Вот уже несколько недель у меня настроение как у баньши, и я не могу разобраться, почему. В нижних слоях случился оползень, и производство затормозилось почти на месяц, тем не менее это меня не подбодрило. Все идет слишком хорошо, склады заполняются с ожидаемой скоростью, и гномы не спешат переусердствовать. Мне бы торчать в таверне, промывать полости высокогорной железненой водой. Вместо этого мне не сидится на месте. Инстинкт тролля. Это такая штука, которую никто не может объяснить. Мы чувствуем приближение неприятностей издалека, что позволяет нам сразу отправляться им навстречу и наслаждаться потасовкой. Возможности выпустить пар попадаются слишком редко, чтобы ими пренебрегать.
На сей раз у меня предчувствие, что назревающая угроза меня мало развеселит.
После получасового осмотра галерей я натыкаюсь на группу, которая не перестала копать, невзирая на сирену. Это меня настораживает. Я, когда хожу, особенно не таюсь, и мою поступь можно заслышать издалека. Обычно при моем приближении коротышки разбегаются и отправляются рыть свои норы куда-нибудь подальше, пока я к ним снова не присоединяюсь, и процесс начинается заново. Ближе всего это к игре в прятки, за исключением того, что никто не выигрывает. Особенно те, кого я настигаю.
Их восьмеро, полная бригада, с прецизионными кирками. Они бьют разведочную траншею в необследованной зоне и забуриваются то тут, то там, простукивая скалу концом рукоятки, чтобы сориентироваться. Это самая настоящая работа, а не какое-то копание ради того, чтобы поддразнить меня. Что хуже всего, им от моего появления ни жарко ни холодно. Это при том, что галерея, как того требуют правила, выстлана фосфоресцирующим лишайником, и они прекрасно видят, что я в бешенстве.
— Провозимся еще часа два, шеф, — говорит самый старший, приподнимая каску.
Его борода покрыта коркой пыли. Коротышки сроду не носят масок, даже работая с крошащимся камнем. Это экономит деньги на средствах защиты (если верить экспертам по производительности труда с верхних этажей, которые в жизни не ступали в рабочую галерею). Поэтому всякий гном обходится тем, что заматывает себе волосами рот и нос. В результате получается замысловатое плетение, которое задерживает бóльшую часть сора. Тем не менее, дыхание при работе у них сиплое, и радоваться тут нечему.
— А перерыв — он начался двадцать минут назад!
— У нас сейчас окно на проспекторские работы, шеф. Вы что, не смотрели докладную записку?
Он, похоже, ничуть не устрашился даже когда я подошел вплотную. Мои инстинкты тролля выплясывают джигу у меня в потрохах.
— Разъясни.
— Мы вырабатываем нашу квоту проспекторских часов, необходимых для количественной оценки прогнозируемой деятельности производственной структуры.
Я подцепляю его за ремешок каски и подымаю, пока его глаза не оказываются вровень с моими.
— Разъясни еще раз, такими словами, чтобы я понял.
— Мы копаем сейчас, чтобы знать, где копать потом. Вас не затруднит отпустить меня, шеф?
Ремешок рвется, так что мне отвечать не обязательно. Он приземляется на ноги, ловит свою кирку в воздухе и сильно бьет по скале, чтобы использовать даровую инерцию.
— Дай-ка угадаю, — вздыхаю я. — Это идея Кредебита?
Он кивает, затем возвращается к своему занятию, больше мной не интересуясь. Остальные продолжают невозмутимо бурить. Это должно меня бесить, да оно и бесит.
Но не на них.
Когда я вернулся в свой кабинет, Кредебит уже исчез. Я заглядываю под сланцевую плиту, на которую сваливаю свою канцелярщину, но он сбег. Он даже забрал чашку, в которую я расплачиваюсь с ним жидкой наличной валютой. Ладно, он пьет под моим столом в темноте, так что это черный нал, зато это не дает его пиву оставлять пятна на сланце. Ничего тут противозаконного нет. Я не борюсь с системой, я просто игнорирую ее и надеюсь, что она делает со мной то же самое.
