— Не бойся за меня, дона Света, — Алиска смущённо шмыгает носом и добавляет, — или бойся, но только чуть-чуть. Очень приятно на сердце, когда за тебя переживают. Я уже и забыла как это.
Девочка хватает меня за руку и тащит по кривой дорожке в дом, подсвечивая себе фонарём. Неловко семеню за ней, чувствуя, как заплетаются ноги и как оттягивает руку сумка с образцами специй, ставшая вдруг тяжеленой, словно туда камней напихали.
—Вот и пришли. Заходи, дона Света. Тут теперь жить будем. В тесноте, но зато вместе.
Опускаю сумку на пороге и захожу в дом.
Божечки-кошечки! Какой же тут бардак! Большая, некогда уютная комната, в которой кучей свалены какие-то вещи, свёрнутые ковры, мебель и леший знает что ещё. С потолка свисает толстенная паутина, которая от света Алискиного фонаря и от сквозняка, рождает страшные тени, ухмыляющихся призраков и монстров чёрных улиц.
Представляю, сколько чудесного беспорядка я тут обнаружу при свете дня! А Алиска тут жила! Бедный ребёнок…
— Детка, — вздрагиваю от очередного слишком сильного колыхания паутины и прижимаю Алиску к себе, — как ты тут жила? В антисанитарии и разрухе? С крысами за хлеб дралась?
— А я не тут живу, — Алиска прыскает в кулачок, потом довольная тыкается мне в бок и шмыгает носом, — а во-о-он там.
Смотрю за движением тонкой ручки и вижу тяжёлую дверь. Проход к двери свободен.
— Показывай, а то спать уже охота.
Алиска кивает головой и тянет меня за собой. Быстро пересекаем страшную комнату и вмиг оказываемся в небольшой комнатушке с печуркой, парочкой диванов и большим шкафом. На полу лежит ковёр, потерявший свой цвет от наслоений грязи. На диванах несвежее бельё, захватанные одеяла. Зато паутины нет и пыли по минимуму.
Смотрю на Алиску. Ждёт вердикта, как приговора. Нервничает. Видимо, боится, что передумаю и уйду из этой дыры куда-нибудь в более приятное место. Да разве ж я могу бросить девчонку на произвол судьбы? Крыша над головой есть, а порядок – дело наживное.
— Хороший у тебя дом, детка, большой очень. – Я снимаю свою сумочку и бросаю на диван. Вроде как застолбила место, пометила его и тут остаюсь. Этакий знак, что никуда я не денусь. — А то, что беспорядок небольшой, так ты не переживай. Мы с тобой вмиг весь дом уберём и будет у нас с тобой красиво, как во дворце!
— Спасибо тебе, дона!
Алиска радостно взвизгивает и кидается ко мне, хватает за руки и начинает кружиться со мной в бешенной карусели восторга. Наконец она успокаивается, отпускает меня и начинает молнией носиться по комнате, тараторя без умолку:
— А спать ты будешь тут. Я тебе сейчас достану хорошую подушку, — Алиска ныряет в бездну шкафа, тут же выныривает с добычей в руках – огромной пуховой подушкой – бросает её на диван, рядом с моей сумкой, снова ныряет в шкаф и вылезает из него с чем-то розовым, тонким, — а это тебе ночная рубашка. Мамина.
Она трепетно протягивает мне свою ценность и ждёт, распахнув большие глаза.
— Спасибо, Алиска, — принимаю дар и расправляю в руках. Ночная рубашка, тонкая, шёлковая. От ткани пахнет луговыми травами и, совсем слабо, пылью, — мне бы умыться.
— Это есть, дона Света. Я мигом.
Она маленьким лохматым вихрем исчезает из комнаты, унося собой фонарь. Я делаю пару шагов в темноте, нащупываю диван и устало опускаюсь на него. Где-то внутри дома чем-то громыхает Алиска, что-то говорит, но я уже не слышу. Диван уютный, мягкий, только пыльный немного. Нащупываю подушку, подтягиваю к себе и укладываю под голову. Хорошо! На секунду прикрываю глаза и проваливаюсь в крепкий сон.
— Света, Свет…
Мягкий мужской голос врывается в сознание, дыхание щекочет ухо. Зовёт.
Вздрагиваю и хихикаю. Богдан. Это его привычка так меня будить по утрам. Любит он мои завтраки. Говорит, что это не еда, приготовленная из магазинных продуктов, а пища богов, которую я достаю из ангельской кухни. Льстец!
— Минуточку… — бормочу я, подглядывая из-под опущенных ресниц, — ещё одну минуточку, Богдан. Сейчас я встану.
