— Правда? Вам нравится?
— Выйди в таком на сцену, и продажи эля взлетят процентов на восемь минимум.
— Вы тоже считаете, что оно слишком… короткое?
— Фаль выбирала? — понимающе кивнула Спичка. — Ну, что тебе сказать? В жару я бы тоже носила что-нибудь выше колена, но мои ноги не берёт бритва. Кроме того, голые коленки плохо сочетаются с бородой.
— Не слушай её, подруга! — тут же заявила Фаль. — Ты отлично выглядишь. О, у тебя теперь есть своя кружка?
— Да, — смущённо показала посудину девушка, — красивая.
— Ха, на ней пьяный пикси! Я думаю, теперь это должен быть твой тотем!
— Я должна была его освободить! В Обществе анонимных пикси-алкоголиков обещали за ним присмотреть.
— А поскольку мы пока не пикси-алкоголики, то давайте выпьем! — провозгласила гномиха. — За третий повод нашей пья… то есть встречи, за новую актрису на нашей сцене! Начинающую, но талантливую! За Завирушку! Имейте в виду, кто её обидит, будет иметь дело со мной!
Дварфиха, не спрашивая согласия, уже наполнила кружку девушки элем, а, поскольку пили за неё, отказаться было как-то неловко…
— Мы будем знамениты, я вас уверяю! — горячится козёл. — Публика осыплет нас деньгами, а Дом Теней будет умолять взять лицензию! А мы будем хохотать и вытирать о них сапоги! То есть копыта, в моём случае. А все эти расфуфыренные попугаи из городских театров, которые даже смотреть в нашу сторону брезговали, будут скромно проситься полюбоваться из коридора на наши репетиции!
— Он не пьёт, — пояснила хихикающая Фаль Завирушке, — но он мой демон и пьянеет вместе со мной. Смотрю на него и думаю, неужели я так надралась?
Вечеринка вошла в ту фазу, когда не считают кружек и говорят, не слушая друг друга, но всем хорошо и весело.
— Не вреден ли коммерческий успех,
для нашего убогого театра,
в котором лишь одно искусство правит,
и не бренчат в карманах куспидаты? — сомневается Шензи.
— Не совратит ли звон монет с дороги,
на коей лишь таланту всё открыто?
Не станем ли мы жертвою невольной,
соблазнов пошлого благополучья? — подхватывает Банзай.
— Не предадим ли мы стези актёрской,
и долга, что внушает нам лишь сцена,
в угоду публике, чьи вкусы непристойны,
и меркантильным денежным мотивам? — заканчивает Шензи.
— Мои сиблинги хотят сказать, — поясняет Эд, — что там, куда приходят деньги, не остаётся места чистому искусству. Однажды нам придётся выбирать между тем, что требует сцена, и тем, что требует публика. И что мы тогда выберем?
— Да бросьте вы, — отмахивается Фаль, — лично я уверена, что сумею совместить деньги с творчеством. У меня, конечно, никогда не было случая проверить, но я готова рискнуть! Пусть публика хотя бы раз осыплет меня деньгами, а не огрызками. Если не понравится, всегда можно всё просрать и вернуться к бедности!
Завирушка в какой-то момент поняла, что совершенно опьянела.
«Это очень увлекательно, — думает она. — Но что здесь делаю я? С чего вдруг вообразила себя актрисой? Откуда у меня взяться таланту? Я всего лишь обладаю способностью разрушать чужие иллюзии, хотя сама не наложу ни одной. Это даже не способность, а антиспособность — разрушать то, что делают другие. Если есть на свете что-то противоположное таланту, это как раз я. Вечна Милосердная, как я здесь вообще оказалась? В этой компании, с элем в кружке, в непристойно коротком платье? Разве такой я представляла себе жизнь? Разве для этого отправляла меня в Корпору настоятельница? Ведь мне оставался всего один шаг до посвящения! Я могла бы стать птахой, не разрушать чужое, а создавать своё! Помогать людям, быть нужной, исполнить свой долг перед теми, кто меня вырастил! Но ведь ещё не поздно? Я не совершила ничего непоправимого. Я могу вернуться к своей настоящей жизни прямо сейчас. Пускай она не такая весёлая, как театр, но зато моя и ничья больше…»
От этой мысли ей стало грустно, и она почти заплакала. Но взяла себя в руки, набралась решимости, поставила кружку на стол, с сожалением посмотрев на смешную картинку с пьяным пикси, и тихонько удалилась. В азарте споров о туманном, но, несомненно, величественном будущем театра её ухода никто не заметил.
