элегантный пучок светло-русых волос, ровный контур лица без лишней одутловатости, приятная линия носа, пронзительные голубые глаза под идеальными бровями делали лицо почти совершенным. Впечатление портили сжатые тонкой полоской губы, говорившие о том, что их хозяйка привыкла принимать ответственные решения и жесткой рукой повелевала подчиненными.