Значит, я у него сегодня ночевать осталась. Получается сегодня суббота. Странно, вроде вчера был только четверг. Или среда? Протираю глаза, и пытаюсь сообразить: какой сегодня день и как я оказалась у Богдана. Оглядываюсь. Место какое-то странное и точно не квартира Богдана. И вообще не жильё.
Вокруг деревья – розовые какие-то, цветами усыпанные, лепестки дождём сыплются, мягкий свет заливает всё вокруг. Я лежу посреди зелёной поляны, поросшей нереально шелковистой и мягкой травой. Богдана не вижу, только голос откуда-то призывно звучит.
— Светлана… Света…
Голос Богдана меняет тональность, становится густым, властным, повелевающим. Я сажусь и озираюсь, гляжу по сторонам, пытаясь найти Богдана, и вижу здоровенную чёрную собаку, медленно выходящую из-за деревьев. Смутно знакомую, но вспомнить я её почему-то не могу. Она хищно облизывается на меня и вдруг начинает рычать.
— Эй! – вскрикиваю и прикрываюсь рукой.
— На место, Амико!
Сталь в голосе осаживает злобную псину. И я мгновенно вспоминаю кто это.
— Амико…— шепчу и просыпаюсь.
Сон. Просто сон, в котором переплелись мои воспоминания и переживания. И псина эта говорящая ещё. Будет теперь являться во снах, и кивать мне, и говорить со мной языком человеческим.
Зараза четырёхногая. Говорящая. Такими собаками только алкашей лечить от запоя. Вместо белочки придет пёсичка. И поговорит о смысле жизни и о вреде горячительных напитков.
Отбоя от клиентов не будет.
Я огляделась.
Яркое солнце заливает комнату сквозь распахнутое настежь окно. Свежий утренний ветерок колышет старые занавески. Вокруг обшарпанные стены, пыль и беспорядок. На втором диване спит Алиска, закутавшись в одеяло. Разметались кудри по подушке, солнечный луч скользит по веснушчатой щеке, а девочка знай себе, сопит – носом тихонько посвистывает.
Пытаюсь встать, но ноги путаются в чём-то тяжёлом. Одеяло! Алиска позаботилась, закутала меня, когда вернулась и увидела мою отключку. А я даже и не почувствовала.
— Спасибо, Алиска, — тихонько шепчу спящей девочке, аккуратно откидываю одеяло и встаю.
Ох! Спина затекла так, что хрустнуло где-то в пояснице и стрельнуло в ногу.
— Блин, блин, блин, — тихо, чтоб не разбудить Алиску, забормотала я и выползла из комнаты, согнувшись буквой «зю».
В такой же милой позе проковыляла по заваленной хламом комнате, потом в коридор и, наконец, выпала на улицу. Там уж я дала волю чувствам.
— Ох! Чёрт! – закряхтела я под звонкое пение ранних утренних птиц. – Так, мать, тянись… ага.. ещё. Так!
Хрусть!
Отпустило! Родной радикулит ослабил хватку и свалил до лучших времён. Ну, для него лучших, а для меня – не очень. Так, нужно будет сегодня организовать спальные места и чистоту. Первым же делом.
Огляделась.
Вокруг колосится чудеснейший сад. Запущенный в доску, но замечательный.
Развесистые папоротники соседствуют с белоснежным бульденежем, рядом колосятся высокие лилии, поодаль цветёт магнолия какого-то совершенно невообразимого цвета – переливчатого, пурпурного с отблесками белоснежных снегов и ярких звёзд.
Сирень – махровая, двухцветная – подпирает высокий деревянный забор. А вдоль заросших и разбитых каменных дорожек стройными рядами цветут тюльпаны и ирисы.
Развесистые яблони, усыпанные спелыми плодами, оттеняются могучими абрикосами и хрупкими вишнями.
Всё это цветёт, благоухает, плодоносит и радует глаз.
В прозрачном воздухе разносятся трели птиц и стрекотание невидимых насекомых.
— А как это… почему всё сразу и одновременно? Так же не бывает?! – недоумеваю я, прекрасно понимая, что все эти чудеса в моём мире невозможны. Вот совсем. – Волшебство просто.
— Ма-лаа-коооо…свежее ма-лаа-кооо…
Звонкий голос пронзает прозрачный воздух, раскатисто гремит и разрушает блаженство раннего утра.
— Берём свеже-ее ма-ла-коо!
От ведь зараза! Сейчас Алиску разбудит, ишак горластый! Кому твоё молоко сдалось в такую рань? Орёшь тут. Бегу к калитке, кое-как отворяю засов и выскакиваю на улицу.