В комнате она не удержалась, в последний раз полюбовалась на себя в зеркало — платье, выбранное Фаль, ей действительно очень идёт. Девушка сказала себе: «Это неправильно!» ― и решительно сняла обновку. Натянув старую мантию, она как будто обрела с ней и былую уверенность.
'Господин Полчек! — написала она аккуратным почерком на листе желтоватой бумаги. — Вы очень многое для меня сделали, и я очень вам благодарна. Но всё же я считаю себя обязанной следовать по пути своего долга, а не полагаться на вашу благосклонность впредь. Моя судьба — посвящение и служба Вечне Нашёптанной. Я лишь следую её велению.
Не сердитесь на меня и простите.
Искренне сожалеющая,
Завирушка'.
Перечитав письмо, девушка уронила на него ещё пару пьяных слез, но затем, открыв тугую створку присохшей рамы окна, выбралась на улицу и канула в ночном городе.
* * *
— Мастер Полчек?
— Фаль, веселитесь без меня, мне надо подумать.
— Мне кажется, Мастер, вам стоит прочитать прямо сейчас. Это адресовано вам.
Фаль протянула драматургу листок бумаги.
— Я увидела, что Завирушка куда-то ушла, сначала решила, что эль дал о себе знать, но потом забеспокоилась, пошла в её комнату…
— Я понял, помолчи, — Полчек отложил записку, подумал и сказал. — Я знаю, куда она могла пойти.
— Мне пойти за ней?
— Не надо. Я сам схожу. Иди, развлекайся.
— Мастер, вы же никому не дадите её обидеть? Она хорошая девочка. Наивная, но хорошая.
— Я разберусь, Фаль, ― сказал Полчек, вставая. — Франциско! Плащ, трость и шляпу! Придётся нанести ночной визит.
* * *
— Я поняла, что лишняя там, — жалуется Завирушка. — Они этим живут, сцена для них всё, а я случайный гость. Я и с ними, и не с ними одновременно!
Пробежка по ночной прохладе слегка отрезвила девушку, но её решимость не совсем прошла.
— Твоё сердце умнее тебя, дитя, — сказала Юдала. — Хорошо, что ты пришла ко мне. Мой сын — талантливый манипулятор, он легко внушает людям свои желания под видом их собственных. Это делает его очень сильным драматургом, но, к сожалению, он считает своей сценой всё вокруг, а своими актёрами всех, кто рядом. Он и тебе роль нашёл — спасительницы мира от иллюзий. Но ты не обязана её играть, девочка.
— Но разве это не благое дело, избавление от иллюзий? Сегодня в порту я освободила пикси, просто сбив иллюзии с тех, кто его мучил…
— «Всё яд, и всё лекарство», говорят лекари. Иногда иллюзии используют во зло, но так же во зло используют всё, что создаётся людьми. Если нож становится оружием разбойника, это не значит, что ножи плохие и должны быть уничтожены. Если бы мы даже запретили ножи, то разбойник нашёл бы для своего ремесла что-то другое, а множество людей не знали бы, чем порезать хлеб. Иллюзии делают нашу жизнь проще и легче. Они избавляют нас от страданий, приносимых созерцанием несовершенства мира. Прикрывают то, что нельзя исправить иначе. Тебе это не нужно, но многие девушки, обделённые врождённой миловидностью, теперь не страдают от этого всю жизнь, а носят иллюзию, возвращающую им уверенность в себе и позволяющую найти своё счастье. Пострадавшие в войне не обязаны больше пугать людей шрамами. Некрасивые здания можно не спешить сносить…