Стопка пергаментов со штампом «Срочно» с тех пор, как я ушел, подросла еще. Я пожимаю плечами и угощаюсь горстью чистейшей воды каратов, которые жую с чувством и расстановкой. Не стоит поднимать волну. Я в конце концов доберусь до этого маленького засранца, и у нас будет объяснение одностороннего плана: то есть, когда один всё говорит (это я), а другой (он) — отхватывает всё причитающееся.
Кстати о причитающемся — думаю, пора слегка выпить.
Вход в таверну перекрыла развеселая компания, подбадривающая криками кого-то внутри. Над их головами проносится глиняная пивная кружка, за ней вторая — еще наполовину полная. Я их перехватываю на лету и аккуратно пробираюсь сквозь гущу гномов. Это еще не настоящая потасовка — не видно, чтобы кто-то принимал ставки. Я решаю не вмешиваться, но передумываю, узнав фигуру, обмякшую напротив стойки.
— Ты еще в состоянии пить, Седрик? Твоя очередь угощать.
Булькающий звук, который служит ему вместо ответа, можно истолковать по-разному, но официант привык к подобного рода клиентам. Он ставит передо мной как следует охлажденный бочонок с капельками росы на пробке и чашку гранатов на закуску. Седрику ничего не перепадает, откуда я делаю вывод, что он уже получил свою порцию. Я хватаю его за волосы и оттягиваю ему голову назад, чтобы помочь выпрямиться.
— Славно они над тобой поработали, — со знанием дела восхищаюсь я.
Вокруг глаз у него сияют свежие, оригинальные цвета. Глубокая синева, дополненная мазком желтого и тонкой линией черных вставочек для придания рельефности. Хорошо просматриваются наложившиеся друг на друга пласты отеков. Высокое искусство.
— Это все кружки, — вмешивается Альбус, забираясь на сиденье рядом с моим. — Они ими ему портрет выправляли.
— Дай-ка я угадаю. Он сказал вслух, что думает о твоем пиве?
— Нет, это было в прошлый раз. А в этот… — Альбус поворачивается к официанту, который на его немой вопрос отвечает пожатием плеч. — Должно быть, он кого-то расстроил.
— Это не должно входить в привычку, — ворчу я. — Или просто ждите, пока приду я. Он мой стажер, и это я отвечаю за педагогические мероприятия в его отношении. Кроме всего прочего, уж я-то научился не оставлять следов.
— Вот вас-то я и искал, — заикаясь, бормочет Седрик, массируя лицо.
Можно обвинять мальчика во многом, но только не в отсутствии храбрости. А может, он слишком глуп, чтобы бояться меня.
— Плесните ему пива, — снисхожу я.
Толпа гномов расступается, давая нам пройти. Мы перемещаемся к одному из столиков на задах, подальше от посторонних глаз. Он был уже занят, но парочка, заплетающая друг другу бороды, предпочла освободить нам место, когда я чуть не сел на них — без особого, впрочем, умысла.
— Странные они, эти двое, да? — шепчет Седрик, наблюдая, как они уходят.
— Это две девушки. Что тут такого?
— Две девушки, надо же! Я думал… А вы что, знаете, как их отличить? С бородой и всем таким?
Я пожимаю плечами.
— Я их начальник, я могу заставить их предъявить свои вторичные половые признаки, когда захочу.
Я откупориваю свой бочонок, отхлебываю первый глоток и подмигиваю ему. Он возмущен, а я потешаюсь:
— Я говорю об их платежных ведомостях, балда! Поверь, самцов от самок отличить легко и просто, всего-навсего взглянув на их жалование.
Он теряет дар речи — мелочь, но сидеть приятней. Я слегка ерзаю, умещая ягодицы на двух скамейках так, чтобы равномерно распределить свой вес, и смотрю на него, пытаясь проанализировать собственные ощущения. Я наконец-то свыкся с мыслью, что у меня есть стажер: некто, чье познание мира полностью зависит от меня. Мне почти жалко его, с этой его несчастной, уделанной кружками физиономией.
— Рассказывай, — говорю я после нескольких глотков, которые окончательно опустошают бочонок.
